емся мире. Словом, можно представить себе, что проверка годности для Перехода будет идти именно по морально-этическим правилам.
Подъехал другой столик, поменьше, десятки чаш с затейливыми фигурками мороженого покатились по кругу. Алёна придержала одну и равнодушно потыкала ложечкой.
— А где твой кофе, — поинтересовалась она, оглядываясь по сторонам, — без которого жить не можешь?
— Это я без тебя жить не могу, — ответил я. — А кофе… вот он!
Третий столик, меняясь на ходу, примчался на зов, из недр появился уже кипящий кофейник, послышался хруст засыпаемых в молотилку зерен, вжикнуло, а еще через пару секунд на столешницу поднялись две чашки с черно-коричневым напитком, с изумительной пенкой сверху.
— Спасибо, — сказала она.
— Не за что, — ответил я и добавил: — Я тоже хотел кофе.
Она нахмурилась:
— Трудно было сказать, что хоть что-то сделал для меня? Эх, шеф, каким ты был, таким ты и остался.
— Каким? — спросил я заинтересованно. Все мы любим, когда говорят о нас, любимых.
— Орел степной, — ответила она с двусмысленной улыбкой, — казак лихой. Ты никогда не перестанешь быть железным, шеф. Не знаю, тебе одному, наверное, даже чип нипочем. Но для других это проблема…
— Еще какая, — согласился я. — Могу себе представить государственного деятеля, который скорее признается в геноциде, чем в мастурбации над фотографией жены коллеги! В больших грехах признаться не так стыдно.
— В самом деле?
Я кивнул:
— В них есть нечто величественное. А вот в мелких, пакостных, гаденьких…
— Имеешь в виду, что такие не согласятся на чип?
— Да.
— Тогда их не допустят в политику!..
— Не допустят?
— Мы, — поправилась она, — избиратели, не допустим.
Я развел руками:
— Это будет новое поколение политиков. А со старым сложнее. Допускаю, что некоторые пойдут на то, чтобы вставить себе чип и открыть себя избирателям. Но я не знаю, хорошо это или плохо…
Она удивилась:
— Почему плохо? Хорошо!
— Трудно сказать, — ответил я. — Честные, искренние и желающие добра гораздо чаще заливали планету кровью, чем люди циничные. Разве все революции начинались не во благо?.. Но после них любая страна нищала и скатывалась на последние места, уступая тем, где обходились без революций. Одно могу сказать: чипам быть!
Она засмеялась:
— Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!
Тимур и Роман поднялись первыми, подошли пожать руки. Затем Скопа издали указал взглядом на часы, виновато улыбнулся и пропал, словно онлайновый персонаж.
Василий Петрович подошел попрощаться с обоими, сказал с непонятной усмешкой:
— Ты заметил? Даже не знаю, хорошо это или плохо. Раньше, когда вот так собирались, говорили всегда о работе. О нашей работе. Спорили, как улучшить, обойти соперников, отыскать новые пути реализации задумок… А теперь вот больше о глобальных проблемах.
Я двинул плечами:
— У нас настолько все благополучно, что…
— …пахнет застоем? — подсказал он.
Я снова пожал плечами, посмотрел на внимательно слушающую Алёну.
— Я бы так не сказал. Все еще развиваемся, но это развитие динозавра. А как стать млекопитающим, пусть хреновеньким, еще не сообразили.
Он поклонился Алёне:
— Воздействуйте на шефа, Алёна, как вы действуете на всех нас!.. Пусть ищет дороги. Возможно, найдет первым.
Аня Межелайтис с разгромным счетом победила на выборах главы города видного ученого-политолога, академика Верещагина и теперь возглавляет правительство Санкт-Петербурга. Ее узнаваемое лицо в некотором роде стало брендом этого быстро меняющегося города.
Тимур сказал задумчиво:
— Как при слове «грудь» вспоминаем Памелу Андерсон, так при слове «Санкт-Петербург» теперь будем видеть лицо Ани Межелайтис…
— Лицо? — переспросил Роман с иронией.
— Так теперь это и есть лицо, — отпарировал Тимур, ничуть не смутившись.
— А в седую старину говорили, — сказал Роман печально, — грудь — это лицо женщины…
— Мало ли что пять лет назад говорили, — сказал Тимур. — Сейчас все ускоряется. Пять лет назад… да тогда еще мамонтяры здесь бродили!
Василий Петрович отсутствовал целую неделю, наконец пришел на работу, но несколько неуверенной походкой. Выяснилось, что достало регулярно ложиться в больницу с жутким варикозным расширением вен и постоянными отеками ступней. Решился удалить от колен, а теперь вот…
Он задирал штанины и показывал ноги, блестящие, хромированные, как диски его же автомобиля.
Тимур спросил, почему не поставил телесного цвета. Сейчас делают так, что не отличишь от настоящих.
Василий Петрович поморщился:
— А кто сказал, что настоящие лучше?.. Есть такие? Нет таких. Уже нет. Кроме идиотов, для которых настоящие лучше потому, что… настоящие. А для меня лучше те, которые не требуют ухода. Которые не болят, не ноют, не требуют уколов и примочек. И которые вообще невозможно занозить, когда хожу босиком по саду!
— Но ты и не чувствуешь подошвой земли, — напомнил Тимур.
