На шестом этаже он обнаружил, что Чель Ману все еще сидит в зале ожидания. Даже на высоких каблуках она оставалась миниатюрной женщиной, а Стэнтон обнаружил, что его взгляд невольно привлекает линия ее шеи, которую не скрывали темные волосы. Она, несомненно, была очень компетентна. Ей уже удалось выяснить крайне важную информацию о Волси, и потому он попросил ее задержаться.
— Быть может, хотите кофе, пока мы будем ждать, когда освободятся медсестры? — спросил он, указывая на стоявший в углу автомат.
— Нет, — ответила Чель, — но я бы не отказалась сейчас от сигареты.
Стэнтон вставил пару четвертаков в прорезь автомата, и бумажная чашка наполнилась напитком. Конечно, с продукцией из «Кофемолки» не сравнить, но придется довольствоваться этим.
— Боюсь, что сигарет здесь сейчас достать не удастся, — сказал он.
Чель пожала плечами:
— Я все равно дала себе слово бросить после Нового года.
— Из чего можно заключить, что вы не верите в апокалипсис, якобы предсказанный майя, — заметил Стэнтон, потягивая жидкий кофе.
— Нет, конечно.
— Я тоже. — Он улыбнулся, полагая, что они просто заняты праздной болтовней, но в ответ улыбки не получил. Возможно, с ее точки зрения, это была не тема для шуток.
— И что теперь? — поинтересовалась бесстрастно Чель.
— Как только персонал закончит с этой новой напастью, — сказал Стэнтон, — нам нужно будет вернуться к Волси и выяснить у него, какие молочные продукты он мог употребить примерно за последний месяц.
— Сделаю, что смогу, — заверила Чель. — Хотя у меня нет никакой уверенности, что он мне полностью доверяет.
— Просто продолжайте начатое, вот и все.
Стэнтон удивился, не обнаружив охраны у двери палаты Волси. Мариано уже не было, но на смену ему никто не пришел. Только потом он сообразил, что всех охранников, должно быть, мобилизовали для сдерживания толпы, рвавшейся к больнице после столь трагической аварии на хайвее.
Но и войдя внутрь, они с Чель никого не обнаружили — постель оказалась пуста.
— Его перевели в другое место? — недоуменно спросила Чель.
Стэнтон включил свет и внимательно оглядел помещение. Им потребовалось несколько секунд, чтобы услышать шипение, доносившееся из-за двери в ванную. Стэнтон приложил к ней ухо.
— Волси?
Шипение стало громче, и он понял, что это льется из кранов вода, но никакого ответа не последовало.
— Спросите, все ли там с ним в порядке, — обратился он к Чель.
— Волси, яа’е?
Никакой реакции.
Взявшись за ручку, Стэнтон понял, что дверь не заперта. А потом он увидел Волси. Тот лежал на полу лицом вниз, словно находился в глубоком нокауте. В ванной же царил полнейший разгром: повсюду валялись куски гипсокартона, раковина была сорвана с кронштейнов, медные трубы торчали теперь прямо из стены, обильно поливая все вокруг водой.
— Массам… аарана… Янота, — еле слышно пробормотал Волси.
Стэнтон склонился и обнял мужчину за шею, чтобы поднять его. Он сразу почувствовал, как обмякло тело — руки, ноги и туловище Волси казались надутыми сжатым воздухом. Кожу хотелось проколоть, чтобы позволить ему выйти. На ощупь она была холодна как лед.
— Срочно позовите сюда реаниматоров! — крикнул Стэнтон, обращаясь к Чель.
Но ее словно парализовало.
— Да бегите же! Быстро!
Чель опрометью кинулась из ванной, а доктор снова занялся пациентом.
— Мне нужно, чтобы вы за меня держались, Волси. Помогите мне.
Он хотел вернуть Волси в постель, чтобы его легкие можно было поставить на принудительную вентиляцию.
— Держитесь! — выкрикнул он. — Не теряйте сознания!
Но к тому времени, когда в палату вбежали члены медицинской бригады, Волси уже едва дышал. Он влил в себя столько воды, что она сдавила ему сердце, и теперь оно было на грани остановки. Две медсестры и анестезиолог присоединились к Стэнтону у изголовья кровати и принялись вводить Волси медикаменты. На лицо ему надели кислородную маску, но было поздно — это сражение врачи проигрывали. Три минуты спустя сердце Волси перестало биться.
Реаниматолог пустил в ход серию электрических импульсов, с каждым разом делая разряд сильнее. Дефибриллятор оставлял на груди пациента ожоги, его тело аркой выгибалось вверх. Стэнтон взялся за непрямой массаж сердца — нечто, чего он не делал со студенческой скамьи. Он переводил всю массу своего тела в усилия рук и мощно надавливал на торс Волси чуть выше грудины. Тело слегка приподнималось, но вновь бессильно опадало. Раз, другой, третий, четвертый…
Наконец один из врачей ухватил Стэнтона за руку и оттащил его от постели со словами:
— Время наступления смерти — двадцать шесть минут первого пополудни.
Все больше машин «скорой помощи» под вой сирен подъезжали к приемному отделению, доставляя новых жертв катастрофы на 101-м шоссе. Стэнтону стоило огромного труда отвлечься от этих звуков, когда они с Тэйн наблюдали, как санитары укладывают тело Волси в специальный мешок для трупов.
