Она присела на корточки и тоже попробовала поднять пантакль.
— Прямо гексаграммой вверх лёг. — Она усмехнулась. — Грамотный.
— Где? — Антон полез посмотреть.
Их руки встретились в точности над пантаклем. Аргентинское солнце погасло.
Они тут же заметили, что в соборе стаю темнее. Точно, погасла часть свечей, или они расположены как-то иначе… И иконы пропали! И посетители…
Они вскочили, ошалело оглядываясь, стараясь понять, где находятся. Кажется, это был тот же самый собор, купол по-прежнему возвышался прямо над ними, колонны… колонны стояли теперь по кругу, тяжёлые и мощные как столпы, и закатанных в золото икон не было. Зато был…
— Что это такое?
Матрёна смотрела на блестящее медное остриё, на вид очень и очень тяжёлое, подвешенное на цепи точно к центральной точке купола. Оно раскачивалось, степенно и неотвратимо проплывая перед ними то туда, то сюда. Её глаза становились шире и шире.
— Маятник, — ответил удивлённый не меньше её Антон. — Большой маятник.
— От часов?
Она подняла голову, потом опустила, всмотрелась в пол. Там, где остриё чудовищного маятника достигало крайних точек траектории, была сделана наклонная круговая опалубка, засыпанная влажным песком. Маятник оставлял в этом песке отчётливый круговой след. Сейчас окружность была недалека от завершения. За ней на четыре стороны света в полумрак вели высокие стрельчатые арки, воздвигнутые между столпами, и почти в центре этого круга стояли Антон с Матрёной, испуганные и изумлённые.
Вдруг раздались первые аккорды танго. Неизвестно, откуда лилась музыка, возможно, она возникала прямо здесь, а может быть, спускалась свыше. Нежно звучал голос скрипки, прекрасны и чисты были её запевы, но ни на минуту не умолкал тревожный рефрен, стучал, как загнанное сердце, как часовой механизм на бомбе, как метроном. Вот тревожный ритм стал громче, властно подчинил себе голоса всех иных инструментов, они взвились на последней вопрошающей ноте и оборвались. Чёрный поцеловал Матрёну, она ответила. Двое обнялись и слились в поцелуе. Маятник замкнул круг.
ГЛАВА 11
Беловолосый парень сидел на тахте и полировал меч. Он делал это так привычно и легко, как будто ему каждый день доставалось столь экзотическое занятие. Иногда он бросал взгляд в одно из больших зеркал, которых для этой комнатки в советской малогабаритной квартире было слишком много. Он смотрел в серебристую глубину, морщился и с удвоенным рвением продолжал своё занятие. Наконец он поднял клинок, повертел его под лампочкой, проверяя блеск, и довольно прищурился. Не слишком широкий германский эсток был бы почти обычным, если бы не поставленный под гарду светлый кристалл. Как он там держатся, одному Богу известно — это был обоюдоострый раухтопаз, которого не коснулась рука ювелира. Кристалл лежал в металлическом ложе вдоль ребра жёсткости, как будто там и родился. Парень коснулся камня, ухмыльнулся ещё раз и, не погасив за собой света, ушёл в зеркало.
Из зеркала в одном из небольших обветшалых за долгие годы замков Голштинии, родины покойного мужа русской императрицы, вышел гармонично сложённый человек среднего роста. Его тёмные волосы слегка припорошила пудра, яркие карие глаза и смуглая кожа выдавали южанина. Нос был несколько длинноват, но в целом лицо имело тонкие черты и совершенно неопределённый возраст — ему могло быть как тридцать, так и пятьдесят или на несколько сотен лет больше. На нём было простое чёрное платье, зато на руках — множество перстней, причём исключительно с бриллиантами. Бриллианты украшали его часы, табакерку, сейчас лежащую на столе, и даже пряжки его туфель. Они были везде, только в меч, который он держал в руке, был вставлен дымчатый кварц. Он глянул на часы, небрежно поставил меч в угол и принялся переодеваться.
Он сбросил чёрный камзол, покосился на сваленные в углу доспехи с мальтийским крестом на кирасе, скривился — в помещении было довольно холодно — и крикнул слугу. Слуга сначала помог господину облачиться в расшитый золотом нарядный камзол, надеть малиновый плащ и эффектно застегнуть его фибулой в виде усыпанной бриллиантами пентаграммы. Потом занялся приведением свалки церемониального железа в надлежащее состояние — доспех был разобран по деталям и тщательно закреплён на стене. Затем он подбросил дров в почти прогоревший камин, расставил по всей комнате и зажёг свечи и удалился. Господин поставил один из стульев перед камином, взял меч, присел, посмотрел в зеркале, как это выглядит, и немного поправил стул. Взглянул на часы — два часа ночи, пора бы и прибыть. Словно в ответ на его мысли раздался громкий торжественный стук в дверь.
— Его светлость Александр Калиостро и её светлость Серафина Калиостро просят милости вашей светлости, — возгласил слуга.
— Впустить! — решил хозяин.
Дверь распахнулась. В комнату вступили два одетых в белое человека — невысокий крепкий мужчина с сосредоточенным взглядом больших карих глаз и стройная белокурая женщина замечательной красоты. В её голубых глазах можно было прочесть равную смесь страха и любопытства. Гости предстали перед восседающим на стуле хозяином и без слов простёрлись перед ним ниц. «Не замёрзнут, ковёр на полу», — подумал граф, а вслух произнёс:
— Кто вы? Откуда? Что вам надо?
