— Именно так. Отползаем с минного поля.
— Но, господин Комацу, неужели вы всерьез полагаете, что запросто могли бы вернуться в ту жизнь, какой жили раньше?
— Постараемся, куда деваться, — ответил Комацу, чиркнул спичкой и прикурил. — А что конкретно тебя беспокоит?
— А то, что уже очень много нового одновременно закручивается с разных сторон. Я это чувствую. Какие-то вещи и понятия уже совсем поменяли форму. Так легко ни вам, ни мне уже не вернуться…
— Даже если под угрозой окажутся наши жизни?
Тэнго уклончиво покачал головой. Он чувствовал, что с некоторых пор его затягивает в какое-то иное — и очень сильное — течение вещей и событий. И что это течение уносит его в некую совершенно неведомую реальность. Но объяснить это конкретно он был не в силах.
Тэнго не признался, что его новый роман фактически наследовал мир, описанный в «Воздушном Коконе». Вряд ли это понравилось бы Комацу. Не говоря уже о верзилах из «Авангарда». Любая оплошность могла бы завести его на очередное минное поле. А то и затянуть туда окружающих — ни в чем не повинных людей. Но этот роман уже так или иначе жил своей жизнью, стремился к своей цели и практически развивал сам себя; а Тэнго уже волей-неволей погрузился в этот новый мир по самую макушку. И для него это была не фантазия, а самая настоящая реальность. В которой от пореза ножом течет настоящая красная кровь. А в небе висят две луны — одна побольше, другая поменьше.
Глава 19
Утро четверга выдалось тихим и безветренным. Как обычно, Усикава проснулся в шесть, умылся холодной водой. Слушая новости по радио «Эн-эйч-кей», побрился электробритвой. Вскипятил в кастрюле воды, заварил моментальной лапши, съел, запил растворимым кофе. Затем свернул спальник, затолкал во встроенный шкаф в стене и, усевшись на пол, занял пост за камерой у окна. Небо на востоке постепенно светлело; день обещал быть теплым.
Лица ходящих на работу жильцов уже так прочно запечатлелись у него в памяти, что фотографировать каждого не было нужды. С семи до полвосьмого они выныривали из парадного и спешили на станцию. Всех Усикава давно знал наперечет. До его слуха доносились радостные крики детей, пробегавших стайками по дороге в школу. Слушая их голоса, Усикава невольно вспоминал далекие дни, когда его дочери были такими же маленькими. Школьную жизнь обе девочки очень любили. Учились играть на фортепьяно, занимались балетом, у них всегда было много друзей. Усикава долго не мог привыкнуть к мысли, что у него абсолютно обычные, нормальные во всех отношениях дети. Как у них мог оказаться такой отец?
К половине восьмого все разошлись по делам, и больше на крыльце никто не появлялся. Детские голоса тоже стихли. Отложив пульт камеры, Усикава привалился спиной к стене и закурил «Севен старз», не переставая следить за подъездом через щель между шторами. В одиннадцатом часу, как всегда, на маленьком красном мотоцикле подкатил почтальон и ловко рассовал по ящикам письма и газеты — плюс примерно столько же рекламной макулатуры, которую все обычно выкидывают, даже не вскрывая конверты. Солнце вставало все выше, за окном все больше теплело, и прохожие на улице были уже без пальто.
Фукаэри появилась на крыльце после одиннадцати. Все в тех же черном свитере, сером полупальто, джинсах, кроссовках и темных очках. Но на сей раз — еще и с огромной зеленой сумкой через плечо, набитой до отказа. Усикава отодвинулся от стены, переместился к камере на штативе и заглянул в видоискатель.
Он понял: девчонка уходит. Очевидно, в сумке — все ее вещи; значит, задумала переселиться. И, кажется, больше сюда не вернется. Неужели заметила, что за ней следят? От этой мысли сердце Усикавы заколотилось.
Выйдя из подъезда, девчонка остановилась и, как и в прошлый раз, посмотрела на верхушку столба. Словно пыталась разглядеть неведомо что между проводами и трансформатором. Но разглядела или нет, прочесть по ее лицу было сложно, поскольку в ее темных очках плясали солнечные блики. С полминуты она стояла, как истукан, и таращилась в небеса. А затем, будто о чем-то вспомнив, перевела взгляд на окно, за которым прятался Усикава. Сняла очки, убрала их в карман полупальто. И, сдвинув брови, уставилась точнехонько в объектив замаскированной камеры. «Она знает! — взорвалось в голове Усикавы. — Поняла, что я здесь, что я тайно слежу за ней. И теперь уже сама наблюдает за мной через линзу моего же объектива. Как вода течет обратно в искривленных трубах водопровода…» По рукам его побежали мурашки.
Иногда Фукаэри моргала. Ее веки двигались вверх-вниз задумчиво и спокойно, как мирные независимые животные. Все остальное не шевелилось. Она стояла на тротуаре, будто дикая длинношеяя птица, и, повернув голову, просто смотрела на Усикаву. А он не мог отвести от нее взгляда. Казалось, весь мир остановился. Ветра не было, воздух не колыхало ни звука.
Наконец Фукаэри отвела глаза. Снова подняла голову, посмотрела туда же, куда и раньше, застыла. Только теперь — всего на несколько секунд. В лице не изменилась. Вынула из кармана очки, нацепила на нос — и пошла по улице плавной, уверенной походкой.
