по твоей вине в тот день не произошло?
– Произошло, – резко заспорила я, подогнув ноги. – Вся та ночь была страшной, как и я сама.
– Ночь – да, но ты – нет. Ты ничуть не страшная, просто у Грейса такое чувство юмора… Ну, все эти его «фу» – подростковое проявление привязанности, ты ведь знаешь. Ну хватит расклеиваться! Ты не китайская обувь.
Я хотела ответить что-то не менее резкое и серьезное, но беззлобная улыбка Себа все скрасила. Вздохнув, я отвернулась и робко призналась:
– Эшли страдает.
– С ним круглые сутки находится Барби. Ему уже лучше…
– Так только кажется. Он до конца своих дней будет винить себя за то, что не уберег младшую сестру, когда на самом деле это я не уберегла ее.
Себастьян не ответил. Мы посидели какое-то время молча: я – перебирая колоски светло-изумрудной травы, а он – продолжая играться с бесполезными очками, пока у одних не выпали стеклышки. Тяжело вздохнув, Себ поднялся, отряхивая штаны.
– У Криса день рождения, – вдруг сказал он. – Был. Шестнадцатого апреля. Мы очнулись третьего, а сейчас двадцать седьмое, но он не стал ничего говорить… Решил, что всем сейчас не до этого. Якобы пожалел тебя… Но если хочешь знать мое мнение, то пожалел он скорее себя. Шестнадцатое апреля для него ведь еще и день скорби по Мэгги. У вас, ребята, какой-то фетиш на вечный траур! В общем, мне показалось, ты заслуживаешь право быть в курсе.
Я опешила, а Себастьян, довольный моим потрясением, с театральным трепетом собрал в охапку свои очки и прижал их к сердцу:
– Раз тебе не нужны, подарю их Крису, поздравлю с прошедшим. А ты придумай свой подарок! И да, не сиди долго на земле, а то отморозишь свое прелестное седалище, а Роуз вроде как в восторге от него.
Я осталась в одиночестве, раздумывая, но в голову не шло ничего полезного. Думать о чужом дне рождения после того, как еще совсем недавно мне приходилось думать о выживании, – это как попробовать фуа-гра после пресного хлеба.
Вскочив следом, я перепрыгнула ров из утреннего дождя и возвратилась в здание Южного терминала. Главный зал пустовал: сейчас весь Прайд стекся в столовую, чтобы выслушать речь Тото. Каждый должен был решить для себя сам – оставаться здесь и смириться с новыми правилами или отправиться в свободное плавание. Последнее предпочли лишь те немногие, что были возмущены пробуждением спящих, которым мы дали отведать по капле моей крови. Такое общество, где никто не был избранным, их не устраивало. За глаза они прозвали его «пролетарским».
Наблюдая за тем, как суровые сновидцы собирают свои вещи и покидают аэропорт, я испытывала облегчение. Уже трижды за минувшее время Прайд пытался удариться в хаос и панику: контролировать такое количество растерянных и напуганных людей оказалось даже сложнее, чем бороться со стаей голодных волков. Однако Тото успешно подавлял любой мятеж еще в утробе. Именно поэтому никто даже не стал спорить с тем, что отныне главный здесь он.
Я напоминала себе об этом каждый раз, когда мне начинало казаться, что Каларатри изменила меня одну – вовсе нет! До неузнаваемости изменился и Тото. Пока мы все страдали от моральной усталости, он с воодушевлением и ответственностью взялся за организацию нового мира. Впервые весь Прайд слушал друг друга и был готов уступить, придя к миру.
– Джейми!
Этот громогласный бас, раздавшийся прямо над ухом, едва не довел меня до нервного срыва. Я вскинула голову и посмотрела на Августа. Глаза у него подсвечивались серебром в контрасте с рыжими ресницами. Заметив, что он застал меня врасплох, Август смутился и принялся тщательно подбирать слова:
– Ты не могла бы пройтись со мной?
Его плечо, скрытое под бинтами, и умоляющий взгляд лишили меня права ответить отказом. Я кивнула, и Август без всяких прелюдий подхватил меня под локоть и потащил.
Мы шли больше десяти минут, и он, кажется, так и не собирался ничего объяснять. Спустя еще пару поворотов я вдруг узнала ширму, загораживающую старую кушетку, а затем встретилась с болью минувших дней лицом к лицу: Август привел меня в тюремный отсек.
Все камеры теперь пустовали, кроме одной. В приоткрытой двери мерцали яркие гирлянды, заменяющие свет. Несколько проводов даже обвивали худые руки, каждый сантиметр которых был исписан веснушками.
Без слов я вошла следом за Августом. Приближаясь к камере, он становился все мрачнее и все больше съеживался. Мне больше не нужны были его объяснения – все стало понятно и так.
Запах остывшего пюре из кабачков, размазанного по полу. Неразборчивое бормотание и пение, затихающие лишь в моменты переключения гирлянды с одного цвета на другой. Ингрид завороженно следила за синими лампочками, сменяющимися на красные, а затем на зеленые. Улыбаясь, она снова запела, когда свечение окрасилось в хризолит.
Август сел рядом с ней и прошептал что-то на шведском, похожее на мурлыканье котенка. Затем он посмотрел на меня с надеждой и подвел за рукав поближе. Ингрид сидела на полу, в сваленных простынях, и с того самого дня даже не переоделась.
– Сделай с ней это, – вдруг попросил Август, и я уставилась на него.
– Что сделать?
