– Познакомьте! – бодро сказал Виктор из вежливости, подумав: “Хорошего никогда не предлагают. Что-то здесь не то”. Он уже давно пришел к сокровенной формуле: “Свою любовь я и сам отыщу”.
Глянул на часы:
– Ладно, всего вам доброго.
Стремительно вышел.
– Сразу видно, что не москвич, – вечером докладывала Валентина по телефону – Как хочешь, Лен, но вот такие пироги.
– И не надо меня ни с кем знакомить, Валя! Я сто раз говорила: не унижай меня. Ты зачем сводничаешь?
– И кто ж о тебе позаботится, если не я?
– Судьба.
Мачеха рассыпала обидный смешок:
– Судьба-а-а… Судьбу еще заслужить надо. Ну, сама решай.
– Да я и решила всё давно. Не надо меня позорить! Хорошо, допустим, сведешь ты нас. И что я ему скажу? Приветик, пойдемте в загс… Ничего себе, весело: незнакомому парню навязалась. Нет уж… У меня и так всё устроится.
Между тем Валентина не отступалась:
– Мой глаз наметан: вы прям парочка, он – рыжий, ты – черненькая. Парень – первый сорт! Хоть посмотрите друг на друга. А то так никто тебя и не увидит! Не на улице же знакомиться! А он – ученый. И богатырь. Всё в нем. Смотри, Ленусик, так и будешь ворон считать. Или с гусем каким загуляешь – у которого ветер в голове. Поиграет и бросит.
– Да ты за кого меня принимаешь, Валь… Я что, гулящая? Какой еще гусь? Нужен мне гусь!..
– А Костька твой разве не гусь был?
– Мы же договаривались! Не надо о нем! И не было у нас ничего…
– А этот, не поверишь, лицом вылитый Ломоносов, – продолжала Валентина протяжно, словно любуясь. – Голова у него золотая. Вся чертежами забита, планами… Особо и досаждать тебе не будет. Не то что некоторые. Видно, нормальный человек, с пониманием.
Небось, сибиряк. А это значит, хозяин. С таким не пропадешь. Сибиряки, они народ основательный, надежные ребята. Такой в Москве всегда закрепится. Я давно живу – сразу людей вижу. По этому парню два дела видно. Первое – сибиряк, а второе – поспел. Поспел, понимаешь ты меня?
– Куда поспел?
– Жениться готов. Такого быстро подхватят. А ты дуреха…
– Почему это я дуреха?
– Ты-то? Ой, не переживай. Нет у меня времени с тобой болтать, пирог подгорает.
– Погоди! Как его звать?
– Витей. Я и фамилию посмотрела в списке посетителей. Брянцев. Виктор Брянцев. Красиво, правда?
И вдруг – при этом сочетании звуков – что-то сжалось у Лены в солнечном сплетении. И разжалось.
– Ты говоришь, когда он придет?
– А я знаю? Будь на стреме!
Лена в ответ засмеялась.
Виктор появился через три дня, держа наперевес две бумажные трубы. Радушно поздоровался с Валентиной Алексеевной и исчез в кабинете начальника. Она тотчас набрала Лену.
Дел у Лены было тоскливейше мало – день убивался под шелест бумаг и гудение радио, – потому она смогла запросто отлучиться. Нырнула в метро и через двадцать минут вынырнула возле мачехиной работы.
Тем временем Виктор вышел в предбанник.
– Отвоевал?
– Через неделю приступаем, – расплылся в улыбке, руки спрятаны за спину, в каждой – бумажная труба.
– Куда-а? – Валентина оставила стол, заскочила вперед и закрыла собой дверь в коридор. – А чай, конфеты?
– А невеста? Вы ж мне невесту обещали, – весело пробасил, глядя исподлобья.
– Памятливый какой… Невеста будет!
И тут же, как в деревенской простодушной постановке, где на старых досках узкой сцены задорно аукаются репликами, из коридора прозвучало:
– Здрасьте!
