— Когда вы обзванивали коллег, какое соотношение было между теми, кто не пожелал с вами говорить, и теми, кто хотел сохранить контакты?
— Разговаривали все. Даже те, кто был моим противником, кто мне говорил гадости. Некоторые пугались, правда… Настороженно: «Что вы хотите?» Понятно, сложная ситуация, нервничали.
Геннадий Бурбулис, вспоминая те дни, тоже говорит, что страха не было:
— Все наоборот. Мне кажется, что каждый по-своему мы переживали состояние, которое испытывают солдаты на передовой. Мы были полны энергетикой движения вперед. Мы не боялись ГКЧП.
21 августа в Белом доме открылась чрезвычайная сессия Верховного Совета РСФСР. Телохранители продолжали охранять Ельцина даже на сессии. Ребята с автоматами встали лицом к залу, не понимая, что перед ними не толпа, а высший орган власти.
Секретарь президиума Верховного Совета Сергей Фи-латов подошел к Коржакову:
— Саша, немедленно уберите своих ребят. Разве так можно?
Часть охранников ушла, часть встала в стороне, положив автоматическое оружие на пол. С докладом выступил Руслан Хасбулатов. Верховный Совет России проголосовал за смещение со своих постов всех руководителей регионов, поддержавших ГКЧП.
Августовская драма еще не завершилась.
Виктор Иваненко:
— Путчисты стали искать самолет: полетим к Михаилу Сергеевичу Горбачеву в Форос, будем прощения просить. Получили мы информацию, что они уже садятся в самолет. В начале третьего «Ил-62» с членами ГКЧП взлетел. Борис Николаевич Ельцин тут же дает команду: делегация российского руководства должна успеть к Горбачеву раньше. Нашли для делегации «Ту-134».
В самолет сели вице-президент Александр Владимирович Руцкой, глава российского правительства Иван Степанович Силаев, министр юстиции России Николай Васильевич Федоров, несколько депутатов и тридцать шесть офицеров милиции с оружием. К ним присоединились Аркадий Вольский и Евгений Примаков, которые 21 августа провели пресс-конференцию и сразу же поехали на аэродром — лететь к Горбачеву в Форос. В последний момент к трапу прибыл Вадим Бакатин.
Виктор Иваненко:
— А мы вышли на систему Московского округа противовоздушной обороны — через знакомых все делалось. Попросили, чтобы самолет с путчистами немного попридержали, а наш вперед пустили. Они приземлились практически одновременно в аэропорту Бильбек. Нужна информация и оттуда. А там связь отключена. И тут один из моих подчиненных приносит номер телефона, установленного в машине председателя Крымского облисполкома.
Иваненко набрал номер, уточнил:
— Вы где?
— Я в Форосе.
И в Белом доме его использовали как источник информации:
— Докладывайте ежеминутно, что происходит.
Он все рассказывал. Делегация России пошла к Михаилу Сергеевичу Горбачеву. А путчисты сидят, ждут.
Члены ГКЧП и председатель Верховного Совета Лукьянов прилетели на поклон к президенту СССР первыми. Но Горбачев с ними разговаривать не стал. Анатолий Иванович Лукьянов, увидев, что дело ГКЧП проиграно, стал всех уверять, что с самого начала возражал против этой авантюры и в Форос прилетел освобождать Михаила Сергеевича, с которым связан сорок лет…
Горбачев отчитал Лукьянова в присутствии Примакова и Бакатина:
— Если ты не мог сразу собрать Верховный Совет, чтобы разделаться с путчистами, почему не встал рядом с Ельциным?
Лукьянов стал оправдываться. Горбачев оборвал его и показал на дверь:
— Посиди там. Тебе скажут, в каком самолете полетишь.
Три десятилетия, прошедшие после путча, Михаила Сергеевича подозревают в том, что он сам инициировал заговор, а потом от всего отрекся. Но эти предположения не имеют никакого отношения к реальности. У Ивана Силаева потом допытывались: может быть все-таки Горбачев был в сговоре с путчистами?
— Однозначно нет, — отвечал глава российского правительства. — Я в этом убедился, когда мы с Руцким летали за ним в Форос. Он ведь не принял команду гэкачепистов, которая прилетела к нему раньше нас. Они сидели в «зилах» с закрытыми шторами и наблюдали за нами. Охрана провела нас к Горбачеву, и он встретил нас как родных. Обнялись, расцеловались.
Горбачев сказал:
— Я вот собираюсь вечером в Москву лететь, за мной тут ребята приехали.
— Да вы что, Михаил Сергеевич? — возразил Силаев. — Вы полетите только с нами. И не вечером, а прямо сейчас, немедленно.
Российские руководители опасались, что путчисты в последний момент попытаются ликвидировать Горбачева.
— Да, пожалуй, вы правы, — согласился президент и велел жене и внучке собираться в дорогу.
Когда привели Раису Максимовну, Силаев окончательно убедился в том, что путч был полной неожиданностью и для нее, и для президента. Она выглядела совершенно больной, одна рука висела как плеть — ее тогда парализовало, и взгляд растерянно-безумный. Сначала она даже не узнала Силаева, хотя до этого они не раз встречались… Погубившая Раису Максимовну болезнь — острый лейкоз — возможно, следствие этих невыносимо страшных для нее дней.
