Его принялись лупцевать дубинками, он взвыл от животной боли, и тут на обидчиков пришелся удар наступления.
Теперь на Смоленской площади началось настоящее рубилово. Обе стороны, смешавшись, как древние рати, били друг друга остервенело. На переднем рубеже мелькал черно-желто-белый флаг, безостановочно колошматя по каскам, слышались женский визг, мужской мат и надрывное “За Родину!”…
Щиты отступали и мешались с хрустом и звоном, как будто треснули льды и потекли по огромной реке.
Вот уже захвачены пожарные машины, и развернутые брандспойты обрушили потоки на врагов… Вот уже те побежали со всех ног, а один, забравшись на брезентовый кузов, растирал кровавые сопли и затравленно таращился.
Омоновцы, солдаты, менты неслись табунами. Толпа гнала их с улюлюканьем, как добычу, пиная слетавшие каски и фуражки.
Виктор, не понимая, что орет, сжав непонятно откуда взявшуюся резиновую дубинку, сменившую поджигу, рванул над туннелем влево. Там уже не было никаких кордонов, и он снова нараспев захохотал от того, что сотни и сотни в зеленом и сером улепетывали от их небольшой бешеной группки по пустому Калининскому, в то время как многотысячная толпа еще не успела повернуть с Садового…
Пуля с шипящим свистом майского жука пролетела у него мимо уха.
Затарахтело, загремело, засвистело…
– Пулемет!
– Автомат!
– Ложись!
Толпа выплескивалась на улицу из-за поворота и металась.
Виктор, слегка пригнувшись, отставая, бежал на выстрелы рядом с парнем с красивым начесом смоляных волос. Окна мэрии золотисто горели под солнцем, как чешуя. Забабахало отрывисто и глухо.
– Помповое, – задыхаясь, процедил парень, – это ж помповым бьют…
Вокруг топотало еще множество ног.
– Как будто шампанское открывают, – засмеялся нервным голосом мужчина в косухе и в камуфляжной кепке, поправляя громоздкие очки.
– Тебе лишь бы шампанское хлебать… – сердито ответил кряжистый седобородый человек.
– А, деревенщик… – кисло засмеялся тот, что в косухе. – Чего в деревне не сидится?
– Писатели, не ругайтесь! Вместе ж на тот свет! – бросил парень, хватая себя за начес.
– Писатели? – спросил Виктор.
– Это ж Белов Василий, – парень взмахнул указующей рукой. – А вон это – Лимонов.
Они выскочили под пандус мэрии, где отряд омоновцев в синих бронежилетах веером поливал улицу автоматными очередями.
“Фашисты!” – парень потряс кулаком, пробегая дальше. Женщина в серых домашних штанах, вскрикнув, как ужаленная, схватилась за кроссовку и запрыгала на одной ноге. Мужичок в бирюзовом пуховике упал плашмя, накрыв собой стопку газет. Виктор споткнулся об него и растянулся, и тотчас перестали стрелять – нарастал грозный рев моторов.
Привстав на колено, Виктор глянул через плечо: семь могучих “Уралов” ехали по Калининскому, заняв все полосы, на крышах развевались пять красных флагов, один андреевский и один черно-желто-белый, сзади валил народ.
– Уходите! Уходите отсюда! Пошли! – слышалось впереди. Фигуры в зеленом побежали от Белого дома к мэрии, и теперь вслед им кричали: – Крысы!
Вот уже первый грузовик начал долбить оранжевую поливалку, отстранил ее, двинул дальше, приминая колючую проволоку. Другой последовал его примеру, подоспел третий… через минуту образовался проход, Виктор бросился туда вместе с другими, которые пихались, как пьяные, подтягивали друг друга за руки, перелезали через кузова и горланили:
– Победа!
– А-а-а-а!
Виктор выскочил на площадь, чтобы увидеть, как по мосту уходил канареечно-желтый бэтээр, а омоновцы и солдаты, слипаясь, точно пластилиновые, забились на пандус мэрии и под него, а зеленый бэтээр от мэрии выдавал трескучие очереди в небо, обреченно отгоняя наседавших, а небо стало еще ярче и голубее, наверно, потому, что на его фоне высился белоснежный дворец и оттуда, открыв объятия, спешили люди и изо всех окон махали что было сил.
– Свободны! – заорал Виктор во всю глотку, сложив ладони у рта как рупор. – Вы свободны-ы-ы!
Он заметил среди бородатых баррикадников торопившегося, хромая, десантника-депутата Ачалова с красным крупным лицом, и тут же опять засвистели майские жуки пуль.
Все попадали, залегли, покатились, спрятались за грузовики, поливалки, гранитные надолбы и парапеты.
– Украина! С Украины снайпер, сука! – по-девчоночьи кричал подросток, прилегший рядом, поглощая желтыми глазами что-то далекое, и Виктор не сразу понял, что “Украина” – высотка гостиницы за мостом.
От дверей мэрии отделился отряд в касках, паля из автоматов налево и направо и перебежками приближаясь к Белому дому. За ними осторожно полз бэтээр, поводя стволом пулемета.
Обрушилось разом длинное зеркальное стекло возле парадного подъезда. В ответ из окна Белого дома тоже заговорил пулемет, следом на ступени выбежали несколько человек в черных рубашках и беспорядочно застрочили от животов. Виктор разглядел их повязки – белые знаки на красном.
Омоновцы остановились, кинулись обратно, под прикрытием бэтээра исчезли внутри мэрии.
