Многолюдье, вероятно, впечатлило и солдат – они, присев, с головой прикрылись щитами, второй ряд поставил щиты сверху, а еще выше, дотянувшись, воздвиг щиты третий ряд – получилась непроницаемая стена, и Виктор вспомнил псов-рыцарей с железными панцирями из фильма “Александр Невский”. Но и эти казались киношными, обреченными шататься, валиться, может быть, тяжело лететь в реку, краешек которой голубел впереди, и в подтверждение этого ощущения глазастая женщина звонко попросила, заламывая длинные руки: “Господи, избави нас от плена!” – и он узнал актрису Варлей из фильма “Кавказская пленница”.
Виктор встал на цыпочки, желая выяснить, каково там, на мосту, но лишь чуть шире увидел реку. Мегафон опять захрипел: “Ур-ра!”, вокруг подхватили: “В атаку!” – и люди, напирая друг на друга, превратившись в одну тугую волну, вытолкнули его в лязг и мат. Он успел увидеть, как веселый верзила доской таранит щит и пробивает брешь, как отпрыгивает старик-колобок в коричневой шляпе, из-под которой хлынула кровь. Потом началась свалка, и, провернутый в оглушительной мясорубке, он оказался на мосту, босым, лежащим на парне в амуниции с запрокинутым юным лицом, а сверху, давя, шевелился еще кто-то.
Ему помогли подняться, он наудачу легко отыскал кеды среди чужой обуви, солдата оттащили к парапету, где стояли и сидели остальные в зеленом, безоружные и бледные, некоторые безмолвно плачущие. С другой стороны моста сидели раненые демонстранты. А шествие уже продолжалось, заливая мост…
Один солдат, сидя на асфальте, клонил алую липкую голову, и актриса заботливо промакивала ее носовым платком:
– Потерпи, мальчик! Всё хорошо…
– Хорошо мы их угостили! – говорил ей под руку возбужденный мужчина, непрерывно сплевывая и растирая плевки.
– Лежачих не бьют! Не трохать! – раздалось наставительно-густое от другой теснившейся кучки.
Впереди, как по команде, с блеском падали в реку щиты.
– Сейчас за ними полетишь! – сказала женщина в разорванной куртке: крупный мужлан в надвинутой каске смотрел на нее бессмысленно и скорбно, не мигая, как бычок на хозяйку.
– Берите у них всё! Запасаемся! – донесся хрип мегафона. – Неизвестно что дальше!
– А что дальше? – спросил человек с кровоподтеком под глазом, замахиваясь дубинкой на высокого солдата, и тот сразу испуганно согнулся. – Дальше, гнида тупая, готовь рожу!
– Они ни в чем не виноваты! – закурлыкали женские голоса. – Им приказали!
– А если стрелять будут, тоже пожалеете? – кинул, проходя, немолодой наливной азиат, похожий на Мао Цзедуна.
С этой минуты жизнь перешла на другую скорость.
Виктор побежал догонять колонну. Голова кружилась от совершившегося чуда. Людская река текла по мосту по вертикали, а по горизонтали посверкивала Москва-река и покачивалось распятие на плече у священника, шагавшего по-походному споро.
Он сбежал с моста на Садовое, затянутое дымом и гремевшее выстрелами, увидел сверху стальные щиты на Зубовской площади и за ними – сдвинутые грузовики. Навстречу ему промчал мальчишка на велосипеде, резво крутивший педали и истошно вопивший: “Быстрее! Догоняй! Не отставай!”
Возле старинных провиантских складов толпа окружила автобусы, очевидно, принадлежавшие ОМОНу или внутренним войскам: трофейные дубинки обрушились на стекла, которые осыпались мелкой крошкой.
– Газом бьют! Шашки дымовые! – кашляя, сипло кричал человек, прикрывая нос мохнатым шарфом.
У магазина с вывеской “Прогресс” чинилась дорога – рабочие в оранжевых касках замерли над свежеблестящим асфальтом. Прочь от них, опрокидывая заграждения, выехал грузовик с красным флагом, развевающимся из окна, и, поняв, что он захвачен, прочитав белые на красном буквы РКРП, Виктор на бегу захлопал в ладоши.
Впереди началась новая драка. Донесся многоголосый, запеваемый на все лады “Варяг”, залязгали удары.
Виктор вдруг подумал, что знает, что надо кричать. Одно слово. Он знал это слово, но забыл. Безотчетно и бесстрашно засмеялся, глубоко вдыхая приторный запах газа. Отпрянул к тротуару. Внезапно его сильно замутило и вырвало – спиртом “Рояль” и жареной картошкой.
Таня гуляла с Федей Никифоровым в лесу.
Федя сам ей позвонил, и Таня, взяв трубку, сначала не могла понять, кто это, потому что он звонил ей первый раз. Но она согласилась выйти. Минут через пять он уже стоял под окном в каком-то детском пиджачке, который, несмотря на худобу, был ему маловат, нелепо покачивая льняной головой, обычно взъерошенной, а сейчас расчесанной на пробор.
– Нарядился, – сказала она смешливо. – Важный какой.
– Это вещь. Настоящий твид, – Федя подергал пиджак за отворот. – Отцов подарок.
Тане было всё равно, о чем он говорит и где им гулять, ей хотелось как-то отвлечься после папиного оглушительного хлопка калиткой.
Его уход вселил в нее смутную тревогу. Куда он ушел? Мать пометалась по дому сама не своя, потом заперлась у себя, и погулять для Тани было хоть каким-то облегчением. “Просто ушел, – пыталась думать она утешительно. – У Феди отец вообще на тот свет ушел”.