— Он сильно потел всю последнюю неделю, так? — спросила Тэйн. — Видимо, страдал от полной дегидрации.
Но Стэнтон, не в силах оторвать взгляда от посиневшего и вздувшегося тела, покачал головой:
— Здесь причина заключалась не в почках, а в голове.
Тэйн не сразу поняла его.
— Вы имеете в виду, как при полидипсии?
Стэнтон кивнул. Больные, страдавшие психогенной полидипсией, испытывали безудержное желание все время потреблять жидкость. Им в палатах перекрывали воду в кранах и даже в бачках унитазов. В худших случаях, подобных этому, сердце не выдерживало жидкостной нагрузки. И хотя Стэнтон никогда не сталкивался со случаем, чтобы у больного ФСБ проявлялся такой симптом, он все равно укорял себя, злясь, что не смог предусмотреть такого поворота событий.
— Но я всегда считала это признаком шизофрении, — заметила Тэйн, все еще не до конца понявшая, что же произошло, и листавшая кардиограмму Волси.
— После недели без сна у кого угодно может развиться шизофрения.
Когда санитар застегнул на мешке молнию, Стэнтону представился весь ужас пережитого Волси в последние минуты жизни. Шизофрения нарушила нормальное восприятие реальности. Больных ФСБ иногда поначалу принимали за обыкновенных шизофреников, настолько схожими оказывались некоторые симптомы. И Стэнтону уже не в первый раз пришла в голову мысль, что только благодаря сну многие люди могут считать себя нормальными и не попадают в психиатрические лечебницы.
— А где доктор Ману? — спросила Тэйн.
— Только что была здесь.
— Трудно ее винить, если она сбежала, увидев такое.
— Но она последней разговаривала с покойным, — забеспокоился Стэнтон. — Нам нужна запись всего, что он ей сказал. Желательно — слово в слово. Разыщите ее.
Санитары погрузили труп на каталку и увезли. Как только все будет подготовлено, Стэнтон спустится в морг к патологоанатому, чтобы присутствовать при вскрытии.
— Эх, нужно было мне остаться здесь, — сокрушенно сказала Тэйн. — Но меня вызвали в приемный покой. Я считаю, что к нам свезли чрезмерно много жертв этой автокатастрофы. Внизу сейчас такая же неразбериха, как, бывало, в афганском полевом госпитале.
— Вам не в чем себя винить. От вас ничего не зависело, — вздохнул Стэнтон, снимая очки.
— Только вообразите, один засранец засыпает за рулем своего внедорожника на скоростном шоссе, и несколько десятков человек получают из-за него тяжелейшие травмы, — сказала Тэйн.
Стэнтон подошел к окну, распахнул штору и посмотрел вниз. Снова завывание сирены — еще одна «скорая» тормозит у входа в приемный покой.
— Так что же, виновник катастрофы действительно заснул во время движения? — спросил он.
— Это официальная версия полиции, — ответила Тэйн.
Стэнтон внимательно вгляделся в сверкание огней проблескового маячка.
8
Эктора Гутьерреса далеко не радовала необходимость обманывать жену, скрывая от нее неприятности, в которые он ухитрился вляпаться. Но еще мучительнее была мысль о том, что его маленький сынишка, вероятно, даже не узнает отца, когда тот выйдет из тюрьмы. Ему оставалось благодарить Бога, что он успел вывезти все со своего склада до того, как туда нагрянули «копы». Теперь же они непременно явятся и к нему домой. Хорошо, что у него был свой человек в Иммиграционно-таможенной службе, который (за приличное вознаграждение) вовремя намекнул, что на Гутьерреса завели досье и уже давно установили слежку. Если его возьмут с поличным, отсидеть придется лет десять, не меньше.
Вот почему им вдруг овладело желание проводить как можно больше времени с сыном. В воскресенье он повез его в «Шесть флагов»[18], где они вдвоем вдоволь накатались на «американских горках». Эктору доставляло удовольствие наблюдать радость Эрнесто, но настроение портилось, как только ему начинало казаться, что за ними следили и там, что ИТС послала своих ищеек даже в парк. Ему мерещились подозрительные тени в боковых аллеях и лица соглядатаев, наблюдающих за ним из-за каждого угла. Весь день он обильно потел, хотя в Лос-Анджелес наконец пришла зима и погода стояла прохладная. К моменту возвращения домой его рубашка и носки промокли насквозь.
В тот вечер он врубил кондиционер и битый час просидел с Марией за просмотром какой-то комедии, отчаянно пытаясь придумать способ объяснить жене, что может случиться. В два часа ночи она спокойно спала, все еще пребывая в блаженном неведении, а Эктор продолжал бодрствовать у телеэкрана, едва успевая утирать с лица пот. Никогда со времени своего краткого увлечения кокаином в подростковом возрасте не чувствовал он себя таким взвинченным. Каждый звук раздражал и бил в уши: гудение декодера кабельного телевидения, скрежет зубов Эрнесто во сне, шум мотора проезжавших по 94-й улице машин — Гутьерресу казалось, что это приехали за ним.
В четвертом часу Эктор лег в постель. У него пересохло во рту, а глаза отчаянно слипались. Но заснуть он никак не мог, и каждый оборот часовой стрелки будильника лишь напоминал, как быстро проходит ночь. А ведь ему предстоял тяжелый день, чтобы успеть замести все следы. В качестве крайней меры, чтобы довести себя до полного утомления, он растолкал жену.