Начальник девятого управления КГБ Плеханов, который начинал секретарем у Андропова, сказал своему заместителю Генералову:
— Собрались трусливые старики, которые ни на что не способны. Попал я, как кур в ощип.
Вячеслав Генералов потом рассказывал следователям, что путчисты выглядели, «как нашкодившие пацаны». Маршал Язов напоминал «прапорщика в повисшем кителе».
На обратном пути из Фороса генерал-майор КГБ Александр Николаевич Стерлигов, в тот момент работавший в российском правительстве — управляющим делами Совмина, на всякий случай сел рядом с Крючковым. Председатель КГБ делал вид, что хочет подремать. Когда самолет сел во Внукове, Крючкову выйти не разрешили. Его выведут по запасному трапу — уже арестованного.
Арестовал председателя КГБ СССР его недавний подчиненный — председатель КГБ РСФСР.
Я спросил Виктора Иваненко:
— Вы задержали тогда Крючкова. Что вы в этот момент испытывали?
— Ситуация, прямо скажем, непростая. Знаем, что самолеты вот-вот приземлятся. Отслеживали мы это через систему ПВО, через военных. Собрались в кабинете у Бурбулиса. Генеральный прокурор России Степанков уже выписал ордеры на арест Крючкова, Язова, других членов ГКЧП. «Ну, — говорит мне, — поехали арестовывать твоего начальника». Что мне, отказываться?
21 августа. Время уже к ночи.
По пути Степанков опасливо спросил Иваненко:
— Слушай, а нас самих там не арестуют?
— Посмотрим.
Но машины свободно въехали на территорию правительственного аэродрома Внуково-2. Охрану несли офицеры девятого управления КГБ СССР. Заместитель начальника управления генерал-майор Юрий Викторович Тужилкин первым подскочил к Иваненко:
— Виктор Валентинович, готовы выполнить любое ваше указание.
Уже поняли, куда ветер дует. От сердца отлегло…
Иваненко распорядился:
— Выставляйте оцепление, чтобы никто посторонний не шатался.
Все пошли встречать Михаила Сергеевича Горбачева. А Иваненко со Степанковым и, как положено, с понятыми — поднялись на борт, где летели Крючков и Язов. Подошли к председателю КГБ. Он сидел в хвосте самолета.
Генеральный прокурор России Валентин Георгиевич Степанков предъявил ему ордер:
— Владимир Александрович, вы арестованы.
Крючков обреченно сказал:
— Теперь комитету конец.
В определенном смысле он был прав. Если бы не ГКЧП, возможно, и СССР бы не распался, и КГБ сохранился как единый организм. Крючков считал себя сильной личностью и решил проверить свои способности на деле. И с треском провалился в августе 1991 года. Серая мышь не может стать львом. Гений канцелярии ни на что не годится на поле боя…
У Крючкова был отрешенный взгляд. Но он сохранял спокойствие. Только очки снял, протер. Поднялся с места.
Иваненко распорядился:
— Идемте в машину.
Крючков пошел, оставив портфель.
Иваненко спросил:
— Владимир Александрович, ваш портфель?
Он кивнул:
— Да, мой.
Его помощник подхватил портфель, поднес до машины.
Помощника отпустили:
— Все, будь здоров, езжай домой.
Я спросил Виктора Иваненко:
— Только что Крючков был главой огромной империи, одной из самых влиятельных фигур в стране… А в тот момент ни один человек не изъявил желания его спасти?
— Ветры переменились.
Крючкова усадили в машину, положили портфель на сидение. Охрана — два милиционера. Повезли к месту содержания — в подмосковный пансионат «Сенеж» (Солнечногорский район). Почему в пансионат? Арестованных содержат в изоляторе временного содержания.
Но Лефортово принадлежал КГБ СССР, туда везти не решились. Следственные изоляторы МВД были заполнены уголовниками. Только через несколько дней в «Матросской тишине» Баранников освободит несколько камер и туда переведут арестованных по делу ГКЧП.
Так что разместились путчисты в пансионате. Вокруг выставили милицейскую охрану. Задержанные переоделись в динамовские спортивные костюмы. Валентин Степанков уже сформировал следственную бригаду. Допросы начались прямо в Сенеже.
22 августа 1991 года бывший председатель КГБ СССР написал Горбачеву письмо.
«Лично!
Президенту СССР
товарищу М. С. Горбачеву
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Пока числюсь в задержанных по подозрению в измене Родине, выразившейся в заговоре с целью захвата власти и осуществлении его. Завтра может быть арест и тюремное задержание и далее по логике.