Заткнулся снайпер, словно на перекур. Народ медленно, тревожно поднимался, как примятая трава, оставляя несколько неподвижных тел, толчками вливался в дыру, свободную от колючей проволоки, бежал мимо дворца, стремясь быстрее преодолеть опасную территорию.
По Конюшковской улице маршировала серо-синяя камуфляжная стена.
– Софринцы! – гаркнул какой-то осведомленный демонстрант в железном пожарном шлеме.
Во главе батальона шагал квадратный военный с тремя звездами на погонах и седыми усами моржа и ревел в рацию:
– Снайпера еб…ые! Я двух солдат потерял!
Прихрамывая, к нему устремился Ачалов, чье широкое лицо стало совсем красным.
– Снайпера еб…ые! – ревел военный по-прежнему в рацию, глядя не на Ачалова, а в небо, где пролетал косяк птиц. – Прием! Я, полковник Васильев, перешел на сторону Белого дома! Прием!
И они обнялись, хлопая друг друга по спинам.
…Виктор стоял под балконом. Дубинку он потерял. Но и без дубинки чувствовал себя воином, которому теперь только побеждать.
Сначала они братались. С мычанием, с междометиями, восторгом. Он прижимал к себе неизвестных. Неизвестные обнимали его. Баррикадников раскачивали на руках над костерками. Медсестра у подъезда ласково мазала зеленкой нескольких мужиков в ссадинах, здесь же кому-то перевязывали разбитую голову. Он увидел в толпе Наташу, узнал ее по гитаре через плечо; девушка целовалась с Алешей, их заслонили, и Виктор их больше не нашел.
Потом все стали подпрыгивать. В прыжках подбрасывали руки, как будто сдаются или сейчас взлетят. Даже старик с черной палкой вместо ноги подскакивал с цоканьем. И старик, растягивавший гармошку, пытался подпрыгнуть.
– На Кремль! – кричали одни.
– Мэрия! – другие.
– Останкино! – кричал Виктор. Он влюбленно смотрел в центр балкона, где над хилым громкоговорителем навис взмыленный Руцкой с распушившимися усами – волосы комом, серый костюм. Охранники, тоже в серых костюмах, с двух сторон наискось закрывали его кожаным, очевидно, бронированным дипломатом.
– Молодежь, боеспособные мужчины! – голос Руцкого звучал басистым лаем. – Вот здесь, в левой части, строиться, формировать отряды! И надо сегодня штурмом взять мэрию и “Останкино”!
Последнее слово потонуло в раскатистом многоголосом “ура”.
– Даешь Останкино! – Виктор, подпрыгнув, щелкнул зубами, прикусил язык, и рот его наполнился медным вкусом крови.
Руцкого сменил Хасбулатов. Пожелтевший, кожа натянулась, он трепещущими пальцами вцепился в рупор и, захлебываясь словами, пронзительно закричал:
– Я призываю наших доблестных воинов привести сюда войска, танки! Штурмом взять Кремль и узурпатора! Бывшего! Преступника Ельцина! Ельцин сегодня же должен быть заключен в Матросскую Тишину! Вся его продажная клика должна быть заключена в подземелье!
Последнее слово, выплюнутое с горским акцентом, потонуло в общем ликующем вопле.
Виктора прибило к зданию, где Руцкой с пепельной сигаретой в углу рта круговыми движениями сильных рук хватал, сталкивал людей, выстраивал, ровнял и пихал вперед.
– Александр Владимирыч, – заглядывая ему в усы, подлез пожилой генерал, похожий на сухую вялую розу. – Дело пахнет керосином… Оружия нет… Все бэтээры ушли на Садовое…
– Иди формируй отряд, ты мне будешь рассказывать! – Руцкой наставил красноватые свирепые глаза.
– Александр Вла…
– Формируй, твою мать! Рязанцы на подходе!
Руцкой выхватил взглядом Виктора, потряс за плечи, на секунду испытующе заглянул в лицо, – пепел упал, прилипнув серой кляксой автографа на промокшую куртку:
– Будешь командиром!
– Я? Я не умею…
– В армии служил?
Виктор кивнул.
– Годишься!
Там, куда Виктор вывел за собой топочущий не в ногу строй, уже началась куча-мала. Демонстранты продолжали прибывать по Калининскому, и внушительная их часть скопилась у входа в мэрию между двумя створками этого темно-серого небоскреба, швыряя камнями в высокие стекла, которые с праздничным звоном осыпались.
Мимо Виктора в сопровождении нескольких автоматчиков пролетел генерал Макашов в чем-то оливковом, с рюкзачком, в синем берете набекрень, с усиками торчком под клювом:
– Чиновников выкинуть на х… на улицу!
– Отлично! – заорал ему пенсионер и поднял вверх руки.
Военный грузовик подобрался к дверям, с рычанием врезался, откатил для следующего тарана и остановился. Донесся автоматный треск, и Виктор увидел солдат в проемах разбитых витрин по бокам от входа.
– Убийцы! – донесся бабий крик.
Появился второй грузовик, лихо, с разгона впечатался в двери, развернулся под участившийся треск автоматов и вмазал по дверям кузовом. Под колесами растекались радужные лужи бензина.
Минуту спустя Виктор вместе с толпой, неудержимо хлынувшей в пробоины, оказался в просторном холле, где сразу стало тесно, хрустели осколки, кругом скандировали: “Не курить!”, тут и там поблескивали черные стволы.