Когда я натер ей лицо и веки амбровым маслом, она вдруг открыла немного рог.
Так раскрывается почка розы под жгучим дыханием солнца.
Я громко вскрикнул от восторга.
Продолжайте свою таинственную музыку, кристаллы! Грохочите, громы подземные и надземные — человек победил!
Я продолжал натирание поднятых кверху рук, после чего они тихо опустились — как раз на мою склоненную голову.
Восторгу моему теперь не было границ!
Минута эта была так торжественна, что даже горы, казалось, перестали трястись в своей бессильной злобе, точно любопытствуя узнать, как просыпается жизнь после многовекового сна!
Я прижался губами к губам девушки, чтобы вдохнуть в ее легкие воздух и возбудить понемногу дыхание, и вместе с тем приложил руку к сердцу.
Вот забилось и сердце.
Дрогнул первый ясный удар!
Не доверяя руке, я снова приложил к груди ухо.
Еще удар.
Я стал считать минуты. После пяти минут новый удар.
Каждые пять минута по удару!
Сложенные как бы для молитвы руки теперь спокойно лежали у нее на груди.
Губы все более и более раскрывались, вбирая воздух; грудь начала слегка подниматься и опускаться.
Я растворил немного амбры в воде со спиртом и влил девушке в рот, положив се на бок, чтобы язык не препятствовал прохождению жидкости в горло.
Немного спустя она медленно открыла глаза. Это были большие темно-голубые глаза с сильно расширенными зрачками. Пока еще они смотрели бессознательно, — очевидно, не видя ничего перед собой.
Левой рукой я приподнял ей голову, а правой продолжал тереть грудь.
Она опять закрыла глаза, но зато начала еще заметнее дышать.
Тело стало делаться теплым, хотя и оставалось все еще недвижным.
Мне осталось прибегнуть еще к одному средству.
Я обмочил руку в холодной воде и брызнул ей в лицо.
Это подействовало, подобно гальваническому току. Руки и ноги спящей зашевелились. Она вторично открыла глаза и окончательно проснулась от векового сна. Лицо ее чуть-чуть порозовело, и инстинктивным движением она накрылась своими роскошными волосами.
Вслед за тем она задрожала с головы до ног и моментально свернулась клубочком — она уже озябла.
Я поспешно устроил над ней балдахин, растянув кусок кашалотовой шкуры на вершинах двух кристалловых призм, и потом приказал Бэби лечь возле нее.
Медведица, видимо заинтересованная пробуждением красавицы, ласково проворчала что-то на своем языке и обвилась вокруг нее, согревая ее и одним прикосновением передавая ей часть своей теплоты.
О, Бэби была умница и очень добра! Потихоньку потявкивая и что-то ворча и осторожно облизывая только что ожившее существо, она добилась полного доверия моей Нагамы, которая признала в ней кормилицу и воспользовалась ее молоком.
Этого я и ожидал. Одно только молоко, непосредственно извлеченное из организма, и могло годиться ей; всякая же другая пища убила бы ее снова — и уже навсегда.
Глядя на эту дружбу, я подумал, что до изобретения Тубалкайном — старшим братом Нагамы — оружия, люди и животные, наверное, не враждовали так, как враждуют теперь, и я вполне поверил легенде о волчице, вскормившей Ромула и Рема.
Насытившись молоком своей ласковой кормилицы, На-гама зарылась головою в ее пушистую шерсть и заснула.
А кристаллы снова загудели и зазвенели.
Я же сидел и думал: на каком языке заговорит моя невеста?!
XVIIIТесть в кристалловом гробу
Нагама была удивительное существо: смесь новорожденного младенца, робкой девушки и дикого животного. В ной выражались совместно и доверие, и пугливость, и кротость, и дикое упрямство.
Я мог сделать из нее и злое, гадкое животное и прелестную, послушную и разумную женщину.
Говорить она долго не могла, а выражала все свои желания, ощущения и капризы плачем, хныканьем и визгом.
И все это я должен был стараться понять! Задача нелегкая, но все-таки я кое-как справился с ней.
С Бэби она освоилась очень быстро, ласкалась к ней и подражала ее звукам.
Когда же я приближался к своей новорожденной невесте, она в первое время делала сердитое лицо и не хотела слушать меня.
Зато я сильно возбудил ее любопытство.
Иногда я ложился с другого бока Бэби и притворялся спящим. Тогда Нагама осторожно перегибалась через медведицу и долго смотрела на меня.
Раз я зажег спичку. Увидав, как мгновенно вспыхнул в моих руках огонь, она кинулась передо мной ничком. Должно быть, она приняла меня за какое-нибудь высшее существо.
Я дал ей поиграть моими железными и медными инструментами, а сам заиграл веселую песенку на флейте. То и другое понравилось ей, и она засмеялась.
Прошло уже несколько недель <после> ее возвращения к жизни.
Провизии было много: сыра, копченого языка, консервированных почек, но Нагама все еще кормилась исключительно одним молоком Бэби.
Выйти из кристаллового грота было еще опасно, судя по продолжавшимся подземным толчкам, хотя слабым и редким.