Они ступали среди солнечных просветов по щедро насыпанным круглым сосновым и продолговатым еловым шишкам, которые Федя отбрасывал ударами ноги, Таня обдирала веточки и жевала иголки, терпко-кислящие. Почему-то ей хотелось втягивать их сок.
Федя рассказывал: учительница английского дала ему почитать большую книгу небывалых историй про привидения и вещие сны, записанных еще в старину дьяконом Дьяченко. Один человек поселился в гостинице и увидел сон, что хозяин с хозяйкой поднимаются по черной лестнице с ножами; он проснулся, зарядил револьвер, и в этот момент они вошли. Одна женщина, проснувшись ночью, приказала, чтобы ее младенца перенесли к ней, служанка спорила, но подчинилась, и тогда на колыбель, где он спал, обрушился потолок.
Скоро Федины волосы растрепались, а он уже заговорил про человека из Индии, который сошел с ума и вообразил себя змеей, ползал со змеями, питался лягушками и жил на болоте, уже много лет шипит и ползает.
– Да ну, – Таня взглянула с настороженной благодарностью.
– Вкусно?
– А?
– Елка вкусная, да?
Она смущенно выплюнула зеленую кашицу, Федя взял ее за руки, пальцы его были сухими и горячими.
– Таня…
– Что ты хочешь?
– Ты очень красивая.
– Ты что хочешь? – повторила она, не выдергивая рук.
Он выпалил, побледнев:
– Можно, я тебя поцелую?
Она смотрела на него с тихим безучастным недоумением, он на нее – в упор. Приблизил губы рывком… Удушливо пахнуло одеколоном “Шипр”.
Тошнота подкатила к горлу, словно поднятая скоростным лифтом, Таня отдернулась, шлепнула его по скуле, судорожно вцепилась в неопрятно разросшуюся елку, и ее вырвало.
– Что случилось? Таня!
– Отстань, малявка! – она поперхнулась, и ее вырвало снова.
– Я не малявка!
Закряхтела, чувствуя, как подкатывает новый липкий ком.
– Таня, тебе плохо?
– Не видишь, меня от тебя тошнит! – крикнула истерично, со слезящимся прищуром глядя не на него, а на веточки, на которых повисли гадостные нити.
Услышала: он уходит, обиженно хрустя шишками.
…Виктор вытерся рукавом и заорал освежающее: “ура”.
Он вновь мчался вперед и видел множество солдат и омоновцев, которые бежали врассыпную, теряя дубинки и щиты. Там и тут вокруг не успевавших убежать закручивались людские гневные водовороты. Люди, облепив грузовики, вышибали стекла, влезали внутрь. По Садовому уносился военный грузовик с человеком, повисшим на подножке. Человек соскользнул и попал под другой грузовик, гнавший следом.
Третий грузовик под красным флагом затормозил возле раздавленного, кто-то выпрыгнул, нагнулся, похоже, щупая пульс, затем принял флаг из кабины, накрыл тело. Подскочившие перенесли его на тротуар.
Всё промелькнуло за какие-то секунды.
Два взмокших парня в кожанках двигались большими скачками, держа с двух концов деревянную скамью, выломанную, видимо, из военного грузовика.
– Разбудили медведя! – выдохнул сосед Виктора по пробежке, спортивный старик с возрастной гречкой на лысине, распечатывая губы, запекшиеся красной коркой. Он обнимал бревно, словно добытое из леса.
Они остановились. Перед ними была Смоленская площадь, перекрытая со всех сторон, заполненная бесчисленными касками; позади зеленели грузовики и краснели пожарные машины. Отступавшие вливались в этот заслон, умножая его. Желто-коричневая высотка МИДа была сейчас особенно зловещей, как неприступный средневековый замок.
“Богатырь”, – прочитал Виктор вывеску на магазине, и это слово болезненно отозвалось в нем.
Двое автоматчиков в касках выдвинулись из-за щитов и разрядили обоймы вверх. Прямо на них в распахнутом бирюзовом пуховике шел мужичок, сжимая толстую пачку газет. Наперерез ему выскочил мент в серой шапке, резко взмахнув ногой в тяжелом ботинке. Мужичок уклонился и затряс газетами на вытянутой руке, словно предлагая их купить.
Виктор оглянулся, и у него перехватило дыхание: всё Садовое заполняли люди, им не было конца. Многие, сгорбившись, долбили дубинками или сидели на корточках; он понял: они привычно отколупывали асфальт.
Со стороны щитов поплыл приторно-едкий запах, вокруг закашлялись, натягивали на лица горлышки свитеров, прикрывались шапками и носовыми платками. Виктор смахнул длинную слезу; его уже не тошнило, но в горле першило, как будто там песок.
– В бой! – захрипел в мегафон неизвестный ему мужчина с вытянутым южным лицом.
– За Русь-матушку! – и старик с гречневой головой, размахнувшись, швырнул бревном, как снарядом.
Виктор неожиданно вспомнил слово, которое закатилось в темную щель памяти. Выхватив из кармана куртки поджигу и коробок, чиркнул спичкой и закричал по складам:
– Ре-во-лю-ция!
Залп самопала затерялся в криках, но словно в ответ на стальные брызги из пожарных брандспойтов обрушился ослепительно-белесый ледяной поток, парализующий, как сход снежной лавины.
Грузовик с новым красным флагом, на этот раз выставленным на крыше, подкатил к щитам. Люди ринулись за ним, грузовик почему-то остановился – может быть, водитель пожалел давить, – флаг сбило струей, а в следующий миг, не тратя времени на раздумья, уже зная, что вот она, это она, ре-во-лю-ция, проплыв под клокочущей водой, мокрый насквозь, Виктор вынырнул между щитами и вломился в гущу ОМОНа, деревянной ручкой самопала засветив кому-то точнехонько под каску.