Пошли рядом.
– Не пойму, – сказал Кувалда, – как здесь живут?
– Куда денешься.
– Уж лучше не жить, чем так париться.
– Человеку жить охота.
– Здесь раньше армяне жили, – сказал Кувалда. – Знаешь, нет?
– Ну, – согласился Виктор. – Слышал.
– С детьми, с чемоданами! Я вот думаю: чего их свои не забрали? Армяне ж сильный народ! Наверно, забрали потом. Забрали, а? Они мало здесь жили. Полгода.
Виктор глянул налево.
Он любил эту таинственную дверь.
Большущая, черная, намертво заваренная и никому не доступная, она, видимо, по причине своей недоступности была исписана матом и лозунгами. “Боря, мы не рабы!” – тянулась свежая, красными буквами надпись; под ней розовой тенью корчилась другая, засохшая и устаревшая, двухгодичной давности, которая уже не читалась, но он ее помнил: “Пусть живет КПСС на Чернобыльской АЭС!” Он полагал, что это дверь в особый, ведущий к Кремлю тоннель, проложенный в былое время.
Они вошли в зал, где за пеленой табачного дыма мелькали силуэты, кто-то чавкал, говорили несколько голосов. Кисло и пряно смердело, и рвался лающий кашель такой гулкой силы, что перекрывал другие звуки.
– Кто идет? – вырос наперерез подросток, но, увидев зеленые куртки, исчез в дыму.
Кашель оборвался.
– Не бойтесь, не съедим! – прозвучал скрипучий сказочный голос, раздался общий смех, и Кувалда ускорил шаг.
Виктор нервничал. Пытаясь разминуться с каким-то бородачом, чей костыль торчал, как штык, он взял левее, и тогда по щеке его погладила мокрая простыня.
Он рванул бельевую веревку, кинулся вперед и налетел на крепкую спину Кувалды. Тот свернул в коридор, не сбавляя хода, и Виктор подумал, что сам искал бы трубу гораздо дольше.
Кувалда замер, точно бы принюхиваясь:
– Близко…
Под сапогами захлюпало. Клубился, редея, пар, мутно горела, треща, запотевшая лампа, воды было по щиколотку, но оба шагнули в нее спокойно, понимая, что это уже не кипяток.
Кувалда громко выругался и быстро подошел к трубе, покрытой слоем лоснящейся ржавчины.
Дырка в трубе, вывороченная наружу, была как кричащий прожорливый роток с острыми клычками. Кувалда сунул палец и принялся внимательно – удрученно, но и словно насмешливо – ощупывать острые края.
Наверное, он так бы и водил пальцем, если бы Виктор не окликнул:
– Ну, ты долго там?
Кувалда пошарил в кармане. Извлек чоп. Чопом называлась щепка.
– Сосна? – спросил Виктор.
Кувалда, не отвечая, мягко и уверенно вкручивал. Из другого кармана достал молоток.
– Посвети.
Виктор поднес фонарь ближе. Несколько ударов, и щепка скрылась в дыре.
Это была простейшая операция. Если разрыв трубы больше, приходилось туго. Спускались в подземелье по пять человек. Тащили сварочный аппарат. Весом – двести сорок кило. Его нужно подключить к электричеству – тянули сварочный кабель. Находили в подземных закоулках электрощит. Или же катили два баллона на тележке. Белый баллон – сто двадцать кило, синий баллон – восемьдесят. Подключали горелку – и либо режь резаком, либо сваркой сваривай.
– А это мы под банком? – задумчиво спросил Виктор.
– Ну.
– Банк… – Виктор хрустнул словом, как леденцом.
– Грабануть надо, – полувопросительно сказал Кувалда.
– Да ты наш человек!
– Ваш, ваш…
– Сидят там, наши денежки мусолят. А мы им под землей трубы чиним. Каждый день на подвиги идем. В говне по горло. Помнишь, Хромов как отличился. Вот кто герой Советского Союза!
– Нет уже того Союза…
– Еще вернем!
– Опять ты за старое.
– Старое – вот… Вот – старое! – Виктор показал на трубу. Она тянулась вдоль стены, ржавая, толстая и умиротворенная, с первого взгляда и не поймешь, что заделана щепкой. – Знаешь, Ленин говорил: всё сгнило, толкни и развалится. Не веришь? Дай молоток! Дай!
– Не дам!
– Я разок вдарю, и труба упадет… Не веришь?
– Верю.
– Дай!
– Дурак, что ли? На хрена мы сюда ходили? Твоей же Лене вызов снова принимать.
– А мы больше не примем. Дай!
– Слушай, кто из нас бухал? Оставайся здесь тогда. Кулаками ломай. Геро-ой… – Кувалда решительно пошел в коридор. – Лучше с Хромова пример бери.
Со слесарем Игорем Хромовым на прошлой неделе была особенная история. Затопило ЦТП – центральный тепловой пункт, для него родной, как пять своих пальцев. Вода хлещет – горячая и холодная, жесткая, для промывки бойлерных труб. Откачали перегретый пар – не дай бог вдохнуть: и ноздри, и легкие склеятся. Потом дождались, когда горячая разбавится холодной, горячую смогли перекрыть, а холодную нет. Хромов разделся до трусов. Вошел с улицы по ступенькам. Поплыл. В темноте. Сто метров плыл. Нырнул. Знал, где нырять. Два метра в глубину. Под водой повернул задвижку, остановил воду. Вынырнул, поплыл обратно. Всё в темноте. Потом уж подключили насос – стали воду откачивать. А Хромов обтерся курткой, оделся. И сиял, как именинник. Над ним шутили, он еще больше сиял. Валерка нос двумя пальцами зажал: “Ой, мышами воняет!”, а Хромов – сияет, как будто оглох.