– Преврати Ингрид в человека. Ты ведь сделала из Сары банши, так почему не можешь повернуть этот процесс наоборот?
– Я не…
– А Ингрид даже не банши! Она и так человек. Просто надо напомнить ей об этом… Верни ей разум, прошу тебя.
Каждый вздох – агония. Умолять кого-то – одно дело, а когда умоляют тебя саму – совсем другое. Умоляют сделать то, что делать ты не умеешь вовсе, ведь это работает само по себе. А я до сих пор не разобралась, как именно. То же самое, что просьба превратить воду в вино. Как?
– Август, – как можно мягче заговорила я. – Мне не доводилось делать этого прежде, пойми…
– Попробуй, – надавил он. – Я не стану винить тебя, если не выйдет, но ты станешь винить себя сама, если даже не попытаешься.
Я не могла с этим не согласиться. Вздохнув, я кивнула и обошла Ингрид, открыв дверь шире. Та натянула провод гирлянд, выдергивая их из розетки, и хоровод огней померк. Ингрид дернулась и, замахав руками, разочарованно заплакала.
Августу стоило неимоверных усилий, чтобы не сорваться к ней с места. Он не смог вытащить Ингрид из тюремного отсека, поэтому сам переехал жить сюда: принес подушки, новую постель, мини-холодильник и даже милые штуковины, способные ее занять.
Сев на простыни рядом с девушкой, чьи каштановые волосы были заботливо расчесаны гребнем и завязаны самим Августом, я накрыла ладонью ее плечо. Ингрид подскочила, стряхивая мою руку, но я настойчиво стиснула пальцы.
– Спокойствие, – прошептала я. – Вот что ты сейчас чувствуешь.
Ингрид застыла и, прерывисто дыша, опустилась обратно. Глаза у нее оказались болотно-зелеными, проникающими в самые труднодоступные потемки души. Я вспомнила о том, как Август называл ее ясновидящей, и невольно почувствовала: да, она видит меня насквозь. Читает меня, как книгу. По ощущениям это было похоже на холодок, всколыхнувший все мысли вихрем. И поняв, что только так я смогу подействовать на нее, я доверилась ей, чтобы она доверилась мне – мы открылись друг другу.
Ты контролируешь свой разум, Ингрид. Ты понимаешь, кто ты и где находишься. Рядом с тобой твой муж. Ты ведь знаешь, как безмерно он обожает тебя, не правда ли?
Ее отклик был мягким и невзрачным, но все-таки отклик: прохладные пальцы Ингрид, обвитые проводами гирлянд, нашли мои. Взгляд ее не изменился: стеклянный и невинный. Я осторожно продолжила, признательная Августу за то, что он не двигался и не мешал:
Ты не сходишь с ума. Иллюзия Шона была тяжкой, пережить ее далось тебе нелегко, но ты справилась и проснулась. Ты властна над своим телом и своим даром. Говори, Ингрид, и больше ничего не бойся.
Она медленно повернула голову и взглянула на Августа, затаившего дыхание. Выпутав руки из проводов, Ингрид облокотилась о стену и поползла по ней вверх, вставая.
– Август, – позвала она, и речь ее стала нормальной, человеческой. – Твои волосы отросли. Джейми зовет тебя викингом из-за них.
Я почти смутилась, что Ингрид, успев пошарить в моей голове, принялась разбрасываться моими мыслями направо и налево. Благо Августу было на это глубоко наплевать. Он подошел к ней и защебетал вперемешку на шведском, расцеловывая.
– Инга! Любовь моя. Тебе лучше?
Они прижались друг к другу, соприкоснувшись лбами, и я попыталась незаметно ретироваться.
– Спасибо, ловец, – сказал Август, взглянув на меня. – Спасибо.
Это был первый раз, когда громкий титул ловец не звучал как проклятие. Меня благодарили, а я даже не умела принимать такую благодарность.
– Не за что, – ответила я заторможенно, но Август уже снова увлекся Ингрид, продолжая целовать ее с головы до пят.
– Ты ешь овсянку на завтрак, обед и ужин, – вдруг хрипло сказала она, прикрыв глаза. – Потому что вегетарианское рагу в столовой закончилось. Девочка кормит большую собаку в отсеке F. Ее первый поцелуй случился полчаса назад. Весна… Я скучала по весне. Много дикой земляники будет в этом году.
Я задержалась в дверях, покосившись на Августа, но его лик по-прежнему сиял, будто бы он не услышал, что несет его жена. Похоже, для них это разновидность нормы. Обрывисто и причудливо Ингрид стала рассказывать все, что происходит в аэропорту прямо в эту секунду. Я постаралась уйти от греха подальше, но Ингрид сама перехватила меня за запястье.
– Пистолет, – шепнула она, глядя на меня так снисходительно, будто просто опередила с тем, что я вспомнила бы и сама. – Оберег, из которого он убил себя, но с которым все равно не собирался расставаться. Роза, цветущая уже двадцать семь лет.
День рождения.
Ингрид улыбнулась мне широко и по-доброму. В этой улыбке крылась моя награда – «ты подсказала путь мне, а я подскажу путь тебе».
Я покинула тюремный отсек и прокралась мимо Грейса, катающегося на включенной ленте для багажа. Не упуская шанса подержаться за ручки с Эльмирой, он попутно трепал за ухом и Мадам Дурашку, скачущую у них в ногах. Прежде чем собака заметила бы меня и кинулась следом, чтобы повалить с ног и радушно облизать, я бесшумно проскочила наверх.