Молчание стало еще тяжелее, по лицам видно, с каким трудом приходит понимание, что в остальном мире еще хуже. И если не мы, то все, кранты.
Похоже, как бы мы ни прикидывались безобидными серыми мышками, какая-то сволочь все-таки сумела вычислить ту важную роль, которую мы играем.
Вторая волна штурмующих, которых мы по старинке называем бесчинствующими, хотя это уже война, вооружена автоматами, что раньше состояли на вооружении армии.
Я углядел двоих в полном защитном армейском обмундировании, в прошлые годы таких называли киборгами, хотя там киборгами и не пахло, просто защитные пластины по всему телу, голова тоже укрыта, только перед лицом прозрачная с внутренней стороны сталь.
Уткин с тревогой кивнул в их сторону.
– Эти особенно опасны. У нас нечем их остановить, если ворвутся.
Камнеломов сказал с оптимизмом прирожденного дурака:
– Остановим!.. У нас нет преград ни на море, ни на суше!
Уткин посмотрел на него с отвращением.
– Чем?.. Знанием формулы Васильева – Фауста?.. Да ты и ее не знаешь.
Камнеломов взглянул на меня, я кивнул, он даже не посмотрел на Уткина, выскользнул из комнаты тихо и бесшумно, словно тень отца Гамлета.
Уткин с подозрением покосился ему вслед.
– Что с ним?
– То, – ответил я, – что со всеми нами.
– Сволочи, – сказал вдруг Карпов. – Даже не ведут переговоры!
– О чем?
– Ну, чтоб сдались и покинули здание. Им же не мы нужны? Им важнее остановить хай-тек?
Южалин сказал с горечью:
– Они уже ощутили сладкий для хищных зверей вкус крови. Им не нужна сдача, нужнее наша гибель. И не просто чтобы исчезли, а чтобы в муках корчились и умирали под ударами их дубин, арматуры, молотков! Чтобы горели живьем…
Я промолчал. Николай прав, все усилия культуры всегда были направлены на то, чтобы заглушить в человеке зверя. Полностью изъять можно будет только в сингулярности, а пока только затрудняем его проявления или хотя бы заменяем сублимацией звериных инстинктов в развитии спорта, сети клубов боев без правил, футбола, хоккея и прочей хрени, что вроде бы та же война и убийства, но без жертв, если не считать того, что эти люди уже потеряны для цивилизации.
Заговорил обычно молчаливый Касарин:
– Перестраиваются… Чувствуется опытная рука в руководстве. Сейчас пойдут на штурм.
С чердака спустился Шенгальц, в руках большой оцинкованный ящик. Я взглянул вопросительно, он так же молча отщелкнул металлическую крышку.
Уткин заглянул первым, в спешке толкнув меня плечом, а Карпов и Влатис едва не столкнулись лбами. Патроны уложены ровными рядами, у всех кончики пуль зловеще блестят красными головками.
Уткин спросил осевшим голосом:
– Взрывные пули?.. Разве их не запретили?.. Каждая угробит уйму народу!
Я смолчал, давая ответить Карпову или Влатису, Карпов тут же ответил резко:
– Пусть угробят нас?
– Нас тринадцать человек, – сказал Уткин отчаянным голосом. – А на площади тысячи!
Влатис сказал еще резче и с нарастающей озлобленностью:
– В жопу свою демократию, понял?.. Наши головы, если уж начистоту, ценнее жизни миллиона простейших!.. В жопу толерантность, в жопу дресскоды!..
Уткин возразил упавшим голосом:
– Но это же нарушение всех норм… Шеф, скажите ему!
Я развел руками.
– Вообще-то, если по уму, а не гребаной толерантности, что всему миру подпортила кровь, править должно не большинство, а умнейшие. Всегда.
– И везде! – добавил воспрянувший Карпов.
– Сейчас, – продолжил я неумолимо, – когда все изломано, мы обязаны взять власть в свои руки. Даже не взять, а поднять с земли втоптанную в грязь. Не страшась испачкаться ни в крови, ни в говне. Нужно даже для простейших, без нас перегрызут друг другу глотки и разрушат все так, что дальше только пещеры… Игорь, я не буду спрашивать, откуда у вас это… Но еще есть?
Шенгальц ответил с настороженностью, но глаза засияли.
– Найдутся. Смотря для чего, правда…
– Для спасения мира, – ответил я твердо. – Нужно отстоять нашу часть, даже если остальную зальем кровью простейших!
Он лихо козырнул и стремглав ринулся из кабинета.
Карпов крикнул от окна:
– Все, началось!.. Двигаются осторожно.
– Знают насчет подстреленной четверки?..
– По виду другая группа. Хотя в целом стихия… Объединяет их общая идея вломить всем яйцеголовым на свете! А вот координации пока не особо заметно.
Я удержался от привычного желания подойти к окну, атавизм, гораздо удобнее смотреть через видеокамеры, там и под любым углом, и зум, и мгновенная настройка, к тому же безопаснее.
Лавров, Карпов, Барышников устроились с винтовками у окон, Камнеломова и Шенгальца не видно, но у них особый статус из-за военного опыта, знают, что делать, а я знаю, что делать будут.
Диана взяла было винтовку, но Хусаинов тут же властно отобрал с видом полнейшего мужского свинячества, Диана в изумлении вскинула брови, что за, но сказал наставительно:
– Женщин будем использовать для размножения! Потому каждый экземпляр невероятно ценен.