Наверно, нужно выскочить из дома и побежать вслед за ней, подумал Усикава. Тэнго еще не вернулся, успею проследить, куда она собралась. В будущем пригодится… Но почему-то он не мог подняться с татами. Тело словно онемело. Как будто своим пронзительным взглядом, посланным через видоискатель, эта девчонка пригвоздила к полу все его члены.
Ладно, сказал он себе, не вставая. Все равно моя главная цель — Аомамэ. Эрико Фукада, конечно, персонаж любопытный, но к основному расследованию отношения не имеет. Лишь иногда появляется в эпизодах. Захотела исчезнуть — скатертью дорога.
Не оглядываясь, Фукаэри шагала к станции. А Усикава провожал ее взглядом через щель между линялыми шторами. Когда же зеленая сумка исчезла из виду, он отполз от камеры и, прислонившись к стене, стал ждать, когда силы вернутся к нему. Сунул в рот «Севен старз», чиркнул зажигалкой, затянулся, но вкуса табака не почувствовал.
Силы не возвращались. Руки-ноги парализовало. Внутри Усикавы как будто разверзлась непонятная пропасть. Он словно провалился внутри себя в глубокую яму — в абсолютное Му лишенное всякого смысла, — и не мог даже пальцем пошевелить. В груди засела тупая, сосущая боль. Точнее, даже не боль, а шок от внезапно нахлынувшей пустоты, как бывает при резкой перемене давления.
Очень долго он сидел на дне этой ямы, опираясь на стену и дымя сигаретами, не имевшими вкуса. Неужели эту пустоту оставила в нем девчонка, которая уже не вернется? Да нет же, сказал он себе. Эта пустота всегда была во мне, просто девчонка на нее указала.
Своим пронзительным взглядом Эрико Фукада буквально потрясла его. Не только тело — саму суть его, Усикавы, существования на этом свете. Потрясение было такой силы, будто он внезапно и страстно влюбился. Ничего подобного он не испытывал ни разу в жизни.
Ну вот еще, подумал он. С чего бы я стал влюбляться? Более нелепого сочетания, чем Эрико Фукада и я, на всем белом свете не придумаешь. Чтобы это понять, не нужно и зеркала в ванной. И дело тут даже не во внешности. Просто я не пара ей ни в чем. Да и желать с нею секса вроде бы нет причины. Для секса мне вполне хватает встреч со знакомой проституткой. Раз-два в месяц позвонил, встретился в отеле, сделал что нужно. Все равно что сходил в парикмахерскую.
Здесь, скорее, что-то с душой, решил он после долгих размышлений. Вероятно, между ним и Фукаэри возникла некая странная взаимосвязь. Как ни трудно поверить, эта юная красотка, встретив взгляд Усикавы через замаскированный объектив, вдруг проникла в самые мрачные недра его подсознания. За считанные секунды между ними произошло нечто вроде взаимного раскрытия душ. А затем девчонка ушла, оставив Усикаву на дне этой чертовой ямы.
Она знала, что я прячусь за шторой и наблюдаю за ней, понял Усикава окончательно. Как знала и о том, что я следовал за нею тайком до самого супермаркета возле станции. И хотя ни разу не оглянулась, наверняка ощущала мое присутствие. Но, несмотря ни на что, в глазах ее не было осуждения. Она словно заглянула на самое дно моего существа — и поняла меня.
Девчонка появилась и исчезла. Мы пришли с разных сторон, на случайном пересечении наших дорог встретились взглядами лишь на миг — и разошлись в разные стороны. Вряд ли я когда-нибудь еще раз увижу ее. Такое бывает только однажды. Да и повстречайся мы вновь, стоит ли ожидать от той встречи большего, чем то, что уже случилось? Ведь теперь нас снова разнесло по разным полюсам этого мира. И ни слов, ни понятий, которые могли бы связать нас, просто не существует.
Все так же привалившись к стене, Усикава еще долго следил за входящими и выходящими из подъезда. А может, Фукаэри все-таки передумает и вернется? Или вспомнит, что забыла в квартире какие-то важные вещи? Но она, конечно, не вернулась. Ибо твердо решила убраться отсюда — и никогда больше не приходить.
Всю вторую половину дня Усикава провел в состоянии абсолютного бессилия. Сердце стучало глуше и медленней, чем обычно. Перед глазами расплывался туман, суставы поскрипывали при движении. Закрывая глаза, он ощущал под ребрами сосущую боль от пронзительного взгляда Фукаэри. Эта боль накатывала снова и снова, точно волны на морском берегу. Такая нестерпимая, что Усикава невольно морщился. И в то же время — такая теплая, что внутри него словно оттаивал тот, кем он никогда не ощущал себя прежде.
Подобной теплоты так и не смогли подарить ему ни жена, ни дочери, ни дом с газоном в Тюоринкане. Всю жизнь его сердце напоминало кусок мерзлой глины. С этой твердой ледяной сердцевиной он свыкся настолько, что даже не замечал ее холода. Для него это было «нормальной температурой». Но пронзительный взгляд Фукаэри, похоже, растопил это лед, пускай ненадолго. Оттого и проснулась в груди эта странная боль. Очевидно, до сих пор душа Усикавы замораживала эту боль ради самозащиты. И лишь теперь ей стало по-настоящему больно — и удивительно хорошо. Настоящая тепло