А человек, назначивший ей встречу, не спешит. С этими шишками всегда так. Ладно, надо провести время хоть с какой-то пользой.
Она закрыла глаза и активировала Третий Глаз. Лёгкое покалывание в затылке, где сидит заколка-искин… и перед глазами разворачивается многослойный цветной ковёр.
Ткань знает всё. Тысячи искинов-ткачей снимают мерки и заготавливают Сырьё. Тысячи модельеров чертят выкройки. Тысячи швей воплощают модели в жизнь…
А ведь ещё недавно ты была одной из них, младшей гейшей в заштатном добреле. И почти ничего из этого не видела, лишь отдельные выкройки клиентов. Зато делать приходилось такое, что лучше бы не видеть вовсе.
Слава Багу, это в прошлом. Теперь тебе, мета-модельеру, остаётся лишь смотреть внимательно на ту самую Ткань, да подсказывать другим, где надо подрезать, а где подштопать.
Ну, поехали. Пара лёгких движений пальцами – там, в реальности, они почти незаметны, но здесь послушный графический интерфейс вмиг приближает ту часть цветного ковра, где виднеется лёгкий сбой в узоре.
Шить это дело начали четыре месяца назад. Срок, по меркам Артели, достаточный для ликвидации и более заметных прорех. Но здесь пришлось работать дольше, поскольку дело касалось родственницы сотрудника Артели.
Лицевую можно не смотреть: полковник Сондерс грамотно обметал инцидент с полицией. А вот дыра в Подкладке – похитрее. Вэри открыла профиль самого Сондерса.
Узелки семейных отношений, веера профессиональных знакомств, бахрома не особо тонкого вкуса в развлечениях… Его выкройка долгие годы была скупа и безупречна, пока там не запульсировала эта красная нитка, ведущая через профиль жены – причудливое кружево со множеством связей в музыкальной индустрии – прямо к утечке из этой самой индустрии.
Просчитать и скорректировать действия полковника не составило труда, хоть Вэри и разозлилась, когда он спросил о её любимых энках. Казалось, он сейчас расклеится, заговорит про больницу – и откажется от преступления, к которому его подтолкнули.
Да и сама она чуть не ляпнула… «Ваши любимые энки». Знал бы он, как её достали этим вопросом клиенты в добреле, когда она только начинала! И отвечать там нужно было по инструкции, со стеснительной улыбкой называя ту песню, которая – ах, неужели! – всегда оказывалась любимой энкой того, кто спросил. А твой искин, пробивший профиль клиента и подсказавший это название, тем временем уже загружает нейрограмму, чтобы руки твои сами собой, эдак небрежно, наиграли нужную мелодию на кото… и так восемь раз!
Когда-то давно она полагала, что ненавидит меломанов, поскольку сама является визуалом. Но эти старые классификации, грубо делившие людей на четыре-пять типов, всегда трещат по швам, когда углубляешься в детали. Какого ты типа, если любишь слушать голоса людей, распознавать эмоции в смене интонаций, отличая на слух тончайшую фальшь – но не можешь, как другие, слушать одну энку снова и снова? Если тебе ужасно неуютно в любых наушниках, потому что они отключают тебя от реального аудиомира? Значит, звук для тебя важен, и может быть, даже больше, чем для других.
В конце концов она пришла к выводу, что человек, заткнувший себе уши безостановочной музыкой – вовсе не ценитель звуков. Как обжора, страдающий булимией, не является гурманом. Музыка – это ведь обманка для мозга. В её основе лежат сочетания звуков, которые означали для древних людей нечто важное: успокаивающий напев матери, опасный грохот камнепада… Научившись издавать похожие звуки отдельно от важных явлений, люди создали древнейшую виртуальную реальность. А в любой виртуальности поселяются свои аддикты.
Позже, уже в Артели, штопая мрачноватое дело о проекте «Музак», Вэри убедилась, что была права. Нейромаркетологи отслеживали, как музыка «заводит» слушателей, по выбросам в мозг дофамина и другим реакциям, в которых меломаны почти не отличались от наркоманов.
Однако довольно лирики. Несмотря на маленький прокол в разговоре с полковником, Подкладка этого дела сшита неплохо, и Сондрес отработал чётко по выкройке. И жену порадовал, и энка никуда не утекла. А преступники… пусть полковник считает, что помог им скрыться. Ему незачем знать Изнанку.
Но тебе, Золушка, знать нужно. Хотя формально заказ выполнен, Изнанка тоже заштопана. Но тебя на то и взяли в Артель, чтобы чувствовать слабые швы, которых не видят ни искины, ни модельеры.
Здесь точно будет новая прореха. Причём одна из тех, о которых Вэри совсем не хотела рапортовать, потому что её видения говорили: это не просто дыры, а совершенно новый орнамент. Словно ледяной лес на замёрзшем стекле подтаял, и кажется, прекрасный рисунок испорчен – но вдруг замечаешь, что именно в этом месте с другой стороны окна ветка сосны…
В тайной коллекции Вэри было уже несколько таких странных прорех – она собирала их с тех пор, как увидела этот новый узор во время поездки на кладбище из-за «Дела Саймона». Даже не сам узор увидела, а то, как он может появиться в будущем. По отдельности каждая из этих дыр считалась неопасной, и Артель не обращала на них особого внимания; но если бы кто-нибудь соединил их… Только потихоньку, очень аккуратно, чтоб не заметил надсмотрщик-искин, сидящий на затылке. Где-то случайно подсечь тонкую нитку, где-то петельку незаметную сбросить.