Ее глаза вспыхнули изумрудным гневом.
– Что-что?
– А вдруг останемся здесь на столетия? – пояснил он голосом экскурсовода. – Я в кине такое видел. Без тебя, Ани, а теперь и Маргариты род человеческий прекратится! Имею в виду род яйцеголовых. Остальные не в счет.
Она открыла рот для возражения, застыла на миг, но произнесла уже контролируемым голосом:
– Это дискриминация… но, понимая твою свинячью сущность, ввиду чрезвычайных обстоятельств… В общем, тебя убью потом.
Он охнул.
– Вот уж повезло, не ожидал! Умереть от руки красивой женщины – щасте!.. А вообще-то я всеми ластами за женщин на военной службе. Бесподобно, когда строем в коротких юбочках… Мы всегда за, но не сегодня…
Судя по его лицу, «сегодня» это три великих К: kinder, kuche, kirche, но вслух не осмелится, у женщин бывают проблемы с юмором, особенно высокой мужской разновидности.
Диана с подчеркнутым высокомерием на лице и прямой спиной прошла мимо. Правда, в той стороне не кухня, но и линия нейроморфных процессоров все-таки не передовая в общепринятом смысле, компромисс.
Видеонаблюдение за любой точкой планеты позволяет рассмотреть многое, даже что творится на улице красных фонарей в Париже, но что нам Париж, у нас свои парижи хоть афедроном ешь, толпа вон медленно выходит из улиц и переулков на площадь, накапливается.
Молодежь не только в передних рядах, что и понятно, вообще половина парней и девушек упитанного вида. Глядя на эту толпу, не скажешь, что Россия катастрофически стареет.
Вряд ли они даже понимают, что им даст или отнимет сингулярность, ума недостает взвесить за и против, а вот сладкая возможность бить, ломать, жечь, избивать людей, не встречая особого сопротивления… что может быть слаще для неокрепших умов, не получающих, как теперь принято, воспитания?
Камнеломов сказал по общей связи:
– Как только начнут ломать дверь, мы с Игорем вступим в игру.
Уткин сказал хмуро:
– Это не игра.
– Да? – переспросил Камнеломов. – В нашей смешной для Бога симуляции жизни даже великие войны всего лишь игры!
Шенгальц скептически хмыкнул, а Камнеломов добавил с издевкой:
– Одни выигрывают, другие проигрывают!.. А место, где смешно дерутся, называется театром. Театром военных действий. Не знали, детки?.. Ладно, ждите, не высовывайтесь.
– У нас все заряжено, – ответил снизу по связи Карпов.
– Даже атмосфера, – добавил Влатис.
Изображение с десятка камер я оставил на экранах, все красиво и четко, на небе ни облачка, небо голубое, голуби мира бегают по булыжнику и собирают крошки, но из переулков вышли люди и медленно продвигаются в нашу сторону с битами и арматурой в руках.
Пришли убивать и, если сдадимся, будут жутко разочарованы. Хотя все равно кто-то потребует убить, а на такое толпа всегда откликается радостно, так что сдаваться бессмысленно, нужно сопротивляться до последнего патрона.
Ножами айтишники почему-то не обучены, так что да, до последнего патрона, спасибо Камнегору.
Снаружи здания донесся дикий вопль, тут же подхваченный сотнями глоток. Толпа на экранах все ускоряет шаг, перешла на бег.
Я велел громко:
– Не стрелять! Только Камнелом и Шенгальц.
Толпа перебежала площадь и ударилась о стену здания с такой силой, что вроде даже дрогнуло, а кому-то в переднем ряду нападающие могли переломать кости. Ничего, зачтут как боевое ранение в борьбе со старым прогнившим миром.
Донеслись тяжелые и частые удары в дверь, бьют по крайней мере в две руки. Все верно, на экранах видно, как двое парней спортивного сложения азартно лупят кувалдами, а еще трое с такими же молотами в нетерпении переминаются с ноги на ногу.
В толпе подбадривающе орут, деревянная обшивка двери разлетелась в щепки. Орудующие молотами и кувалдами обалдело остановились, вместо дыры обнаружили толстую основу из добротного металла…
…и в этот миг Камнеломов и Шенгальц открыли огонь. Я видел, как после каждого выстрела в густой толпе падают сразу несколько человек.
Оба стреляют быстро, пользуясь скученностью нападающих, я хотел было велеть прекратить огонь, но с усилием сдержал присущую интеллигенции слюнявую мерехлюндийность. Толпа должна ощутить не только материальные потери, те в любом случае микроскопические, но и заметный психологический урон.
Один-два сраженных пулями пустяк, каждый скажет, погибли другие, а когда убитых десятки, ощутят, что среди убитых могли оказаться и они сами.
Камнеломов и Шенгальц продолжали стрелять даже в спины, из-за чего воющая в ужасе толпа сбивает с ног соратников, немилосердно топчет, а сзади часто хлопают выстрелы, и после каждого на брусчатку площади с разбега падают новые жертвы.
За моей спиной охнула Диана, на всех экранах видно в разных ракурсах площадь, где трупы лежат группами. То один раненый, то другой пытаются подняться, но тут же падают, истекая кровью из десятков крохотных, но глубоких ран.