Лежу я в один прекрасный день на кровати, книжку читаю. Настоящую, бумажную — не электронную. И не диктует она противным голосом, от которого в сон клонит. У нас в больнице целая библиотека, представляете? Я давным-давно столько книг бумажных разом не видел. Непопулярно это. Сейчас мало кто читает, разве что объявления о распродаже и всякую познавательно-информационную чушь, что бегущей строкой по телевизору передают. Но я отвлекся. Лежу себе, читаю, страницы послюнявленным пальцем перелистываю, ощущая при этом приятную на ощупь шероховатость бумаги. А запах? Книжный запах — это просто непередаваемо! И вдруг распахивается дверь в нашу палату, и на пороге возникает Сергей Борисыч. Это наш зав, если кто не в курсе. Грузный такой зав, представительный, все в галстуке и пиджаке ходит, поверх которого неизменно халат снежно-белый надевает и на пузе объемном тремя пальцами стягивает. Душевный мужик — уважаю. И вот входит он и сразу с порога в бой:
— Васильев!
— Я! — вскакиваю я с постели и вытягиваюсь в струнку.
— Вольно, Васильев, — добродушно усмехается заведующий. Нравится ему, знаю, когда на него так бурно и радостно реагируют.
Я застываю в расслабленной позе, заложив страницу пальцем.
— Все читаешь?
— Читаю.
— Что читаешь-то?
— Да вот, — продемонстрировал я ему обложку книги, — Айзек Азимов, «Я, робот».
— Робот? — настораживается тот.
— Ну да. Не читали? Молодец Азимов! Шикарно по этим тупым железякам проехался, — потрясаю я книгой.
— Знаете, Васильев, — Сергей Борисыч пристально вглядывается в мое лицо, — мне иногда кажется, что вы несколько переигрываете.
— Ну что вы, — отмахиваюсь я. — Какие тут игры. Вы мне только дайте эту железку. Ух, я ей! — И делаю просто зверское лицо.
Заведующий удрученно качает головой.
— Ну ладно, — говорит. — Я чего зашел-то: новые процедуры у вас с сегодняшнего дня.
— Какие еще процедуры? — настораживаюсь я.
— Адаптационные. Правда, не помню, когда я вам их назначал, но если в вашей карте числятся…
— Может, пошутил кто глупо? — спрашиваю его, а у самого уже поджилки трясутся: раз адаптационные, значит, дело к выписке идет, а мне этого совсем не надо.
— Да нет, моя подпись, — неловко пожимает плечами Сергей Борисыч, будто извиняется. — Так что готовьтесь.
— А может, не надо?
— Надо, Васильев, надо! — с нажимом говорит заведующий, отчего уверенности в себе у меня еще убывает. Что-то меня ждет. И судя по его таинственному тону, ничего хорошего.
Сергей Борисыч уходит, а я, на автомате переступив через Лунтика, заваливаюсь на свою кровать и раскрываю книгу. Глаза бегают по строчкам, а голова о другом думает. Нет, не могу читать. Откладываю книгу в сторонку и гляжу в потолок, по которому бегает жирная сытая муха. Вот счастливое насекомое: поест, умоется, поспит и ничто его не волнует сверх того. А меня вот терзают жуткие волнения, от которых я незаметно для себя засыпаю, но не успеваю провалиться в сон по-настоящему, как меня одергивает голос медсестры Ниночки:
— Васильев.
— Я! — зачем-то вскакиваю с кровати, наступив все-таки на Лунтика и едва не кувыркнувшись через него. — А, чтоб тебя, дебила расплющило!
Счастливый Лунтик, ехидно хихикая, убирается на свою койку, где принимается гладить свое оттоптанное пузо и разглядывать серый пыльный след от моего тапка.
— На процедуры! — говорит между тем Ниночка.
— А можно я потом? — наивно спрашиваю я.
— Никаких потом, Васильев. Будем строго придерживаться назначения врача.
— Придерживаться — так придерживаться, — повесив нос, я плетусь по коридору вслед за виляющей широкими бедрами Ниночкой. На мой взгляд, слишком широкими, но это, конечно, дело вкуса. Талия у нее осиная, щиколотки тонкие, ступни маленькие, а бедра халат распирают так, что пуговицы на пределе держатся. Такими обычно женские стилизованные силуэты рисуют.
Но мысли у меня в тот момент вовсе не в том направлении скакали. И когда мы прошли мимо процедурной комнаты, мне и вовсе не по себе стало.
— Ниночка, а мы куда идем? — спросил я. — Процедурка-то вот она.
А она мне через плечо:
— А у нас разные процедурные есть.
В первый раз об этом слышу, честное слово! И вовсе меня от того страх взял. А Ниночка виляет себе бедрами, маленькими ступнями в босоножках по полу перебирает, подбойками тихонько цокает. Доцокала до угла коридора и влево свернула. Я за ней. А куда деваться? Сам не пойдешь — силой поведут. Это ведь не терапия вам какая!
Остановилась Ниночка у безымянной двери справа, дверь открыла и посторонилась, сделав мне приглашающий жест.