Сам Михаил Сергеевич Горбачев не сообразил, что должен первым делом обратиться к защитникам Белого дома.
22 августа, выступая по телевидению, он сказал:
— Прежде всего я должен отметить выдающуюся роль президента России Бориса Николаевича Ельцина, который встал в центре сопротивления заговору и диктатуре…
Горбачев не сумел по-человечески поблагодарить Ельцина, зато решил присвоить ему звание Героя Советского Союза.
Борису Николаевичу хватило сообразительности отказаться:
— Народ одержал победу над путчистами. Настоящие герои были на баррикадах.
Золотая Звезда была бы слишком маленькой наградой для Бориса Николаевича. И ему не хотелось принимать ее из рук Горбачева. Путч сокрушил Горбачева. Он все еще считал себя человеком номер один в стране. А в общественном мнении фигура Ельцина безвозвратно оттеснила президента СССР на второй план.
Самое прискорбное для Михаила Сергеевича состояло в том, что он этого не понял. Он был поглощен собственными переживаниями и поэтому во всех деталях рассказывал о том, что происходило с ним и его семьей в Форосе: семья Горбачевых боялась есть — вдруг отравят, его внучку не пускали плавать в Черном море…
Понять его, конечно, можно: повернись события иначе, и путчисты доказали бы всему миру, что Горбачев физически не способен управлять страной. Способы известны… Но вернувшись из Фороса, Михаил Сергеевич не увидел, что механизмы управления страной разрушились, что республиканская и местная власть жаждет самостоятельности.
Он все еще ощущал себя полновластным хозяином, который всеми руководит и всем раздает оценки. И в первые дни после провала путча совершил несколько непростительных ошибок — не участвовал в митингах, где его ждали, и не нашел слов, которые следовало произнести. Пока он был заперт в Форосе, ему сочувствовали, его судьба беспокоила людей. Когда он вернулся и попытался вести себя по-прежнему, он стал многих раздражать.
Российский парламент, над зданием которого подняли трехцветный флаг, пригласил к себе Горбачева. Но встретили его криками «В отставку!». Для многих российских депутатов он был политическим врагом. Теперь они не считали необходимым сдерживаться. На протяжении всего его выступления в зале слышались выкрики, шум. Ельцин воспользовался ситуацией. Он фактически заставил Горбачева одобрить все указы, подписанные в эти дни президентом России.
Михаил Сергеевич говорил:
— Борис Николаевич утром прислал пакет решений, что вы принимали. Я их все перелистал, и вчера, когда меня спрашивали, законны или незаконны эти указы, я сказал: в такой ситуации, в какой оказалась страна, российское руководство, другого способа и метода действия я не вижу, и все, что делал Верховный Совет, президент и правительство, было продиктовано обстоятельствами и правомерно.
Ельцин поймал его на слове и сказал:
— Я прошу это оформить указом президента страны.
Пока Горбачев продолжал говорить, Ельцин решил судьбу коммунистической партии:
— Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности российской компартии.
В зале раздались аплодисменты.
Ельцин на глазах депутатов вывел свою подпись и довольно произнес:
— Указ подписан.
Горбачев, оказавшийся в дурацком положении, попытался возразить:
— Не вся компартия России участвовала в заговоре. Запрещать компартию — это, я вам прямо скажу, будет ошибкой для такого демократичного Верховного Совета и президента.
Ельцина это не смутило.
— Михаил Сергеевич, указ не о запрещении, а о приостановлении деятельности российской компартии до выяснения судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Тем более, что российская компартия до сих пор в министерстве юстиции России не зарегистрирована.
Ельцин подошел к трибуне, на которой стоял Горбачев, и, тыча в него пальцем, заставил его прочитать запись заседания кабинета министров СССР — она свидетельствовала о том, что и правительство предало своего президента.
Михаил Сергеевич в эту минуту выглядел растерянным. Взгляд затравленный. Он пережил величайшее унижение. С ним обошлись как с плохим учеником, вызванным к доске. По мнению Андрея Грачева, последнего пресс-секретаря Горбачева, «Ельцин торжествующе и мстительно брал реванш за унижение, которому четыре года назад был подвергнут сам на пленуме Московского горкома, снявшем его с должности партийного секретаря».
После встречи в Верховном Совете Горбачев прошел в кабинет Ельцина.
Борис Николаевич назидательно сказал ему:
— У нас уже есть горький опыт, август нас многому научил, поэтому, прошу вас, теперь любые кадровые изменения — только по согласованию со мной.
Ельцин не без удовольствия описывал эту сцену: «Горбачев внимательно посмотрел на меня. Это был взгляд зажатого в угол человека. Но другого выбора у меня не было. От жесткой последовательности моей позиции зависело все».
Пройдут годы, и бывшие участники ГКЧП задним числом постараются сквитаться с Горбачевым. Забавно сравнить слова, которые они с полнейшей уверенностью в собственной правоте произносят по прошествии времени, с тем, что говорили и писали сразу после путча.