В итоге Тэнго так и не появился. Ни сам он, ни кто-либо по его душу. В половине одиннадцатого Усикава сдался. Все-таки первый день, сказал он себе. Да и подготовка неполная. Впереди еще много всего; на сегодня хватит. Он медленно потянулся всем телом и сделал несколько наклонов в разные стороны, разминая затекшие мышцы. Съел булочку со сладкой соевой начинкой, выпил кофе из крышки от термоса. Затем покрутил кран в ванной — и вода неожиданно потекла. Тогда он умылся, почистил зубы, помочился наконец в унитаз. Вернувшись в комнату, сел на пол, оперся спиной о стену и выкурил сигарету. Хотелось виски, но Усикава твердо решил: пока он здесь — ни капли спиртного.
Раздевшись до нижнего белья, он забрался в спальный мешок и долго трясся от холода. К ночи пустая квартира выстудилась так, что пар валил изо рта. Не мешало бы завести электрический обогреватель.
Дрожа в одиночку в холодном спальнике, Усикава вспоминал свою жизнь у семейного очага. Без особой ностальгии. Скорее, просто сравнивая со своей нынешней ситуацией. Ведь даже в семье он всегда оставался один. Ни перед кем не раскрывался, ибо в глубине души считал всю эту «успешную жизнь» иллюзией, которая однажды развеется, как дым. Придет день, и не останется ничего — ни суетных адвокатских будней, ни высоких доходов, ни двухэтажного дома в пригороде, ни симпатичной жены, ни благовоспитанных дочерей в частной школе, ни собаки с родословной и медалями. Поэтому когда вся эта жизнь развалилась и Усикава остался один, он даже вздохнул с облечением. Слава богу, больше не нужно ни о чем беспокоиться. Можно вернуться и начать все с нуля.
Значит, вот так и начинают с нуля?
Свернувшись в спальнике, точно личинка цикады, Усикава разглядывал темный потолок. От долгого лежания в одной позе ныли суставы. Он вспоминал, как сегодня, дрожа от холода, жевал булку с соевой начинкой вместо ужина, подглядывал за подъездом дешевого дома под снос, тайком фотографировал унылого вида людей и мочился в забытое кем-то ведро. Так вот что означает «начать с нуля»? Он вспомнил, что не сделал еще кое-что. Выползать из нагретого спального мешка было адски непросто, но споткнуться в темноте о ведро с мочой хотелось меньше всего на свете. Кое-как выбравшись из спальника, прошел в ванную, вылил мочу из ведра в унитаз, спустил воду. После чего забрался обратно в спальник и трясся от холода еще полчаса.
Так вот как начинают с нуля?
Пожалуй. Когда терять больше нечего. Кроме собственной жизни. Все просто. В кромешном мраке губы Усикавы рассекла улыбка, похожая на порез от ножа.
Глава 14
Жизнь Аомамэ похожа на запутанный лабиринт. Она не в состоянии предсказать, что с ней может произойти в этом 1Q84 году — в мире, где не срабатывают ни обычная логика, ни накопленные знания. И тем не менее она чувствует, что через несколько месяцев родит в этот мир ребенка. С одной стороны, это всего лишь предчувствие. С другой стороны — почти уверенность. Хотя бы потому, что сама эта установка — родить ребенка — заставляет вещи и события двигаться куда-то еще. Так, по крайней мере, ей кажется.
А еще она помнит последние слова Лидера. «Тебе предстоят нелегкие испытания. А потом ты увидишь, что наступит, когда эти испытания закончатся».
Он что-то знал. Что-то очень важное. И пытался передать мне это знание абстрактными словами — как хочешь, мол, так и понимай. Возможно, это испытание и должно было подвести к смертельной черте. И я, собравшись покончить с собой, пошла с пистолетом к рекламному щиту «Бензина Эссо». Только не умерла, а вернулась обратно. И обнаружила, что беременна. Возможно, и это было заранее предрешено.
В начале декабря несколько дней подряд дул сильный ветер. Прибивал листья дзельквы к пластмассовой балконной решетке. Завывал меж голых ветвей деревьев, предупреждая о грядущих холодах. Все жестче и отточенней каркали, перекликиваясь, вороны. Пришла зима.
Уверенность в том, что ребенок от Тэнго, с каждым днем крепнет. Теперь Аомамэ воспринимает это как неоспоримый факт. Убедить в этом кого-либо постороннего ей бы, конечно, не удалось. Но для нее самой никаких аргументов не требуется. Все понятно и так.
Если я забеременела без соития — от кого, как не от Тэнго?
С начала ноября она стала набирать вес. На улицу не выходила, но каждый день выполняла много физических упражнений, а питание ограничивала. С двадцати лет ее вес не менялся — пятьдесят два килограмма, не больше. Но теперь стрелка весов зашкаливала за пятьдесят четыре и назад уже не возвращалась. Лицо стало чуть круглее. Определенно, Кровиночка внутри заявляла, что собирается потолстеть.
Вместе с Кровиночкой она продолжает наблюдать за детской площадкой. Сидит на балконе и ждет, когда же на горке появится силуэт рослого молодого мужчины. И, поглядывая на две молодые луны в декабрьском небе, легонько поглаживает низ живота под шерстяным одеялом. Иногда безо всякой причины из ее глаз текут слезы. Сбегают по щекам и растворяются в шерстяном пледе на коленях. Возможно, это слезы одиночества. Или тревоги. Возможно, из-за беременности она стала сентиментальной. А может, студеный ветер просто раздражает ее слезные железы, вот и все. Как бы то ни было, слез она не сдерживает и не вытирает. Текут себе, да и ладно.