Шли обратно. Впереди опять послышался кашель. Виктор говорил громко, так, чтобы вместе со светом фонаря слова перелетали через плечо Кувалды, вставали на пути, заставляли задуматься:
– Сейчас другие времена. Я бы не поплыл! Не! Я тебе больше скажу: раньше я не мусорил. Если кто бумажку кидал, мог ему замечание сделать. Теперь мусорю! Бумаги кидаю, бутылки. Пускай. И хоть бы все трубы погибли. У меня мысль такая бывает: взять лом или молоток и по подземелью ходить. И трубы курочить. Зимой желательно. А? Вот когда без воды и тепла народ окажется – может, призадумается о жизни. Опомнятся, но поздно будет. Их будить нужно. Как в колокол – бам, бам, бабах. Одну трубу, другую… Все эти старые трубы наши разбить к чертям. Демократы-то новых не поставят. Я бы так и делал, но сам знаешь: прорвет трубу, и сварюсь заживо. Игра, как говорится, не стоит свеч. Да и жалко людей. Жалко людей, – повторил Виктор. – Ничего с собой не поделаю. Сегодня люди в троллейбусах сгорели. Жалко. Как родственники прямо. А нас-то не жалеют. Кто в Кремле засел, ты знаешь, я уже говорил…
Кувалда шел по коридору, не оборачиваясь.
Под ногой что-то упруго подпрыгнуло и отскочило мячиком.
– Крыса! – крикнул Виктор хрипло.
Кувалда притормозил и бросил через плечо:
– Не митингуй.
Вышли в зал. Толстяк непонятного возраста сидел на корточках у стены. Круглое лицо, длинные черные волосы, слежавшиеся.
– Работали? – спросил подозрительно, с очевидным усилием сдержал кашель и наморщил лоб, образовав глубокую борозду.
– Ты чего кашляешь? – спросил Виктор.
– Идем, – сказал Кувалда.
– Эмфизема, – сообщил толстяк название диковинного цветка, живущего в легких.
– А остальные где? Вас же вроде больше было.
– Ночью жизнь только начинается! – сказал толстяк наставительно. – Ночью – все дела…
Он кашлял с наслаждением, увлеченно, как будто расчесывал какие-то внутренние коросты. Поднялся было, но новый виток кашля искривил его лицо, поехавшее вбок, он сгорбился, обвис, протянул ладонь и выдавил:
– Помоги!
– У меня с собой денег нет, – сказал Виктор неуклюжую фразу и бросился догонять товарища.
– Хорошо сходили, – заметил Кувалда, когда они по ступенькам поднялись в город.
– Хорошо? – спросил Виктор, выходя следом.
– Без висяков.
– А… Правда.
Бывало, рабочие натыкались на висяков. Почему-то под землей люди вешались. Бродяги или забулдыги, а может, и порядочные граждане. Зайдет такой в тепло, спасаясь от доконавшей жизни, разопьет бутылку, потом и петлю смастерит: из брюк или лучше из ремня. Удобно – всюду трубы. Зацепился, и труба.
Наверное, подполье давило на психику. Видно, выпив и разомлев, человек уже смирялся с судьбой и думал: когда еще я буду так готов, чтобы оказаться под землей? Лучше, чем на проклятой поверхности. Помру, перенесут в могилу, считай, вернут под землю. Так Виктор расшифровывал мысли решивших себя повесить. Рабочие не сообщали о них в милицию: всё равно менты раз в сутки шныряют здесь и собирают урожай.
Некоторые вешались очень неудобно – в середине прохода. Движется ремонтный отряд – несет тяжесть, задыхается, а этот, словно в издевку, висит себе, отмучился, и ведь нагло так висит, не разминуться. Приходится гуськом, ближе к стене, чтоб только труп обогнуть. Однажды баллоны на тележке катили, Мальцев задел мертвую ногу – Зякину ботинком врезало по кумполу. Ботинок от удара соскочил. Шваркнулся на пол гулко. Прошли, встали – и обернулись все вместе: раскачивалось тело с одним ботинком…
Виктор и Кувалда вышли из арки, спустились в подземный переход. Людей стало меньше. Лотерейщик исчез. Только гитара всё бренчала, и паренек в косухе и с белой челкой затянул какую-то песню, которую они не знали.
На улице у фонаря стояла одна из трех проституток. Курчаво-рыжая, она курила, подогнув ножку и упершись каблуком в фонарный столб. Кувалда окинул ее жадным взглядом.
– Может, в “Макдоналдс”? – показал на темневшую толпу.
– Ага, час стоять… – Виктор хмыкнул. – Смотри, смотри! – Он махнул рукой в небо, как будто увидел чудо, которое вот-вот пройдет.
– Где? Чего?
В небе низко висела белая луна.
Глава 4
Таня ужасно обрадовалась, что уехали и отец, и мать. Такое выпадало редко. Пригласила подруг.
Таня была рыжеватой и светлоглазой в отца и смуглой в мать. Тоненькая, длинные ноги и руки. Робкие, едва оформившиеся груди. Одета была как всегда просто: голубая футболка, черная юбка.
Она протерла стол в гостиной мокрой тряпкой. Нарезала салат, колбасу, поставила бутылку кагора, купленную в палатке. Пришла Рита – соседка по улице Железнодорожной, тоже пятнадцати лет, в кофточке с люрексом – и помогла: открыла бутылку, расставила тарелки и бокалы. Потом пришли сестры с Центральной – Вике шестнадцать, Ксюше тринадцать. Обе блондинки и в джинсовых костюмах.
Таня попивала кагор маленькими глотками, скрестив ноги, и то и дело покусывала заусенец на левом мизинце. Она посматривала на подруг и ногой помахивала в такт песне, гулко бухавшей из магнитофона: