Этот самопал он, не боясь за себя, опробовал там же, в лесу: чиркнул, бахнуло, трубка выдержала, острые брызги угодили в очередную сосну, а частью скосили узкие листья и красные ягоды рябины. Правда, из травы вскочил мужик, которого не тревожили поезда, но разбудил выстрел или даже само ощущение выстрела поставило на ноги, ласково чмокнул воздух сизым ртом и быстро исчез в чащобе, хрустя ветками, проворный, как дичь. Главное, самопал был исправным. Виктор водил внимательными ладонями по стволу сосны, радостно находя зазубрины.
Теперь, после баррикад у Белого дома, он взялся за очередной самопал. Держать пару опасных трубок по карманам, крича при этом “Вся власть советам!”, лучше, чем просто кричать “Вся власть советам!”
…Лена дошла до сиреневой калитки и, даже не успев нажать на звонок, снова почуяла гадковатый, но драгоценный дух козьего молока, как будто сиреневый цвет был этому причиной, и сразу спохватилась: не взяла с собой ни пакет, ни банку.
Ей захотелось уйти, оставив лесника в покое хотя бы на месяц – там, глядишь, Ася обвыкнется, но где-то в роще раздался знакомый молебный крик. Лена перемахнула канаву и заспешила по слежавшимся склизким листьям туда, где среди берез туманилось что-то шерстяное.
Она вышла навстречу процессии. Сначала брели, пугливо оглядываясь, козочки, две белые, одна серая, за ними Сева на веревке тащил загвазданную, в слежавшейся шерсти Асю. Его круглое лицо взмокло и играло малиновыми пятнами, а соломенные волосы потемнели, казалось, по-осеннему подгнили. Рядом был мальчик лет восьми, тоже соломенный, с прутиком.
Ася, от неожиданности потеряв голос, рванулась к хозяйке, Сева удержал ее, быстро наматывая веревку на руку, она упала, подогнув коленца, и тогда уже выдала звонкий крик, более птичий, чем козий. Мальчик свистнул прутиком перед ее желтыми остекленевшими глазами.
– Мне уйти надо? – волнуясь, спросила Лена.
Сева взял козу за рог, наклонил ей голову и угрожающе сказал:
– У, я те, у, я те… – Коза тряхнула головой. – У, я те! – Он сделал голос строже, коза неловко встала, не глядя на Лену, коротко крикнула, косясь туда, где рельсы наливались шумом поезда. – Гуляете? Мы тоже. – Он прикрутил Асю совсем близко к себе, стянув ей веревкой шею. – Все наши укатили… с мамкой на юга… один Антон со мной.
Лена пристально рассматривала других козочек, на свою стараясь не глядеть. Мальчик неизвестно на что отозвался хищным смехом и прутиком легонько ударил серую козу, зарывшуюся носом в целлофановый сверток.
Ася пошла смирнее, молча, словно в надежде, что ее отдадут обратно.
Сева открыл сиреневые ворота, козы под свист прута проследовали во двор, опрятный, залитый бетоном.
Лена увидела кирпичный дом и большой дощатый сарай. Ася застыла, запрокинув голову в небо, и вдруг почти завыла; козы тоже остановились, смущенно перемекиваясь между собой.
– У, я те! У-у! – Сева захлопал в ладоши перед Асиными обвислыми ушами слева и справа, как будто бьет мошкару, а мальчик стал стегать ее по бокам.
Коза орала бесперебойно и не опуская голову, как будто в ней что-то поломалось. Втроем они схватились за нее и стали двигать к сараю. Лена, огорченная тем, что делает, тянула за рога, лесник, грозно понукая, толкал сзади, его сын охаживал прутиком. Загнать следом остальных коз уже не составило труда.
Потом Сева опустился на деревянную колоду и оскалил желтоватые зубы:
– Я ж ее сначала убедил. Заговорил ее, помните? Она у меня ручной стала. Потом как опомнилась: бодать захотела. Меня, Надю, ребят… Ну, от этих шуток я ее быстро отвадил. Так она моих коз перебодала. Они сами теперь дурные. Она не жрет, не пьет – откуда только силы берутся? – и их на голодовку подбила. Только затихать начала, и вот те раз, вас сегодня встретила. Как бы всё по новой не началось… Ладно, пойдем молока дам, – он встал. – Идем, покажу, как у меня всё устроено, – крепко взял Лену за локоть, повлек по бетонной площадке, напоминавшей летное поле аэродрома, с огородом по краям. – Там мои покои. Мой подъезд, я один туда хожу… Никто туда… У меня там всяко-разно… Чучела зверей сам набиваю!
Лена хотела вырваться, но настойчивая речь завораживала, подчиняла, и она шла за ним к крыльцу.
– Что вы хотите? – заколдованная, она ощущала себя не только податливой, но и откровенной.
– Дом показать.
– Нет, другое…
Она попыталась притормозить, он заглянул ей в глаза:
– Лена, всё в радость будет…
Он нежно сложил в куриную гузку жирные губы с верхним ободком светлой щетинки. Лена заметила, как в окне вспорхнули занавески, мелькнула соломенная голова.
– У вас дети. Я не могу. Я не хочу.
– Приятное… Я приятное сделаю. Я умею… Такое… Такое-сякое… – похотливый бубенец звякнул в его горле.
– У вас жена. У меня муж… – Они подошли к крыльцу, крашенному в рыжий. – Муж у меня.
– А он что, без греха? Про Райку весь поселок знает.
– Какую Райку? – Лена встряхнула головой, как недавно Ася, за секунду почувствовав себя рогатой. Вырвала руку с животной силой, так, что он не удержал. – Врать зачем?
– Кто врет-то?
– Ты чего мелешь, врун несчастный?
– Я вру? – В его горле зазвякали сразу несколько недобрых бубенцов. – Райка магазинная мужа твоего поминала. Нормальный, говорила, но подкаблучник. Да он к ней год уже не ходит. На другую, видно, перешел. У ней теперь хахаль – таксист с Зеленки.
– Пошел ты на х…, – сказала Лена, с ненавистью оглядывая, словно взвешивая, всего лесника.
– Да мне посрать и на тебя, и на твоего мужа. Козу забирай и иди отсюда!
– Зарежь ее! Мне она не нужна!
Лена промчалась по бетонной площадке, точно собираясь взлететь, стремительно выдернула увесистый деревянный засов, почему-то в лихорадке открывая вместо калитки ворота.
– Ты чо там творишь? – закричал позади лесник.
Из сарая прощально заблеяла Ася.
Лена брела через рощу к железной дороге, ощущая головокружительный вес козьих рогов, или это пятнистая толпа берез мутила разум. Она не могла прямо сейчас прийти домой. То, что Витя изменял ей, было для нее разрядом тока. “Весь поселок знает”, – сказал лесник. А она не знала. Все про нее болтают, а она мудачка… Если это правда, то… “Я подам на развод”. Она не ожидала от себя такой ярости, но была готова немедленно… когтями впиться ему в рожу, поглубже, хорошенько, или… ударить бутылкой. Чтоб ему больно было, чтоб он завыл. Какой ублюдок! Она и не подозревала (ее трясло на ходу, она петляла, тюкалась о стволы), что он ублюдок. Ложился с ней после этой… “Разведусь. И при Тане всё скажу, кто он есть”.
Она тысячи раз, из года в год видела пергидрольную Раю (бывало, и вместе с Витей в магазин заходили). Да, то-то продавщица с ней странно разговаривала, поглядывала с издевкой… В очереди столько раз стояла к кассе, а люди всё знали, перемигивались, но Лена не подозревала… Господи, а теперь как в магазин пойдешь?
Она вскарабкалась по насыпи, осыпая гравий, пересекла пути и попала в лес.
Обняла первую встречную сосну, прижалась лбом, вдыхая вязкий смолистый дурман.
Нет, она всегда была уверена в Вите. Всегда. Она всегда считала: он – ее от начала и до конца, и это ей давало силу. Он полностью ее, а она для него единственная. Выходит – всё не так. Или, может, лесник нарочно всё придумал, чтобы к ней подъехать? Спросить у Вити? И что? Если обманывал, обманет и сейчас. Он ей врал с самого начала. Ему прописка была нужна и обслуга. А ревность его – вранье. Для отвода глаз или просто издевался. Лена не ждала от себя, что ей станет так плохо. Подбородок кольнуло что-то мелкое и острое. Она потрогала ствол ладонями: удивительно, он был весь испещрен застрявшими в нем непонятными железными осколками.
Сзади загрохотало. Она обернулась. Смотрела на поезд дальнего следования: окна, окна, окна, шторки, бутылки воды, прилипшие лица, желтые буквы: “Москва – Пермь”.
Лена вдруг вспомнила.
“Москва – Пермь”. Это она проносилась мимо себя, молодая, в купе, где сидели двое, барабанщик Женя и майор Вадим, с которым…
Поезд исчез: над железной дорогой колыхалась, оседая, красноватая пыль вперемешку с гаснувшим гулом.
Лена снова пересекла пути и медленно пошла домой.
Как же ее сразу не навестила эта свежая мысль: если она ему изменяла, почему он должен быть лучше нее?
Измена в поезде, измена с нефтяником. Поцелуй с Аманом. Мысленные измены, желание измен. Была готова с Кувалдой. Она осторожно ступала между лужиц по улице. Перечисляла, перебирала, называла – всё наперекор оправданиям. “Нет, это Витя виноват. Он меня толкал и толкает туда… Куда туда? Ой, перед собой-то будь честной. А ты с ним какая? Дождешься, уйдет в один день. И что? И то. Посмотришь что”.
Виктор стоял у калитки в майке и трусах, почесывая спину.
– Долго тебя не было.
– Чего ты вышел?
– Тебя жду. Что это?
– Где?
Он послюнявил палец, потер ей лоб, понюхал и поморщился:
– Вроде смола.
– К дереву прислонилась.
– Или прислонил кто?
– Хватит… Давай в лес, пока опята есть. На днях давай, милый?
– Милый, – недоверчиво усмехнулся.
Они пошли в дом. Лена, идя за мужем, смотрела вверх на его затылок: сквозь рыжие торчащие волосы блестела молочная кожа. Лысеет. Уже не хотелось бить его бутылкой, хотелось другого – проникнуть туда, в большой череп, в самый мозг: узнать, о чем на самом деле думает…
Вечером перед сном Виктор включил телевизор.
Ведущий – зажглась длинная фамилия “Выхухолев”, серые нити усов, очки – сообщал новости сухим, слегка гнусавым тоном:
– Телефонная связь в Белом доме парализована, отопление также отключено. Тем временем, по наблюдениям нашего корреспондента, в здании бывшего парламента и в его окрестностях боевикам раздают оружие. По сведениям ГУВД столицы, в районе Белого дома наблюдается скопление уголовных элементов, в том числе лиц, находящихся в федеральном розыске. Многие из нынешних обитателей Белого дома находятся там в заложниках и не могут самостоятельно покинуть здание. По сведениям из Кремля, сегодня Борис Ельцин принял решение отстранить от должности главу Новосибирской области Виталия Муху в связи с противодействием решениям президента.