Когда слезы иссякают, она продолжает нести свою одинокую вахту. Нет-нет, напоминает она себе. Я больше не одинока. У меня теперь есть Моя Кровиночка. Нас теперь двое. Мы смотрим на две луны и ждем появления Тэнго.
Иногда она подносит к глазам бинокль и фокусирует его на безлюдной горке. Иногда взвешивает на ладони пистолет. Защищать себя, ждать Тэнго и вскармливать Кровиночку, мысленно повторяет она. Таковы сегодня мои обязанности.
Однажды, следя под холодным ветром за детской площадкой, Аомамэ понимает, что верит в Бога. Это открытие приходит внезапно. Будто ноги, увязшие в топком болоте, вдруг находят твердую почву. Ощущение необъяснимое. Такого она от себя уж точно не ожидала. Бога она ненавидела — всю жизнь, сколько вообще себя помнит. А если точнее — отвергала людей и систему, игравших роль посредников между Богом и ею. Долгое время эти люди и их система были для нее синонимом слова «Бог». А ненависть к ним и казалась ей ненавистью к Богу.
Они окружали ее с рождения. От имени Бога повелевали ею, командовали и загоняли ее в тупик. От Его имени отнимали у нее время и свободу, заковав ее душу в тяжелейшие кандалы. Проповедовали Его доброту, но куда чаще рассуждали о Его гневе и нетерпимости. В одиннадцать лет, набравшись храбрости, Аомамэ наконец смогла убежать от них. Но для этого ей пришлось пожертвовать очень многим.
Не будь в этом мире Бога, — часто размышляла она, — моя жизнь наверняка была бы гораздо проще, светлей и богаче. Я росла бы обычным ребенком, без обиды и страха, детство теперь вспоминалось бы добрым и прекрасным, а сегодняшняя моя жизнь была бы куда спокойней и полноценнее.
И все же придется признать: касаясь ладонью живота и глядя сквозь балконную решетку на пустующий парк, глубоко в душе она чувствует, что все-таки верит в Бога. Как подсознательно верила в него всякий раз, когда машинально повторяла слова молитвы, сложив ладони. Вера пронизывает ее до самых костей. Ни логика, ни эмоции над этой верой не властны, и никакой ненавистью или обидой ее из души не изгнать.
Только это — не их Бог, а мой, — понимает она. — Я приняла его в себя ценой своей жизни, когда осталась с истерзанным телом, ободранной кожей и вырванными ногтями, без грез, надежд и воспоминаний. Мой Бог не имеет облика. Не носит белых одежд и длинной бороды. У Него нет ни правил, ни догм, ни святых писаний. Он не награждает и не наказывает. Ничего не дарует и не отбирает. Не обещает Царства Небесного и не пугает преисподней. Жарко вокруг или холодно — он просто есть.
Иногда Аомамэ вспоминает слова, сказанные Лидером перед смертью. Этот густой баритон она не забудет уже никогда. Как и тоненькую иглу, вонзившуюся в основание его черепа.
— Без света не может быть тени, а без тени — света. Добром или злом являются LittlePeople — не знаю. Подобные вещи — за гранью нашего понимания. LittlePeople живут в контакте с людьми уже очень давно. С тех далеких времен, когда добро и зло еще не разделялись в наших сердцах и сознание наше пребывало во мраке.
Противостоят ли друг другу LittlePeople и Бог? Или все это — части единого целого? Аомамэ не знает. Но понимает, что должна защитить Кровиночку, а для этого нужно поверить в Бога. Точнее — признать, что она в него верит.
Она размышляет о Боге. Он не имеет формы, и в то же время может принимать любое обличье. Перед ее мысленным взором вновь проплывает супермодный «Мерседес»-купе. Последней модели, новехонький — только что от дилера. Из него выходит элегантная женщина средних лет. Прямо посреди хайвэя снимает с себя чудесное весеннее пальто, укрывает им голую Аомамэ от холодного ветра и бесстыжих взглядов зевак на дороге. И без единого слова возвращается к своему серебристому «мерсу». Она знает. Прекрасно знает, что Аомамэ беременна и что ее необходимо защитить любой ценой.
Аомамэ видит новый сон. В этом сне она сидит под арестом. В маленькой кубической комнате с белыми стенами. Без окон, с единственной дверью. В комнате стоит кровать, и Аомамэ навзничь лежит на ней. Лампа, свисающая с потолка, освещает ее огромный, раздутый живот. Все тело кажется ей чужим. Но это не так. Это тело принадлежит ей, а не кому-то другому. Ей вот-вот предстоит рожать.
Комнату охраняют Хвостатый и Бонза. Эти двое твердо решили не повторять допущенной ошибки. Они должны отвоевать утраченное доверие. Им поручено не выпускать Аомамэ из комнаты и не пускать никого внутрь. Они ждут, когда родится Кровиночка. И, похоже, собираются отнять ее, как только та появится на свет.
Аомамэ пытается закричать. Отчаянно зовет на помощь. Но комната построена из какого-то особого материала. Стены, пол и потолок поглощают любые звуки. Крик не долетает даже до ее собственных ушей. Аомамэ хочет, чтобы та женщина из серебристого «Мерседеса» пришла и спасла ее вместе с Кровиночкой. Но Белая Комната проглатывает и крики.