Валентина, оглянувшись, посторонилась – это входила запыхавшаяся Лена.
Перешагнула порог – и потерялась. Темные глаза сверкали остро и решительно (еще на бегу), ресницы наивно и кокетливо хлопали (так и заготовила), но на скулах выступила краска стыда.
Виктор смутился. В ее лице было что-то, что он давно себе намечтал, что-то от героинь итальянских фильмов.
Валентина захлопотала, наполняя воздух мягкими взмахами рук и негромкими возгласами, отчего молодые люди ощутили себя свободнее:
– Что стоите? Давайте чай пить. Ай-ай, а так хорошо улыбался. Видишь, это моя доченька. Садитесь скорее.
– Елена? – Виктор трудно растянул губы и несмело протянул руку, как будто она пудовая.
Он был потрясен, что так легко познакомился с этим необыкновенным существом.
Девушка сделала шаг навстречу и пожала кончики его пальцев:
– Я на минутку забежала, – она повернулась к Валентине, – тебя проведать…
Сели. Лена помешивала чай ложечкой, извлекая слабый настороженный звяк. Виктор бухнул в чашку три ложки сахара, отпил, развернул конфету, откусил, снова отпил. В глаза друг другу они не смотрели.
– Ты из Сибири, как я поняла, – сказала Валентина.
– Нет.
– Ты же Брянцев! Из Брянска, что ли?
– Кировский я.
Валентина не умолкала.
– Как с работой? Платят ничего? Жить можно? Один в Москве?
– Ну.
– Где поселился?
– В общаге пока.
– А родные твои где?
– Мать в Нововятске.
– Да не краснейте вы, большие же ребята. Один ученый, молодец. Другая – тоже умница. В технике хорошо понимает. А работает не хухры-мухры – в Министерстве обороны.
Виктор вскинулся на Лену, которая инстинктивно дернула головой, рассыпая темные волосы. Она была розово-смуглая и пухлоротая, с пушистыми узкими бровями и прямым носиком. Под голубой кофтой круглились крепкие груди.
Зазвонил телефон.
– Да, Петр Евгеньевич? Поняла. Позвонить Ермакову, чтоб был у вас в шесть. – Валентина повесила трубку, покосилась на дверь начальника. – Дела, дела… Некогда с вами. Значит, Виктор, одобрили твой проект? Что ты там, говорил, строишь?
– Так я ж это… экран… на роддом. Где это… где чертежи-то мои? – он заозирался.
Лена хихикнула. Чертежи были найдены на шкафу (сунул их туда и забыл). Виктор развернул лист:
– Вот это больница. Роддом то есть. Это большой план. Так всё будет выглядеть.
– Интересно, – прощебетала Лена.
Он ответил польщенной усмешкой, аккуратно свернул чертеж в трубу.
– И вы всё сами придумали? – спросила она.
– Работа такая, – он за секунды вошел в роль славного мирового парня и почувствовал, что у него есть шанс. – Можно вам позвонить?
– А зачем? – Она наклонила голову набок.
– Чтобы сказать вам что-нибудь приятное.
Валентина, что-то записав карандашом, протянула Виктору листок. Он подошел, пританцовывая, заглянул в бумажку:
– Это ваш или Ленин?
– Стара я для тебя, – сказала Валентина.
– А у меня телефон в общаге. Провожу вас, Лена?
– Вы идите. Мы еще здесь посидим.
– Я вам позвоню… Я позвоню! – Последнее он выкрикнул и пропал в коридоре.
– Медведь из тайги, – сказала Лена.
Виктор позвонил тем же вечером. Говорил сдавленным голосом, побеждая застенчивость. Позвал в кино назавтра же на вечерний сеанс. Лена отказалась: завал работы, не может завтра.
– Послезавтра давай! – предложил Виктор.
Честно было бы ответить: “Да, конечно, когда угодно”, но она считала умным потянуть и чувствовала в этом что-то необычайно приятное.
– И послезавтра не могу.
