О’Брайен приподнял клетку и одновременно что-то нажал со щелчком. Уинстон самым отчаянным образом попытался вырваться на свободу. Усилия оказались напрасными; все тело его, даже голова остались неподвижными. О’Брайен подвинул клетку поближе. Теперь она находилась меньше чем в метре от лица Уинстона.
– Я подвинул первую задвижку, – пояснил О’Брайен. – Вы понимаете конструкцию клетки. Маска охватит вашу голову, не оставив даже щели. Когда я открою другую защелку, дверца клетки распахнется. Проголодавшиеся твари пулей вылетят из нее. Вам не случалось видеть, как прыгают крысы? Они бросятся вам в лицо и вопьются в него зубами. Иногда они начинают с глаз. А иногда продырявливают щеки и выедают язык.
Клетка приблизилась, расстояние до нее исчезало. Уинстон услышал пронзительный визг, источник которого как будто бы находился у него над головой. Он отчаянно старался сопротивляться панике. Думать, думать… думать даже тогда, когда на размышления остается доля секунды… только в этом оставалась его единственная надежда. Вдруг он ощутил мерзкий крысиный запах. Накатил такой приступ дурноты, что он едва не потерял сознание. Все вокруг почернело. На мгновение Уинстон превратился в обезумевшее, визжащее животное. Тем не менее он вывалился из тьмы, уцепившись за идею. Существовал один-единственный способ спастись. Он должен заслониться от крыс другим человеком, его ТЕЛОМ.
Кружок маски теперь сделался настолько большим, что заслонял собой все остальное. Проволочная дверца оказалась уже в паре ладоней от него. Крысы знали, чего следует ожидать. Одна из них все прыгала на месте: вверх-вниз, вверх-вниз… другая, чешуйчатый ветеран сточных канав, поднялась на задние лапы, вцепившись розовыми ладошками в проволоку, и усердно принюхивалась. Уинстон разглядел усы и желтые зубы. Черная паника вновь овладела им. Он превратился в безумного и беспомощного слепца.
– В императорском Китае это была обыкновенная казнь, – как всегда наставительным тоном проговорил О’Брайен.
Маска приближалась к лицу Уинстона. Проволока прикоснулась к щеке. И тут… нет, это было не облегчение, только надежда, крошечный кусочек ее, пришедший слишком поздно – наверное, слишком поздно. Однако он вдруг понял, что на всем белом свете существует только ОДИН человек, на которого он может переложить эту кару… ОДНО-единственное тело, которым он может заслониться от крыс. И отчаянным голосом закричал, повторяя снова и снова:
– Сделайте это Юлии! Сделайте это Юлии! Не мне! Юлии! Мне все равно, что вы с ней сделаете. Пусть они объедят ее лицо, обгложут ее до костей. Не мне! Юлии! Не мне!
Он падал спиной вперед в немыслимые глубины, спасаясь от крыс. Он был пристегнут к стулу, но тем не менее провалился сквозь пол, сквозь стены, сквозь землю, сквозь моря и океаны, сквозь атмосферу – в космос, на межзвездные просторы… только подальше, подальше, подальше от крыс. До них надо было лететь несколько световых лет, но О’Брайен все равно стоял рядом с ним. И щека Уинстона ощущала прикосновение холодной проволоки. Но во тьме, окружавшей его, прозвучал металлический щелчок, и он понял, что клетку заперли и она не откроется.
Глава 6
В кафе «Под каштаном» почти никого не было. Косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь окна, падали на пыльные крышки столиков. Время было самое неподходящее – пятнадцать часов. С телесканов сочилась жестяная музыка.
Уинстон сидел в своем обычном уголке, разглядывая опустевший бокал и время от времени бросая взгляд на огромное лицо, смотревшее на него с противоположной стены.
БОЛЬШОЙ БРАТ СЛЕДИТ ЗА ТОБОЙ, – гласила подпись. Подошедший без его просьбы официант наполнил заново бокал Уинстона джином «Победа», капнув в него несколько капель из бутылочки с пропущенной через пробку трубкой. Раствор сахарина, отдушенный гвоздикой, – фирменное угощение кафе.
Уинстон одним ухом прислушивался к телескану. Сейчас играла музыка, но в любой момент могла начаться трансляция специального бюллетеня Министерства мира. С африканского фронта приходили самые неутешительные новости, порой беспокоившие его весь день. Евразийская армия (Океания воевала с Евразией: Океания всегда воевала с Евразией) продвигалась на юг с ужасающей скоростью. В полуденном бюллетене не упоминались географические названия, однако было вполне вероятно, что бои уже идут в устье реки Конго. Опасность угрожала Браззавилю и Леопольдвилю. Чтобы понять, что это означает, не нужно было смотреть на карту. Речь шла не о потере Центральной Африки: впервые за всю войну опасность грозила территории самой Океании.