Постепенно Нагама привыкла ко мне настолько, что позволяла мне брать себя за руки и даже остричь ее ногти, превратившиеся в течение веков в когти ужасающих размеров.
Надо было занять ее чем-нибудь так, чтобы соединить для нее приятное с полезным.
Я достал амиант (асбест) и показал ей. Роскошный блестящий каменный шелк, являющийся в сыром виде пучками ниток, заслужил ее благосклонное внимание.
Потом я сделал из костей кашалота прялку и веретено и научил Нагаму прясть.
Работа понравилась ей, и она в несколько дней спряла весь мой запас.
Тогда я устроил из китового уса пять спиц и научил ее вязать чулки.
Кстати, мы все (считая и спавшего еще старика) сильно нуждались в асбестовых чулках.
Когда подземные толчки стали уменьшаться, я вышел из грота, чтобы посмотреть, не отрезал ли я сам себе все пути по внутренностям гор.
Проходы между сланцевыми слоями стали многочисленнее и шире, так что я достиг базальтовой пещеры кратчайшим и более удобным путем.
Наверху образовалось большое отверстие, в которое проникал снаружи холодный воздух. Несмотря на это, базальтовая масса все еще не охладилась настолько, чтобы по ней безнаказанно мог пройти человек.
Между тем, часть колонн разрушилась от сотрясения и легла мостом поперек пещеры. Для того, чтобы пройти через эту пещеру, необходимо нужно было перебраться по вновь созданному мосту, а это было возможно разве только Бэби, едва касавшейся почвы лапами. Люди же, имеющие обыкновение крепко надавливать ступней, обязательно прожгли бы себе ноги.
Предохранить от этого могли единственно асбестовые несгораемые чулки.
Поэтому-то я и выучил Нагаму вязать их.
Мне было очень жаль, что старый Ламек все еще продолжал лежать в своем кристалловом гробу.
Я употребил все силы, чтобы заставить и этот гроб распасться, как распался первый, но ничто не помогало.
«Значит, не судьба», — думалось мне.
Так прошло еще с месяц.
Однажды, когда мы все трое преспокойно заснули, послышался новый подземный удар, до такой степени сильный, что вся наша пещера пришла в колебательное движение и нас буквально разбросало во все стороны.
Когда мало-помалу все поуспокоилось, я зажег свою лампочку, желая удостовериться, не поврежден ли наш кристалловый шар.
Картина, представившаяся мне при свете, превзошла все мои ожидания.
Призма, заключавшая в себе старого Ламека, переломилась пополам, и на месте перелома я увидел старика, но уже не стоящим, как прежде, и не лежащим, а сидящим.
К сожалению, распалась не вся призма, а лишь ее верхняя часть, превратившаяся в мелкие осколки. Нижняя же половина так и осталась цельным куском, в нем старик сидел, как в капкане, не будучи в состоянии освободить из него ног.
— Смотри! — сказал я Нагаме, указывая ей на старика.
Она пронзительно вскрикнула и кинулась к старику. Схватив его сжатые в кулак руки, она покрыла их поцелуями и со слезами начала кричать какие-то непонятные мне слова. Судя по тону, я догадался, что она выражает радость свидания со стариком, хотя он и не подавал признаков жизни.
Я подошел к ней и спросил, поясняя слова жестами:
— Хочешь, я оживлю его?
Она поняла меня и обхватила мои колени.
— Хорошо, так помогай мне, — сказал я, поняв ее в свою очередь.
Спеша обрадовать Нагаму, я даже не подумал, какую сделаю глупость, если пробужу к жизни человека, которого, быть может, никогда не удастся вполне высвободить из кристалла.
Я опять прибегнул к амбре. На этот раз я стал применять уже не масло ее, но всю ее, растворенную в спирту. В таком виде она лучше могла проникнуть сквозь шкуру, которую, впрочем, для большего успеха, <я> еще проколол во многих местах булавками.
Влив старику часть раствора в рот, я стал поднимать и опускать его руки, чем хотел вызвать процесс кровообращения и дыхания.
В конце концов я облил его голову холодной водой.
Я обращался с ним не так бережно и деликатно, как с Нагамой; употреблял более грубые и сильные приемы, но результаты получились те же, хотя и видоизмененные.
Старик начал чихать и чихал без конца.
Пока он таким образом доказывал свое возвращение к жизни, Нагама поклонилась мне в ноги и принялась целовать меня всего: руки, плечи, лицо и голову.
От волнения она вся дрожала и плакала, как говорится, в три ручья.
Наконец-то я вполне угодил ей!
XIXСватовство по допотопному образцу
Воскресший патриарх сразу заговорил, хотя и настоящим замогильным голосом: слабым, хриплым, похожим на воронье карканье.
— Амхаарец! — произнес он, глядя на меня.
Я обрадовался этому слову. Оно доказывало мне, что эти допотопные люди говорят на знакомом мне отчасти языке. Когда-то я был в университете, готовясь к ученой карьере, и там я усвоил кое-что из древнего еврейского языка.
Слово амхаарец было именно древнееврейское и означало дурак.