Теперь он с треском рванул свою рубаху, черную, и заправски завязал Олесе предплечье, протянув у нее подмышкой длинный лоскут.
– Ты как? – Виктор приобнял ее и, не удержавшись, чмокнул в щеку.
– Немного это… всё плывет… – сказала она с неловким смехом.
– Скорая есть? – Он обернулся и удивился.
Он ожидал увидеть пустую улицу, но люди оставались, их, пожалуй, были сотни: они стояли кучками, подальше, кто-то лежал, кого-то несли, кто-то бежал, пригнувшись, больше всего народу было на той стороне, у другого подъезда. Там и тут сверкали слепые пули, будто высекая искры. Невдалеке пылал автобус, оранжевый огонь вырывался из окон и лизал небо. “А если грузовик загорится?” – подумал Виктор, и, как назло, цокающий звук раздался слева и справа – это стали стрелять вблизи, похоже, полируя местность у подъезда; кабина железно загремела.
– Повторяй за мной, – Виктор взял Олесино запястье, ловя нехороший нитяной пульс. – Один, два, три, четыре, пять. – Где-то он слышал, что от потери сознания может спасти счет. – Повторяй! Так надо, повторяй! Ты слышишь меня?
Она качнулась, улеглась затылком ему на колени:
– Два, четыре, четыре, восемь, два, два, пять.
– Тебе плохо? – он легонько встряхнул ее голову.
– Это мой телефон, – судя по голосу, она бодрилась.
– Точно! – обрадовался Виктор. – Будем повторять твой телефон. Назови еще раз! Олеся! Ты здесь?
Они называли и называли цифры, он быстро заучил ее номер и, замечая, что она плывет всё глубже, встряхивал ее голову, даже разок хлопнул по щеке. Он предложил называть эти же цифры наоборот, с конца в начало, но она не справлялась.
– Анекдот вспомнил: чем закончится перестройка? Перестрелкой! – Дымчатый негромко заржал, словно заискивая перед реальностью. – Дорогой, угостишь табачком?
Мальчонка в каске молча протянул пачку с отдельно торчащей сигаретой.
– Это не перестрелка, а расстрел, – тихо сказал усач с автоматом.
– Простите, можно обратиться? – Дымчатый подсел к нему ближе. – Я журналист, лицо нейтральное. Не для записи, для себя. Я одного не могу понять…
Усач не шевельнулся.
– Я одного не могу понять, – продолжил дымчатый как бы виновато, – зачем вы стреляли? Из гранатомета – зачем? Думали, сойдет?
Усач заерзал, точно вопрос задел за живое:
– Мы не стреляли. Это они сверху… гранату… светошумовую…
– Далось вам это Останкино…
– Приказ есть приказ.
– Правильно, что Останкино! – бросил Виктор, отрываясь от Олесиного пульса. – Это для них нервный узел!
– А для вас это что? Праздник непослушания?
– Почему? – не понял Виктор.
– Потому что потом бывает ата-та. Ремнем по голой заднице. Детский сад на выезде. – Дымчатый говорил увлеченно, очевидно, осмелев. – Вы же знаете: у Ельцина – силовики. Министр МВД Ерин. Он блокировал Белый дом, он разгонял ваши митинги. Теперь получите министра обороны Грачева. Армию получите. Сидели бы, не рыпались, изображали жертву. Авось чего-то и высидели бы. – Окурок резко черканул по асфальту.
– Мне всё равно, – сказал усач спокойно, всё так же тихо, как о давно определенном. – Если сейчас выживу, то вернусь в Дом Советов. Встану на Горбатом мостике. И никто меня оттуда не уберет – ни танки, ни самолеты.
– Как ваша фамилия? – На диктофоне загорелся зеленый огонек.
– Ермаков.
– Кто вы, откуда?
– Офицер, из Таллина, – усач равнодушно пожал плечами.
Через несколько минут, разбрасывая ярко-голубые всполохи, к ним прорвалась скорая и остановилась в нескольких метрах.
– Раненые есть? – крикнули из открытой двери.
– Есть! – откликнулись все.
Скорая развернулась, попятилась задом и подъехала вплотную, прикрытая грузовиком, правда, сейчас по ней не стреляли. Внутри горел свет, лежало тело, на полу была кровь.
Загрузили седого, Олеся забралась сама, опираясь на Виктора. Женщина в пуховом платке занесла ногу, влезая следом.
– Вы куда? – санитар мягко отодвинул ее. – Мест нет.
– “Эхо Москвы”, Союз журналистов, – дымчатый наскочил, распахнув корочку.
Усач угрожающе поднял автомат и пригласительно мотнул головой:
– Так, быстро все туда. Я сказал!
Подталкивая друг друга, они набились внутрь.
– Вы сделайте что-нибудь, – забормотал Виктор, удивляясь, какой санитар молодой, лет восемнадцати.
– Что мы можем в такой тесноте? Ща жгут наложим резиновый. – Тот посмотрел сквозь него и, подавшись вперед, надрывно, по-гусиному крикнул: – Склиф!
Несколько градин звонко ударили по капоту.
Человек с марлевой повязкой, закрывавшей половину лица и набухшей клюквенно-красным, отчаянно захохотал.
– Что это он? – тревожно спросил журналист.
Ему не ответили. Марля скрывала лоб, глаза и нос, был только рот, из которого рвался хохот, заливистый и дурной…
– Чего смешного? – спросил мальчонка с осуждением.
– Весельчак чертов, – добавила женщина в платке.
Усач хмуро поправил автомат между ног.
Человек хохотал от души, как будто пел, раскатисто и мощно, заглушая мигалку и выстрелы.
– В голову попало, бывает, – санитар наклонился, рукавом халата вытер пену с перекошенного прыгающего рта. Хохот вдруг оборвался.