Гости молчали. Он ритуально повторил вопросы три раза, лишь тогда мужчина поднял голову и ответил:
— Я пришёл разбудить Бога всех истинно верующих, Сына Матери-Природы, Господина Истины. Я пришёл узнать у него тысячу семьсот тайн, которые он хранит. Я пришёл объявить себя его рабом, его апостолом, его мучеником.
Граф сделал эффектную паузу и задал другой вопрос:
— А что надо твоей спутнице в долгих исканиях?
Женщина ответила сразу, и голос её был твёрд:
— Подчиняться и служить.
— Встаньте! — разрешил граф.
Гости поднялись. Они преданно смотрели на его светлость и ожидали указаний.
— Принесите распятие, — приказал граф. Жестом он подсказал гостям, откуда именно нужно его принести.
Калиостро поставил возле камина золотую статуэтку Христа на кресте.
— Готовы ли вы выйти из-под владычества Его Святейшества Папы Римского и покрова католической церкви? — вопросил граф.
— Готовы, готовы, — эхом откликнулись посетители.
— Готовы ли вы отречься от прежнего Бога?
— Готовы, — был ответ.
— Плюй на крест, — потребовал граф от Калиостро.
Калиостро замялся. Потом неохотно подошёл к распятию, постоял, собирая смелость, и неловко плюнул. Промахнулся и плюнул второй раз, уже решительнее и точнее.
— Довольно, — остановил граф.
— Мне тоже? — испуганно спросила Лоренца.
— Не нужно. Тебе достаточно произнести «отрекаюсь».
— Отрекаюсь, — с лёгким заиканием выговорила она, подумала и уточнила: — От Бога.
— Возьми. — Он двумя руками протянул ей меч. Она так же приняла. — Встань перед ним.
Лоренца шагнула к Калиостро и замерла, не без труда удерживая стальной клинок на вытянутых руках.
— Клянёшься ли ты всецело предать себя в руки Господина Истины? — Граф обратил взор к Калиостро.
— Клянусь! — отвечал тот.
— Клянёшься ли без сомнений принять будущий закон твоей жизни?
— Клянусь!
— Нет ли у тебя незавершённых дел, денежных обязательств, не преследует ли тебя суд?
— Нет, ничего этого нет.
— Женат ли ты? — На этом вопросе граф слегка запнулся, потому что ответ был очевиден, но его полагалось задать.
— Женат, — бестрепетно ответствовал Калиостро.
«Вот жук! — не мог не восхититься граф. — Прекрасно знает, что в рыцари Храма ему путь закрыт, на что же надеется? Неужели знает?»
— Понимаешь ли ты, зачем ты пришёл сюда? — Это был вопрос не по протоколу, но Седой не удержался.
— Да, господин Сен Жермен, — жёстко кивнул гость. — Я знаю.
— Готов ли ты принять Господина Истины в своё сердце, стать ему домом и кровом?
— Я готов.
— Клянёшься ли ты следовать избранному пути, покуда он не пресечётся, как пресекаются дороги живущих?
— Клянусь.
— Целуй. — Сен Жермен указал на клинок.
Калиостро с готовностью склонил голову и приложился губами к плоскости лезвия. Вышло неосторожно — на верхней губе показалась капелька крови.
— Готова ли ты следовать за ним и разделить все его тревоги? — Граф встал и отобрал меч у Лоренцы.
— Готова, — выдохнула она.
— Целуй.
Она с недоумением посмотрела на опущенный меч, потом на графа.
— Его целуй! — Сен Жермен качнул головой в сторону Калиостро.
Она тут же припала к губам мужа, измазав и свои губы в крови. Теперь Сен Жермен подошёл к Калиостро и тоже его поцеловал, крепко и со смаком. Калиостро смутился. После этого граф коснулся клинком по очереди его обоих плеч и головы и отдал ему меч.
— Нынче до утра он будет с тобой. Воздвигни его в своё сердце так, как если бы он был крестом, и храни его в своём сердце до света. Если к утру этот камень почернеет — ты взял своё. Если нет — вы умрёте. Ты понял?
— Да. — Калиостро кивнул.
— Вопросы есть?
— Что потом следует сделать с мечом?
— Пойдёшь в костёл и оставишь позади креста в алтаре. Да так, чтобы тебя никто не увидел.
— Сделаю, — согласился он.
— А что следует делать мне? — спросила Лоренца.
— А ты молись. Может, подействует.
— Кому? — удивилась она.
— Как кому? Господину Истины.
Музыка завершилась. Поцелуй распался. Они продолжали держаться за руки, это давало хотя бы небольшую уверенность в реальности происходящего: чувствовать другого — совсем не то же самое, что быть наедине с собой. Маятник застыл на последнем взмахе, как будто у него кончился завод.
— Где мы? — очень тихо спросила Матрёна.
— Я не знаю. Можно пойти посмотреть.
Антон повёл девушку сквозь одну из арок. Впереди маячила огромная деревянная дверь. Они толкнули створку, шагнули и тут же зажмурились от яркого сияния, ударившего в глаза. Дверь за спиной мягко затворилась. С закрытыми глазами они сделали пару шагов, потом осторожно разомкнули ресницы. Свет по-прежнему казался неестественно ярким, как у кварцевых ламп, как будто их глаза обрели способность воспринимать ультрафиолет. Перед ними расстилалась огромная пустая площадь. Всю её середину занимал аккуратно подстриженный газон, покрытый густой, неестественно зелёной травой, и прямо по этой траве к ним шёл человек. Он был пока далеко, но уже сейчас можно было видеть, что это мужчина со стройной ладной фигурой и очень светлыми, почти белыми волосами.