О том, что происходило там, в этом сокрытом от глаз лабиринте пневматических труб, он в точности не знал, имея лишь самое общее представление. Все считавшиеся необходимыми исправления в конкретном номере «Таймс» собирались и соединялись, номер этот перепечатывался заново, оригинальный экземпляр уничтожался, перепечатанная копия занимала его место в архиве. Постоянной коррекции подвергались не только газеты, но и книги, брошюры, плакаты, листовки, фильмы, звукозаписи, комиксы, фотографии – любого рода литература или документация, способная иметь какое-то политическое или идеологическое значение. Прошлое день за днем, едва ли не каждую минуту приводилось в соответствие с современностью. Таким образом можно было документально доказать, что всякое сделанное Партией предсказание было истинным, а мнениям, конфликтующим с требованиями времени, никогда не позволялось попасть на бумагу. Вся история сделалась палимпсестом – пергаментом, с которого соскребался текст, возобновлявшийся по мере необходимости уже в другом виде. После этого доказать фальсификацию фактов становилось абсолютно невозможно. Самый крупный отдел Архивного департамента, много больший, чем тот, в котором служил Уинстон, был укомплектован людьми, обязанными по службе разыскивать и собирать любые устаревшие экземпляры книг, газет и прочих документов, подлежавшие уничтожению. Номер «Таймс», дюжину раз переписанный согласно изменениям в политической конъюнктуре или благодаря выявленным ошибкам в пророчествах Большого Брата, оставался на полках под своей исходной датой, и существование других экземпляров не допускалось. Книги также отзывались, переписывались снова и снова и опять издавались без указания внесенных изменений. Даже получаемые Уинстоном задания, от которых он избавлялся сразу после исполнения, никоим образом не указывали на предстоящий факт фальсификации: они всегда подразумевали исправление описок, ошибок, опечаток или ошибочных цитат, которые надлежало скорректировать в интересах точности.
Но на самом деле это даже не мошенничество, думал он, исправляя цифры Министерства достатка, а замена одной дурной цифири на другую. Бóльшая часть информации, с которой ему приходилось работать, не имела абсолютно никакого отношения к реальному миру – даже такого, какое имеет откровенная ложь. Статистические данные в своей оригинальной версии являлись столь же фантастичными, как и в версии исправленной. Внушительная часть его времени уходила на то, чтобы изгнать эти цифры из своей головы. Вот например, согласно прогнозу Министерства достатка, выпуск обуви за квартал должен был достичь 145 миллионов пар. Действительный объем производства составил шестьдесят два миллиона. Тем не менее, переписывая прогноз, Уинстон снизил этот показатель до пятидесяти семи миллионов, чтобы можно было, как обычно, отрапортовать о перевыполнении плана. В любом случае шестьдесят два миллиона были не ближе к истине, чем пятьдесят семь или даже сто сорок пять миллионов пар. Вполне возможно, что никакая обувь не производилась вообще. Впрочем, скорее всего, на самом деле никто не знал, сколько ее производилось, и, более того, не интересовался этим. Известно было одно: каждый квартал на бумаге производилось астрономическое количество пар, в то время как половина населения Океании обходилась вообще без обуви. И так обстояло дело в любом из разрядов регистрируемых фактов, великих и малых. Все они меркли в этом мире теней, в котором даже текущий год нельзя было определить с точностью.
Уинстон посмотрел на противоположную сторону коридора. Там, в такой же трудовой ячейке, темноволосый Тиллотсон старательно корпел над сложенной на его коленях газетой, почти что припав губами к мундштуку речепринта. Он явно старался передать свои слова телескану втайне от соседей. Тиллотсон на какой-то миг оторвался от работы, и очки его со злостью блеснули в сторону Уинстона.
Уинстон почти не знал Тиллотсона и не имел никакого представления о его функциях. Сотрудники Архивного департамента не обсуждали работу между собой. В длинном коридоре без окон – с обеих сторон располагались трудовые ячейки – царил бесконечный шорох бумаг и ропот голосов, что-то наговаривавших в трубку. Многих коллег (дюжину, а то и больше) Уинстон даже не знал по имени, хотя ежедневно видел их идущими по коридору или жестикулирующими на Двухминутке Ненависти. Он знал, что в соседней с ним ячейке неустанно трудится маленькая женщина с волосами песочного цвета. Она отслеживала в прессе и удаляла из нее имена людей, подвергшихся испарению и потому теперь считавшихся несуществовавшими. В этом виделась определенная справедливость, поскольку муж ее был испарен пару лет назад. Еще через несколько ячеек обитал некто Ампельфорт – создание кроткое, бестолковое и сонное, обладающее крайне волосатыми ушами и удивительным талантом управляться с рифмами и размерами. Он занимался исправлением стихотворных текстов, сочтенных идеологически неправильными, однако по той или иной причине сохранявшихся в антологиях. Этот коридор с его примерно пятью десятками работников был лишь подотделом, малой частью огромного комплекса Архивного департамента. За ним, под ним и над ним обитали другие подразделения трудяг, занятых невообразимым множеством работ.