– А тогда когда? – спросил Виктор скорбно.
Ее ощущения стали почти приторными, мысли пропали, и теперь не терпелось ответить навстречу наслаждению: “Никогда” или “В следующей жизни” – но всё же она предпочла неопределенное:
– Ну, когда-нибудь…
– На выходных?
– Может быть…
– Я позвоню!
Назавтра он не звонил. Лена пила холодный чай, сидела, подперев голову, а сумерки сгущались не только за окнами, но и внутри нее. В темноте она нехотя встала, зажгла свет, и тут зазвонил телефон. Лена дернулась, пропустила один звонок, другой, прежнее сладкое ощущение зашевелилось… Третий звонок… На оконном стекле рассеянно мерцало отражение кухни.
– Слушаю, – сказала холодно.
Это была мачеха.
– Не звонил он мне, не звонил, оставь в покое Бога ради! – Лена швырнула трубку.
Мачеха перезвонила, заметался тревожный голосок. Лена подумала, что, пока Валя на линии, Виктор не может дозвониться, и наигранно-вежливым напряженным голосом попросила: “Извини меня… Я сейчас не могу”. Повесила трубку и подержала на ней руку, пока та не обрела человечье тепло. Погасила свет. Впотьмах влила в себя последний глоток холодного чая. Отправилась в ванную, оставила дверь открытой. Лежала в воде, то и дело заслоняла струю ногой, приподнимала голову, прислушивалась к телефону.
Виктор набрал ее на следующий вечер.
– Алло! Алло! Лена, привет! Я из автомата! У нас телефон поломался. Ты слышишь меня? – Гулкий удар. Удар. Еще. – Черт! Теперь таксофон барахлит!
– Я слышу!
– Мы идем? Завтра суббота!
– Идем! – в тон ему крикнула Лена.
– Зайти за тобой?
– Нет, я сама!
– Кинотеатр “Горизонт”. В пять вечера. Где встретимся? В метро? Это “Фрунзенская”!
– Ладно.
– В четыре в центре зала!
– Всё. Пока.
Лена корила себя за то, что сорвалась на птичий крик, а еще за то, что приехала раньше на двадцать минут. В отместку она встала не в центре зала, а в конце, у белой головы Фрунзе, благо на станции было пустынно.
Вскоре появился Виктор. Он судорожно крутил головой, потом заметил и, недоверчиво щурясь, подошел. Он был всё в том же костюме, но без галстука, ворот распахнут.
– Ты что, плохо видишь? – спросила она, делано рассмеявшись.
– Да не… Зрение сто процентов. А ты плохо? – участливо заглянул в глаза.
Она опять засмеялась и сморгнула:
– Не жалуюсь!
– Значит, нам всё равно, какой ряд. У нас восьмой. – Помахал билетами. – Утром ездил специально, покупал. Так, на всякий случай. Фильм называется… это… – он прочитал залпом: – “Девочка, хочешь сниматься в кино?” Не слышала? И я. До шестнадцати лет нельзя. А веселый там только “Усатый нянь”. Небось, смотрела?
– Куда ж я денусь!
Пришли рано и отправились в буфет. Лена колупала белый шарик мороженого – в светло-сиреневом платье, пахнущая терпко арабскими духами, волосы угольно блестят, собраны в пучок и перевязаны голубой ленточкой, в ушах серебряные сережки. Виктор смотрел на ее длинную сережку с молочно-голубой бирюзой и понимал, что влюблен. Он испытывал нежность к сережке. Это маленькое нежное ухо с розовеющей оттянутой мочкой было предназначено именно для этой сережки. И она, Лена, начиная с левой сережки, и далее вся, с ее смехом, блеском глаз, смуглостью, духами, голым, каким-то неожиданно грубым коленом, выбившимся из-под платья, и заканчивая правой сережкой, приводила его в полный восторг. Так бы и сидеть с ней, и не идти никуда, можно и без кино обойтись… Он отпил кофе, выдохнул, расстегнул пиджак: