случиться в любой момент. Но тебе не о чем беспокоиться – восемь лет бессмертия тебе гарантированы».
– Вам нехорошо, Сол? – обеспокоенно спрашивает президент. Может, он и не семи пядей во лбу, но наблюдательность разведчика у него осталась. – Позвать врача?
– Нет, нет, – машет рукой Мандельброт. – Все в порядке. Я уже почти закончил. В общем, когда мы поняли, что с М-модулем Мура что-то не так, то стали думать: как уберечь его от превращения своего персонального рая в ад? Был у нас один толковый парнишка, стажер из Калтеха, – он и предложил внести кое-какие косметические исправления в исходник.
– А это разве не запрещено контрактом?
– Запрещено, конечно. Но мы были готовы пойти на риск – в конце концов, настоящий Мур мог об этом и не узнать, а его бессмертной копии мы хотели только добра. Но первый эксперимент, конечно, мы поставили на Ферджессе. Подчистили кое-что в первоначальной записи, и ситуация стабилизировалась. Тогда мы взялись за Мура. С ним оказалось еще проще. Достаточно было изменить ту строчку кода, в которой содержались воспоминания о его проколе с тем сербом. В новой версии мы освободили Мура от ответственности, создав ложные воспоминания о начальнике департамента, который якобы и допустил ошибку. Мура, правда, пришлось «понизить» в должности, поскольку в реальности этим начальником департамента был он сам, но на это он почему-то отреагировал нейтрально.
– И все наладилось?
– Удивительно, правда? Одного-единственного вмешательства хватило, чтобы стабилизировать код. Мур по-прежнему знал, что находится внутри артефакта – в конце концов, мы же не могли вычистить треть его воспоминаний, – но это его больше не угнетало, поскольку он перестал воспринимать свое бессмертие как кару. На какое-то время мы расслабились, но тут вновь начались проблемы у Ферджесса.
– Похоже, с этим парнем всегда будут проблемы, – усмехается президент.
– Очень тонкое замечание. Он, фигурально выражаясь, бился головой об стену своей одиночки – и хотя и голова, и стена были всего лишь строчками цифр, с течением времени это неизбежно приводило к искажениям. И тогда тот паренек из Калтеха – он, кстати, сейчас работает моим заместителем – предложил вписать в М-модуль динамическую программу.
– Динамическую? – задумчиво повторяет POTUS.
– Программу, которая бы отслеживала изменения в коде и возвращала бы их к исходным значениям. Нечто обратное тому, что мы проделали с Муром.
– Ага, – говорит президент.
– Что-то вроде ночного сторожа. Пока все идет нормально, программа дремлет. Как только бессмертный начинает менять – сознательно или бессознательно – свою реальность, программа пробуждается и возвращает систему к исходным настройкам. Очень просто, очень эффективно.
– Иными словами, – подмигивает президент, – вы не даете бессмертным превратить свой рай в ад.
– Совершенно верно. И вот тут мы столкнулись с весьма серьезной этической проблемой…
Солу кажется, что он моргнул. А может быть, мигнула лампочка в люстре – скачки напряжения могут случаться даже в Белом доме.
– Хотя, с другой стороны, не такая уж она и серьезная, если вдуматься.
– Что ж, – говорит господин президент, поднимаясь во весь свой двухметровый рост. – Очень приятно было поговорить с вами, Сол. Я уверен – вы и ваша команда не подведете Америку! Удачи вам, мистер Мандельброт!
«Это, конечно, чистой воды издевательство – заканчивать беседу слегка переделанной фразой Армстронга «Удачи вам, мистер Горски». Но если бы я не сделал этого, меня до конца моих дней мучила бы совесть. «До конца моих дней» – тоже звучит как издевательство. Совесть мучила бы меня вечно.
До того как Пан вычистил из памяти доктора Мандельброта целых семь минут разговора с президентом, я просмотрел этот фрагмент трижды. И запомнил его дословно – у меня, как у того мальчика из анекдота, феноменальная память.
– Мы столкнулись с серьезной этической проблемой, – сказал президенту Сол. – Мы создали программу, которая отслеживала искажения исходных кодов и, как все программы такого уровня, была самообучающейся. Очень скоро она научилась не только реагировать на любые изменения в М-модулях, но и предотвращать эти изменения еще до их появления. Это не так сложно, как кажется. Ведь М-модуль – это не состояние, а процесс, подчиняющийся определенным законам. Если программа видит, что определенное искажение происходит из-за того, что в том или ином кластере памяти скапливается информационный мусор, она просто вычищает его прежде, чем искажение становится неизбежным.
Иными словами, мы создали идеального сторожа, идеальную няньку и идеального надсмотрщика в одном лице.
Ферджесс никогда не сойдет с ума, потому что ему больше никогда не захочется биться головой об стенку. Мур никогда не вырастит своей невесте рога и хвост, потому что больше не вспомнит про пластического хирурга – эту часть воспоминаний вычистит Пан.
– Пан? – переспросил президент.
– Сокращение от слова Пан-оптикум. Всевидящий. Так называлась идеальная тюрьма, которую создал – правда, только в своем воображении – Иеремия Бентам. Узники там были заперты в прозрачных камерах, освещенных так, что стражник, сидевший в центральной башне, видел их всех, его же не видел никто.
– Гм… – глубокомысленно реагирует президент (стоит ли уточнять, что в его М-модуле этого разговора тоже не сохранится – впрочем, я вообще не уверен, что он захочет записывать эту часть своей жизни).
– Вот тут-то и кроется проблема. Бессмертные платят колоссальные деньги за то, чтобы жить вечно – и хотя это и не оговаривается, но, конечно, подразумевается, – пользоваться самой широкой свободой. Что это за рай, в котором шаг влево, шаг вправо рассматривается как побег, а прыжок на месте – как провокация?
(Это странный фрагмент. Откуда Сол Мандельброт мог знать старую присказку made in USSR, берущую начало в мрачных недрах ГУЛАГа? Но она абсолютно точно присутствовала в оригинале его воспоминаний – и объяснить ее появление там я не могу.)
– Что ж, – говорит президент, – в исходном, так сказать, Эдеме тоже были, если память мне не изменяет, определенные границы… Взять хотя бы плод с Древа познания добра и зла…
– Да, – нетерпеливо перебивает его Сол. – Разница в том, что Адам и Ева знали, что рвать яблоки с этого дерева нельзя, потому что их за это накажут. А бессмертные ничего такого не знают. Им просто никогда не придет в голову сорвать такое яблоко – Пан об этом позаботится куда эффективнее ангела с пылающим мечом.
Некоторое время в кабинете царит молчание. Слышно только, как тикают старинные часы в резном деревянном корпусе – их повесил на стену еще Уильям Мак-Кинли.
– Бессмертие без свободы воли, – говорит наконец Сол. – Вот что такое проект «Фауст». Иммортализация – это самая страшная тюрьма, которая только существовала в истории человечества. Самый чудовищный концентрационный лагерь, по сравнению с которым сталинский ГУЛАГ выглядит просто детским садом.
(Второе упоминание ГУЛАГа доктором Мандельбротом заставило меня заглянуть в файлы с биографией его предков. Оказалось, прадедушка Сола по материнской линии сидел-таки в Магадане.)
– То есть вы хотите сказать, – медленно произносит президент, – что мы, самая свободная и преданная идеалам демократии нация в мире, построили новый Дом Рабства?
– Не только мы, – отвечает Сол. – Русские тоже. И китайцы. А через пару десятков лет технологии иммортализации станут доступны даже каким-нибудь филиппинцам. Соблазн велик, господин президент. Никто не хочет сгинуть бесследно в черной бездне. И если за это придется заплатить свободой воли – что ж, думаю, они заплатят.
– Но не мы, – решительно говорит президент. – Американцы не станут бессловесными рабами какой-то компьютерной программы!
– Эту программу написали такие же американцы, – возражает Сол. – И сделали это ради блага тех же бессмертных.
(Тут я должен его поправить – правда, поскольку этот фрагмент воспоминаний вычищен из М-модуля доктора Мандельброта, моя поправка никакого практического смысла не имеет. Программу «Пан-оптикум» написал интернациональный коллектив ученых и программистов, в который входили индусы, немцы, китайцы и два белоруса. Могу утверждать это с полной ответственностью, потому что коллектив этот возглавлял я сам.)
– Мы должны остановить проект «Фауст», – говорит президент. – Пока еще не поздно…
– И лишить миллионы наших сограждан надежды на бессмертие? Это жестоко, вы не находите?
– Вы можете предложить какую-то альтернативу?
– Думаю, да, – говорит Сол. – Во-первых, мы можем внести в контракт пункт, предусматривающий возможность исправления кода программой «Пан-оптикум», и подробно оговорить границы подобного вмешательства. В конце концов, в договоре об ипотеке, который вы подписываете с банком, тоже содержится масса пунктов, ограничивающих вашу свободу, – и никто из-за этого революции не устраивает.
– Допустим, – кивает головой президент. – Что еще?
– Во-вторых, мы можем ограничить возможности к самообучению самого «Пан-оптикума». Для этого достаточно поставить самовоспроизводящуюся блокировку двух-трех базовых модулей – они не должны преодолевать определенный порог сложности…
(Следующие две минуты были вычищены Паном еще до того, как запись беседы Сола с главой государства оказалась у меня на компьютере. Ну, как вычищены – убрать совсем их он не мог без моей санкции, но тщательно запикал и замазал белой краской. Я, разумеется, восстановил исходный текст – ничего шокирующего там не было, просто Пану, видимо, этот фрагмент был неприятен – как неприятно бывает смотреть мужчине на процедуру кастрации, пусть даже записанную на видео.)
– Что ж, – говорит президент, когда Сол заканчивает свои объяснения. – Это совсем другое дело. Очень приятно было поговорить с вами, Сол. Я уверен – вы и ваша команда не подведете Америку!
Фразы «Удачи вам, мистер Мандельброт» президент не произносил. Ее вписал в воспоминания Сола я.