Бурное чувство – не совсем страх, но какое-то неопределенное волнение – вспыхнуло в нем и погасло. Уинстон перестал думать о войне. В эти дни он не мог сосредоточиться на одной теме дольше чем на пару минут. Взяв со стола бокал, он опорожнил его одним глотком, как всегда вздрогнув и икнув. Жуткий напиток… гвоздика и сахарин, отвратительные сами по себе, не могли замаскировать маслянистый паскудный запах; но хуже всего было то, что запах джина, пребывавший с ним денно и нощно, неизменно перепутывался в его мозгу с вонью этих…
Он никогда не называл их даже мысленно и, насколько удавалось, никогда не представлял их себе. Они оставались чем-то неопределенным, парившим перед его лицом… запахом, прилипшим к ноздрям. Ощутив воздействие джина, Уинстон рыгнул, шевельнув багровыми губами. После того как его освободили, он потолстел; цвет лица не просто восстановился, но даже стал ярче, чем был до ареста. Лицо его огрубело, кожа на скулах и носу сделалась откровенно красной, даже облысевший скальп обрел слишком густой цвет для того, чтобы можно было назвать его розовым. Официант, снова не дожидаясь просьбы с его стороны, принес шахматную доску и свежий номер «Таймс», открытый на шахматной задаче. Затем, увидев, что бокал Уинстона опустел, принес бутылку джина и заново наполнил бокал. Напоминать об этом было излишне. Здесь знали его привычки. Шахматная доска всегда ожидала его, привычный угловой столик всегда оставался свободным, даже если в заведении было полно народа: никто не хотел оказаться замеченным рядом с ним. Он даже никогда не утруждал себя подсчетом выпитого. Время от времени ему приносили очередной грязный листок бумаги, якобы представлявший собой счет, однако Уинстону всегда казалось, что с него берут меньше, чем следует. Впрочем, его ничуть не смутила бы и обратная ситуация. В эти дни у него не было недостатка в деньгах. Ему даже предоставили работу, точнее должность, еще точнее – синекуру, оплачивавшуюся существенно выше, чем прежняя должность.
Телескан умолк, музыку сменил голос. Уинстон поднял голову и прислушался. Зачитали не сообщение с фронта, a короткую сводку Министерства достатка о том, что в предыдущем квартале предусмотренный Десятым трехлетним планом ориентировочный показатель выпуска ботиночных шнурков перевыполнен на 98 процентов.
Рассмотрев шахматную задачу, он расставил фигуры. Предлагалось сложное окончание с парой слонов. «Белые начинают и ставят мат в два хода». Уинстон глянул искоса на портрет Большого Брата. Белые всегда ставят мат, подумал он, невольно ощущая туманный мистицизм этого факта. Всегда и без исключений. Так уж устроено. От начала времен не было такой шахматной задачи, в которой победили бы черные. Не ощущается ли здесь вечный и неизменный триумф победы добра над злом? Огромное лицо напротив отвечало ему взглядом, полным спокойной власти. Белые всегда ставят мат.
Доносящийся из телескана голос умолк и добавил уже другим, более серьезным тоном:
– Прошу оставаться возле телесканов. В пятнадцать тридцать последует важное сообщение. Повторяю: в пятнадцать тридцать вы услышите чрезвычайно важное сообщение. Не пропустите. Пятнадцать тридцать!
Музыка зазвякала снова.
Сердце Уинстона взволновалось. Будет реляция с фронта; инстинкт подсказывал, что следует ждать неприятных вестей. Весь день налетавшими и тут же отлетавшими короткими приступами волнения его тревожила мысль о сокрушительном поражении в Африке. Он буквально видел собственными глазами евразийские орды, текущие через нерушимые прежде границы, колоннами странствующих муравьев направлявшиеся на юг, к концу материка. Разве нельзя было зайти им во фланг? Очертания западного берега Африки проступили в памяти. Взяв белого слона, он передвинул его по доске. В НУЖНОЕ место. И, представляя себе мчащуюся на юг черную орду, вдруг заметил другую таинственным образом собравшуюся силу, внезапно оказавшуюся у нее в тылу, перерезавшую ее коммуникации на суше и море. Ему казалось, что своим желанием он дает ей существование. Однако действовать следовало быстро. Если они сумеют взять под свой контроль всю Африку, если разместят свои аэродромы и базы подводных лодок у мыса Доброй Надежды, то расчленят Океанию на две части. Это могло привести к чему угодно: к поражению, развалу страны, переделу мира, к уничтожению Партии! Уинстон глубоко вздохнул, ощущая путаницу чувств – собственно, не путаницу, а слоеный пирог боровшихся в нем ощущений, – причем он не мог понять, какое из них побеждает.
Приступ активности прошел, он вернул белого слона на место, но так и не смог возвратиться к решению задачи.
Мысли его вновь куда-то унеслись. Почти неосознанно он написал пальцем на поверхности стола:
2+2=5
– Они не могут влезть внутрь тебя, – сказала она.
Но они смогли это сделать.
– То, что происходит с тобой здесь, останется НАВСЕГДА, – сказал О’Брайен.
Верно сказано. Существуют такие вещи, такие твои поступки, от которых ты не можешь оправиться никогда. Потому что нечто погибло в твоей груди: выжжено железом, огнем.
Уинстон видел ее; даже говорил с ней. Теперь это было не опасно. Он знал, хотя и чисто инстинктивно, что теперь они почти не интересуются им. Он мог бы договориться с ней о следующем свидании, если бы они оба этого хотели. Собственно говоря, встретились они случайно, в парке, в злой и колючий мартовский день, когда земля была подобна железу, вся трава казалась умершей и нигде не было видно ни одного бутона, если не считать редких крокусов, пробившихся на поверхность земли, наверное, для того, чтобы лепестки их разметал ветер. Уинстон куда-то спешил, пряча от холодных порывов замерзшие руки и слезящиеся глаза, и вдруг увидел ее метрах в десяти перед собой. Он сразу заметил, что она изменилась каким-то неопределенным образом. Они едва не разминулись, не заметив друг друга, а затем он повернул и последовал за ней без особого рвения. Он знал, что опасности нет никакой, поскольку теперь он никого не интересует. Она молчала. Но шла и шла куда-то вбок по жухлой траве, словно пыталась отделаться от него, а потом как будто бы смирилась с тем, что он находится рядом. Наконец они оказались среди неприглядных голых кустов, в которых нельзя было ни спрятаться от людей, ни укрыться от ветра. Они остановились. Было ж