Больше всего возни потребует, конечно, главный связующий элемент: капризная девчонка, родители которой решили найти живую гувернантку вместо искина-воспитателя. Столкнувшись с их семейством в кибе, Вэри от скуки изобразила соискательницу этой каторжной работы. Пошутила, называется… И только собралась развязаться с ними, как накатило то самое. «Живая картинка». Узор из пустот, которого ещё нет.
Почему шутки часто оказываются такими хорошими подсказками? Наверное, интуиция пытается пробиться через рациональное мышление – и обманывает его, завернувшись в одежду ничего не значащей забавы… а потом ты понимаешь, что это и есть верное решение.
Хотя даже после того видения она сомневалась. Весь день провела в поисках какого-нибудь знака, подтверждения своей правоты. И только вечером, вынимая из волос шпильки перед сном, увидела то, что искала. На зеркале висела серьга с перьями, подарок Марты. Так вот чем занималась наставница! А ты-то гадала, почему эта рыжая ведьма, опытнейшая системная фея, не делает карьеру в «Деконе», а вместо этого обучает тебя, юную дурочку из добреля. Да потому что ты тоже – часть невидимого узора, который…
Бум!
Вэри вздрогнула и открыла глаза. Ну, этого следовало ожидать: мерзкий ребёнок, бегавший вокруг, с размаху пришлёпнул свою мямлю на её стол. От удара недоеденные оладьи вылетели из тарелки. Гибкий искин мямли переливался красным и жёлтым, пытаясь собраться в очередной продуктовый логль.
Мамаши за столиком напротив сладко улыбались. Видно, считают, что если ты одета в классическое трёхслойное кимоно «снег на ирисах», то разделяешь их взгляды на воспитание в духе старояпонской школы. «Ребёнок до пяти лет – бог». Этому ещё не было пяти, и мамаши полагали, что весь мир должен с умилением относиться к его выходкам. Ну да, размечтались!
Она наклонилась к наглому малышу и громко щёлкнула зубами в миллиметре от его носа. Ребёнок в ужасе отпрянул, заревел. Мамаши закудахтали вокруг него, с осуждением глядя на психованную незнакомку.
– Моя бабушка делала точно так же, – произнёс кто-то рядом. – Она считала, нужно всегда быть готовым к опасности. А родителей это бесило.
Вэри обернулась. Пока она занималась экстремальным воспитанием, за её столик подсел один из чёрно-белых клерков. Теперь она узнала его. Ну да, лист в листопаде. Судя по цвету кожи, он был старше её, лет тридцать. Но по выражению лица – совсем мальчишка. «Сукин папенькин сынок», называли таких в добреле.
– Разве я так плохо выгляжу, что напоминаю вашу бабушку, господин Масару?
– О нет, простите, не хотел вас обидеть! И простите ещё раз, что не поздоровался.
Он вскочил и неуклюже поклонился. Вэри на миг задумалась, стоит ли вставать. Пожалуй, нет. Кто опоздал, тот пусть и кланяется.
– Вспомнив бабушку, я лишь хотел заметить, что самые близкие люди часто не дают детям тех знаний, которые дают… другие люди. Мне кажется, у меня так случилось с музыкой. Знаете, ведь мой дед продавал первые электронные синтезаторы. А отец сделал состояние на караоке-машинах и оборудовании для диджеев. Когда я принял семейный бизнес и занялся музискинами, я просто не понимал всех этих разговоров про живую музыку…
– Вы не против, если мы перейдём к делу? – Вэри выщелкнула веер и обмахнулась так резко, будто на неё все-таки напали лечебные вши. – У меня ещё одна встреча в Сиба-коэн через сорок минут.
– Да-да, безусловно. Я как раз начал об этом. Не знаю, какие технологии прогнозирования использует ваше агентство…
– Я не уполномочена.
– Нет-нет, я не то имел в виду! Я восхищён вашими прогнозами, хотя они и неприятны для корпорации. Но ваши выводы подтверждаются нашими аналитиками. Они согласны, что велик шанс большого краха. Люди вот-вот перестанут слушать наши музискины. В их продукте чего-то не хватает. Машины зациклились на переборе уже известных мелодических паттернов, и слушатели начинают чувствовать это. Ваша идея, создание инкубатора живых композиторов-людей под видом психиатрической клиники – гениальное решение! И я хочу поблагодарить вас за эту разработку.
Он вытащил из внутреннего кармана пиджака продолговатую коробочку в отделке вишнёвого шёлка и, положив на стол, двумя руками подвинул к Вэри.
Она развязала шнурок. Внутри лежало нечто вроде деревянной ложки, вырезанной из узловатого корня.
– Это одна из наших семейных реликвий, доставшихся мне от деда. Кажется, этот предмет использовали для чайных церемоний, однако точного назначения я не знаю. Но я слышал, вы закончили высшую школу гейш, так что наверняка…
– Это флейта, – перебила его Вэри. – Средневековая знать эпохи Хэйан не поощряла использование этого инструмента, считая его слишком простонародным. Поэтому иногда флейты в шутку маскировали под разную бытовую утварь. Видите эти отверстия?