Еще в здании располагались огромные типографии с собственными редакциями, специалисты в области типографского дела, а также фундаментальным образом оснащенные студии, занимавшиеся подделкой фотоснимков. Здесь же находился отдел телепрограмм со своими собственными инженерами, продюсерами и бригадами актеров, отобранных за умение изображать чужие голоса. Кроме того, министерство располагало целой армией референтов, занимавшихся составлением списков книг и периодических изданий, подлежащих пересмотру. Здесь же располагались обширные хранилища исправленных документов и таились печи, в которых испепелялись оригиналы. И неведомо где, анонимно, размещались люди, управлявшие всей этой деятельностью и координировавшие ее. Они закладывали основы политики, определяя, какой фрагмент прошлого должен быть сохранен, какой извращен, а какой изглажен из бытия.
Более того, сам Архивный департамент был лишь одной из отраслей Министерства правды, основным занятием которого являлось не восстановление прошлого, но снабжение граждан Океании газетами, фильмами, учебниками, телепрограммами, пьесами, романами, всевозможными источниками информации, инструкциями, развлечениями, лозунгами в любой форме, произведениями от лирического стихотворения до трактата по биологии, от детского букваря до словаря новояза. Министерству приходилось обслуживать не только многочисленные нужды Партии, но также повторять всю процедуру на более низком уровне для блага пролетариата. Существовала полная цепочка отдельных департаментов, занимавшихся пролетарской литературой, музыкой, драмой и времяпровождением в общем виде. Здесь производилась мусорная продукция: пресса, не содержавшая почти ничего, кроме криминальных и спортивных новостей и астрологических прогнозов, а также пятицентовые повестушки, фильмы, пропитанные сексом, и слюнявые песенки, сочинявшиеся механическим образом с помощью особого калейдоскопа, именуемого версификатором. Отдельный подотдел, называвшийся на новоязе словом «порносек», занимался изготовлением порнографии самого низшего пошиба, рассылавшейся в запечатанных конвертах, причем ни одному члену Партии, кроме тех, кто непосредственно изготавливал эту продукцию, не было позволено распечатывать их.
Пока Уинстон работал, на его стол из пневмопочты выпали еще три задания. Все они были довольно простыми, и он успел выполнить их до Двухминутки Ненависти. Когда с Ненавистью было покончено, он вернулся в свою ячейку, взял с полки словарь новояза, отодвинул в сторону речепринт, протер очки и приступил к выполнению самого важного утреннего задания.
Величайшее наслаждение в жизни Уинстону приносила его работа. По большей части ее можно было счесть скучной рутиной, однако в ней попадались и задачи настолько сложные и запутанные, что в них можно было погрузиться, как в решение математической проблемы, – образчики тонкого мошенничества, в котором можно было руководствоваться только знанием принципов ангсоца и пониманием того, чего именно ждала от тебя Партия. Уинстон был мастером в подобных делах. Иногда ему доверяли даже исправление передовиц «Таймс», писавшихся исключительно на новоязе… Он развернул отложенный в сторону цилиндрик. В нем было написано:
«Таймс» 3.12.83 изложение ББ днеприказа дваплюс нехорошо упо неперсон перепипол и представить черно на утвервысшинстанц
На староязе (или стандартном инглише) это выглядело бы следующим образом:
Изложение Дневного Приказа Большого Брата в номере «Таймс» от 3 декабря 1983 чрезвычайно неудовлетворительно и содержит упоминания несуществующих персон. Полностью переписать и подать черновик на утверждение высшим инстанциям перед копированием.
Уинстон полностью прочитал неудовлетворительную статью Большого Брата «Приказ на сегодняшний день», в основном содержащую похвалы в адрес организации FFCC, которая поставляла сигареты и тому подобное морякам Плавучих Крепостей. Некий товарищ Уизерс, видный член Внутренней Партии, был удостоен особого внимания и даже представлен к награждению Орденом Второго класса за Выдающиеся Заслуги. Через три месяца FFCC была неожиданно распущена без объявления причин. Нетрудно предположить, что в данный момент Уизерс и его сотрудники находятся в немилости, однако об этом не было сообщения в прессе или на телескане. Этого следовало ожидать, ибо политические преступники никогда не подвергались суду или даже публичному разоблачению. Крупные чистки, затрагивающие тысячи человек, с публичными процессами над изменниками и мыслепреступниками, малодушно признававшимися в своих деяниях и впоследствии отправлявшимися на казнь, были представлениями особого рода и устраивались не чаще чем раз в пару лет. Куда более часто люди, навлекшие на себя недовольство Партии, просто исчезали так, что о них больше никто не слышал. O том, что с ними происходило, никто не имел ни малейшего представлен