– Держись! – сказал Виктор, гладя Олесины темные волосы. – Мы найдемся! Мы скоро встретимся! Ты очень смелая! Очень!
По крыше лязгнуло, и все инстинктивно пригнулись.
– Королёва проехали? – осведомился усач. – Королёва, говорю, проехали? Тормози! – громко скомандовал он. – Тормози! – Скорая остановилась. – Ну, я пошел.
Виктор бережно передал Олесю санитару, поцеловал ее и, крикнув: “Я к тебе в больницу приеду!” – выпрыгнул из машины. За ним мальчонка, бородач, журналист, и лишь женщина в мохнатом платке решила уехать подальше.
Виктор не знал для чего, но, как и все, потопал обратно – в сторону выстрелов.
Через минуту он спохватился: наверно, нужно было сопроводить Олесю до Склифа.
Люди стояли группками или шли – из Останкино и в Останкино. Ему попался старик, который, шаркая и горбясь, брел оттуда, придерживая правой рукой перебитую левую.
На обочине стоял черный мерс, из открытого окна донесся лихой голос:
– Братва, ментов валят! Погнали за стволами!
Когда, растеряв спутников, Виктор вернулся к телецентру, там лупили уже из второго здания, где сегодня всё начиналось, на что щедрее стали палить из здания напротив.
В роще, за которой, чуть посеребренная прожектором, скользко мерцала башня, просматривалась толпа. Виктор свернул туда, где было темно, гудели голоса, кто-то спорил, и сразу попал в кружок парней; тут же на палых листьях стояли бутылки с длинными светлыми кляпами.
– Бутылок бы еще, мало бутылок, – досадливо произнес парень в кожанке, сидевший на корточках. – Знал бы, заранее ящик привез. Твою мать, ни одного ларька рядом.
– А эти где нашли? – спросил Виктор, желая хоть мысленно поучаствовать в деле, в котором он бы, без сомнения, участвовал, если бы всё это время не пролежал у стреляющего здания.
– Панков разных к метро гоняли.
– А бензин?
– Бензин из машин, тормозили и сливали. А ты с какой целью интересуешься? Сам-то кидать будешь?
– Буду, – не задумываясь, подтвердил Виктор, и вдруг заметил на своем плече ядовито-красный огонек лазерного прицела. Порывисто осалил себя по плечу – гадкое насекомое! – но огонек переполз на другого.
– Надо продержаться, родные, – бодро сообщил окающий голос. – Скоро наши войска подойдут, врежут им крепко!
– Войска? – переспросил Виктор.
– Туляков ждем, – заученно проговорила старушка рядом. – От Тулы путь неблизкий.
Шшшух…
Острый звук тугого ветра прилетел сквозь ветки и листья, и человек, темневший через двоих от Виктора, пронзительно ахнул и упал.
Шшшух… Снова упало тело.
Шшшух… Новый вскрик и немедленный стон…
Люди разбегались, сталкивались, пластались. Виктор врос в дерево, прижимаясь губами к выпуклой коре.
– Снайпер!
– Снайперы!
– Снайпера!
– Откуда бьет?
– С башни! – крикнул он в темноту, и какая-то женщина взвизгнула от его догадки.
“Он нас видит. Он нас всех видит. У него прибор ночного видения, – лихорадочно соображал Виктор. – Они нас видят. Их может быть сколько угодно. Смерть меня видит”.
– Зассали? – злобно спросил парень в кожанке, поднявшись с корточек. – Думали, война – это в киношке? Ну чо? По бутылочке, и вперед!
Он первый взял бутылку, взболтнул, подкинул, поймал и, насвистывая, пошел между деревьями.
Из тьмы, воровато крадучись, пригибаясь, возникали силуэты. Бутылки пропадали одна за другой. Виктор шагнул от дерева широко, раз, два, сердце чуть не разорвалось от того, с каким – шшшух – шуршанием он поддел невзначай ворох листьев, поклонился до земли, схватил, прочитал этикетку: “RADONEJ”.
Восемь теней с бутылками стояли на опушке, держась друг от друга на расстоянии метра, и перекидывались матерком.
– Вот ты где! – Виктор узнал щекастого мальчонку в каске.
– Идем, что ли? – нетерпеливо и ознобисто сказал, приплясывая, кто-то долговязый, кто даже в темноте выглядел странно. – Я рубашку не пожалел последнюю, всю на лоскуты порвал. – Виктор, сощурившись, увидел, что у него темный пиджак наброшен на голое тело.
– Я туда, за Наташку мстить, – сказал человек в кожанке железным тоном и показал на техцентр. – Лучше вместе подходить. После эти гады начеку будут. Техника простая: темнота – друг молодежи, под фонари не лезем. Значит, подошел, поджег, размахнулся, кинул. И беги без оглядки.
– Я ж не курю, – спохватился Виктор. – Огня-то нет.
– Твоя удача, у меня их две, – солидно сказал мальчик, выдавая ему красную зажигалку.
Виктор не знал, сколько времени утекло, наверно, минута-другая, когда по краю рощи они подобрались к темному торцу здания.
Со стороны фасада неисчерпаемые яркие очереди по-прежнему поливали улицу.
Чиркнула первая зажигалка, вторая… Действуй! Не убьют, не боюсь, я всё могу… Тугое колесико, ну, ну… Встряхнул зажигалку, досада: “Неисправная!” Отвернувшись от других, высек огонек, мгновенно приблизил кляп, тот затрещал, весь полыхнул, заломило плечо, не медли… Бросок! Бутылка пролетела прямым попаданием в серое окно. Звон! Звон, еще звон…Множественный звон разбитых стекол… Беги!