Очень надеялся на обещанный Вами разговор, но он не состоялся. А сказать есть чего! Какой позор — измена Родине! Не буду сейчас писать Вам более подробное письмо, в нем ведь не скажешь, что надо. Прошу разговора краткого, но важного, поверьте.
Уважаемый Михаил Сергеевич! Надо ли нас держать в тюрьме. Одним под семьдесят, у других со здоровьем. Нужен ли такой масштабный процесс? Кстати, можно было бы подумать об иной мере пресечения. Например, строгий домашний арест. Вообще-то мне очень стыдно!
Вчера послушал часть (удалось) Вашего интервью о нас. Заслужили или нет (по совокупности), но убивает. К сожалению, заслужили!
По-прежнему с глубоким человеческим уважением,
В. Крючков»
Ошеломленный полным провалом ГКЧП и арестом, Крючков в тот момент признавал, что ему стыдно, что он уважает Горбачева и что он заслужил те оценки, которые ему дали.
25 августа из следственного изолятора «Матросская тишина» Крючков написал еще одно письмо Горбачеву:
«Уважаемый Михаил Сергеевич!
Огромное чувство стыда — тяжелого, давящего, неотступного — терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.
Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна…
Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущал Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом.
За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прощу прощения… Понимаю реальности, в частности мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.
С глубоким уважением и надеждами…»
Днем раньше Крючков написал письмо Бакатину, сменившему его в КГБ:
«Уважаемый Вадим Викторович!
Обращаюсь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас, если сочтете возможным довести до сведения, к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление…
Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб своей Отчизне… Комитет госбезопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию… Очевидно, что необходимые по глубине и масштабам перемены в работе органов госбезопасности по существу и по форме еще впереди».
Потом и Крючков, и другие участники путча придут в себя, оправятся, увидят, что им ничего не угрожает, успокоятся и станут говорить, что они ничего, собственно, не сделали.
Но в реальности действия ГКЧП были вполне серьезными. Они отстранили от власти законного президента страны и посадили его под домашний арест, ввели в столицу войска, приостановили деятельность политических партий и движений, которые мешали «нормализации обстановки», установили цензуру средств массовой информации и объявили в Москве комендантский час.
В «Матросской тишине» Крючков похудел и постарел. Следствие и подготовка к суду шли долго. В январе 1993 года заместитель председателя военной коллегии Верховного суда генерал-майор юстиции Анатолий Тимофеевич Уколов изменил меру пресечения обвиняемым по делу ГКЧП на подписку о невыезде. Все отправились домой.
В апреле 1993 года начался процесс по делу ГКЧП.
Крючкова обвиняли по статье 64 (измена родине) и статье 260 (злоупотребление властью) Уголовного кодекса РСФСР. Подсудимый доказывал, что в августе 1991 года он выполнял свой долг как руководитель КГБ СССР, оберегая территориальную целостность и безопасность родины. Тем более, что Комитет госбезопасности получал достоверную информацию о том, что из-за рубежа готовится развал Советского Союза…
23 февраля 1994 года новая Государственная Дума приняла закон об амнистии. Крючков, как и другие обвиняемые по делу ГКЧП, вернулся домой. Формально, согласившись на амнистию, он признал свою вину. На самом деле виноватым он себя не чувствовал. Напротив, чем дальше, тем более ощущал себя героем.
Михаил Сергеевич Горбачев высказался по этому поводу в интервью газете «Труд»:
«Я помню, какие покаянные письма они мне писали в первые дни после ареста в августе 1991-го. Никогда не забуду и то, что они говорили с тем же вдохновением и искренней патетикой некоторое время спустя в зале суда. Прямо противоположное. Это, знаете, какая-то абсолютная бессовестность.
Хотя я-то знал, как никто другой, почему эта трусливая публика отважилась пойти на путч. На родину им было абсолютно наплевать. Их волновало другое: с подписанием союзного договора они могли реально потерять гигантскую, практически никем не контролируемую власть. Вот с чем им пришлось бы проститься. Они-то это прекрасно понимали. Но при этом говорили высокие слова о родине, об экономической катастрофе, об угрозе национальной безопасности».
Маршал Дмитрий Язов издал воспоминания, которые многое говорят о самом бывшем министре обороны великой державы.
«Горбачева на вершину власти, — пишет Язов, — привела ставропольская мафия. Но подтолкнуть «Мишку-конвертика» на самую последнюю ступеньку власти даже у мафии не хватало сил. Поэтому где-то на полпути мафия сдала Горбачева спецслужбам США».
А вот каким Язова в августе девяносто первого запомнил помощник президента Анатолий Черняев:
«Маршал, весь потный в своем мундире, сидел, согнувшись, на стуле на нижнем этаже служебного помещения в Форосе… фуражка у ног на полу.