— И что? — спросил Василий Петрович. — Не чувствую, да. Ну и хрен с ним! Зато я лучше тебя разбираюсь в моделировании тензорных копий. Разве не это важнее?
Роман подошел ближе, осмотрел, сказал осторожно:
— Я бы все-таки выбрал телесного цвета. Зачем гусей дразнить?
— Дураков дразнить можно, — сказал Василий Петрович задиристо. — Если выберу телесный цвет, тем самым признаюсь, что калека и стараюсь быть как все. И как дураки в том числе. Но эти протезы лучше, чем мои больные ноги! И красивее! Сплав молибдена с титаном — легкие, прочные, элегантные!.. Не хочу, чтобы дурак автоматически чувствовал передо мной преимущество! Тем более если преимущества действительно у меня.
— Киборг, — сказал Тимур с удовольствием. — Признавайся, замышляешь покорить людей и обратить их в гнусное рабство?
— Ты сам киборг, — огрызнулся Василий Петрович, — и киборжистее, чем я.
— Я? Чем?
— У тебя вот и зубы, — обвинил Василий Петрович, — и хрусталик искусственный… И два сустава из пластика, скейтбордист хренов!
Я слушал их перепалку со стороны. Киборговость вошла незаметно, киборгами с полным правом можно называть всех, кому вставлены искусственные суставы, клапаны сердец или электронные стимуляторы сердца. В двухтысячном только в США жили двадцать пять миллионов киборгов, а в нашем двадцать четвертом уже восемьдесят миллионов, а во всем мире — около миллиарда.
Это только кажется, что техника идет отдельно, а человек отдельно. Какие-то идиоты все еще пишут про искусственный интеллект, а то и вовсе про восстание роботов. На самом деле человек с такой жадностью сращивается с вычислительной техникой, что любой искусственный всегда будет только подпоркой естественному. И неважно, что когда-то ручные или ножные протезы, да хоть зубные, уступали естественным, но с каждым годом совершенствовались, чего не происходит с нашим телом, а вот уже с прошлого года появились руки и ноги, настолько совершеннее естественных, что нашлось немало таких, кто заменил искусственными совершенно здоровые руки, ноги, сердце, печень, глаза…
Василий Петрович по-хозяйски обошел свой отдел, у него, на зависть мужской половине, которая на самом деле девять десятых, но мы ж говорим готовыми блоками, так вот, им на зависть, у него в отделе только пятеро парней и девять женщин одна другой краше. Конечно, подбирал их по способности к творчеству, но внешностью женщины обеспечивают себя сами. Особенно если не собираются сидеть дома у плиты.
— Старый черт, — пробормотал Тимур завистливо. — Ну почему женщины лучше умеют рисовать, чем программировать?
— Теперь и художники программируют, — поправил Роман. — Хотя, конечно, вон как Ивонна…
Ивонна поглядывала на Василия Петровича влюбленно, как робкая синичка на большого могучего орла. У нее красивые кошачьи глаза, да и вся она чуть ли не мурлыкает, как теплая и пушистая кошечка. Когда впервые появилась в офисе, мужчины понимающе переглянулись, ага, еще одна дурочка. Такие не понимают, что имеют дело с настоящими мужчинами, а мужчины больше предпочитают верность собак, чем равнодушие кошек, которым нужна от хозяина только кормушка и теплое жилье.
Ивонна ревниво поглядывает то на Василия Петровича, то на Гертруду. Есть еще женщины, но те на звено ниже, а ни для кого не секрет, что мужчины предпочитают заводить интрижки на своем этаже и своем уровне, здесь понятнее, чего от кого ждать.
Тимур проводил ее взглядом.
— Хороша… Роман, понятно — пас, а ты, геркулес, глазки не отводи, не отводи! Не поверю, что ты к ней не клеился.
Гулько отмахнулся:
— Конечно, попробовал… Но больше так…
— Как?
— Ну, по инерции. Принято клеиться.
— Да? А я вот не делаю, что принято.
— От нас ждут, — объяснил Гулько, — что будем клеиться. Вот я и того… Сам не хочу, но лезу. Положено!
— И что? — удивился Тимур. — Неужели отказала? Поверить не могу. Ты мужик напористый, всегда своего добивался. Да и фактурный ты, видный. Бабы сразу понимают, что с тобой в постели классно.
Гулько сказал с облегчением:
— Она, зараза, предпочитает секс со связанными.
— К кровати хотела привязать? — догадался Тимур.
— Ага.
— Ну и что? — удивился Тимур. — Это никакое не извращение. Обычная ролевуха. Тебе же не мужика надо трахать или козу!.. Ей так веселее.
Гулько помотал головой:
— Не, я человек простой. У меня и запросы простые. А если привяжет, у меня от страху не встанет. Это ж она с привязанным вообще может что угодно сделать! Я в кино видел, так одного вообще убили. Разошлась и… того. Сорок ран ножом.
Я заметил, что к Ивонне все-таки присматриваются с понятным интересом. Всем приятнее видеть человека глупее себя, а если это женщина, то вдвойне. Ивонна не просто глупее, а во всем, что не касается ее удивительного умения работать не только программами по рисованию и макетированию, но и с тензорными уравнениями, вообще просто восхитительная дурочка.