— Входите, Васильев.
— А можно я здесь подожду? — спрашиваю, переминаясь с ноги на ногу.
— Да нет, лучше там, — серьезно так говорит. Юмора в ней ноль, в нашей Ниночке.
Я вздыхаю и делаю шаг через порог. Оглядываюсь. Куча всякого оборудования в комнате понатыкано, а промеж него у окна телевизор стоит. На мой сильно смахивает. Впрочем, все они сейчас на одно лицо, то есть, экран.
Чтоб тебя, думаю!
А телевизор сам собой включился, и заскакали на экране по широкому суку белочки с пушистыми хвостами — про животных передача. Поглядел я на них печально — не иначе сейчас начнут просвещать насчет интимной жизни белочек.
— Присаживайтесь, — вошедшая следом за мной Ниночка, положила мне руку на плечо и кивнула на стул.
— Знаешь, я лучше постою, — отвечаю ей, а сам думаю, как бы отсюда слинять по-тихому.
— Да нет, вы все-таки садитесь, — настаивает Ниночка, и мне ничего другого не остается, как опуститься на стул, стоявший посреди комнаты напротив телевизора. — Телевизор смотрите.
— Спасибо, не хочу, — отвечаю я, складывая руки на груди и отворачивая голову.
— Нет, так не пойдет, Васильев, — качает Ниночка головой. — Вам прописаны адаптационные процедуры, и вы просто обязаны выполнять предписания врача.
— А если я не хочу это смотреть?
— Значит, будете смотреть принудительно! — Ниночка сурово сводит на переносице тонкие выщипанные брови и придавливает меня ладонью к стулу. Ну как тут спорить с ней? Я забыл сказать, что не только бедра у нее широкие, но и плечи. И руки ничего себе — любого непокорного в дугу скрутить может. Похоже, плаванием занималась или даже тяжелой атлетикой, что, разумеется, еще хуже. В смысле, для меня.
И вообще, я в ней давно робота подозреваю. Знаете, такие бывают, на человека похожие. И не отличишь, пока не прощупаешь детально. Но щупать Ниночку я, разумеется, не собираюсь. Хотя, психам, говорят, все можно, но боязно что-то. В конце концов, какое мне, собственно дело до того, робот она или человек? Но ведь интересно же!
Нет, не буду щупать… Добром это не кончится. И так ясно, что робот. Ну откуда в живом человеке столько терпения может взяться? И силищи. Она ведь — Ниночка — добротой душевной и голыми руками умудряется успокаивать даже супергероев наших, включая гонщика призрачного. И всегда-то она такая обходительная, заботливая, добрая…
Но не сейчас.
Сейчас она, скорее, пантеру на изготовке перед своим коронным прыжком напоминает.
— Хорошо, хорошо, — быстро отвечаю я. — Пошутить уж нельзя.
— Шутки у вас дурацкие, Васильев, — серьезно говорит Ниночка и убирает с моего плеча свои нежные сильные пальцы.
— А я и есть дурак, — скалюсь я ей в ответ снизу вверх.
— Вы не дурак — вы псих. — С юмором у нее, похоже, сегодня совсем туго. Даже не улыбнется — ну, точно робот. — Смотрите у меня! Я за вами следить буду.
Я ничего не ответил ей, а Ниночка, постояв еще немного надо мной для порядка, вышла из комнаты и дверь за собой прикрыла.
— …Белки весьма плодовиты. Брачный сезон у них начинается обычно в конце февраля — в начале марта… — вещал между тем телевизор.
Я едва не взвыл с досады. Вот же в башку втемяшилось заву нашему, глупость такую со мной сотворить! Ну за что мне все это, а?
А тут и телевизор проснулся. Видать, пронюхал, что я на него смотрю и физиономия у меня кислая.
— Здра-авствуйте, хозяин! — радостно воскликнул он, будто старого знакомого увидал.
Тут меня и вздернуло, я даже на стуле подскочил.
— Ты… ты… — стою я, задыхаясь, и тычу в него пальцем, не в силах вымолвить больше ни слова. — Ты…
— Я, — говорит тот. — А в чем, собственно, дело?
— Ты… Не может этого быть!
— Почему не может? Это я.
— Но ведь я тебя разбил, вдребезги!
— Когда? — удивленно спрашивает телевизор, немного покумекав своими электронными мозгами.
— Два месяца назад!
— Простите, но меня никто не бил, — категорически отрицает ящик.
— Как не бил, когда я из-за тебя здесь сижу?!
— Я не знаю, где вы сидите, хозяин, но меня никто не разбивал и даже пальцем не трогал. Меня всего как месяц купили и установили в этой прекрасной комнате. Это ваше жилище?
— Издеваешься, проклятая стекляшка? — прохрипел я, надвигаясь на телевизор.
Умом я, конечно, понимал, что это совсем другой телевизор — не может он быть тем самым, — но душа противилась разуму. Может, я действительно немного того? Или даже не немного?
— И в мыслях не было! — между тем продолжает телевизор. — Но если не вы хозяин, то чья же это квартира?
— Это сумасшедший дом, ты, придурок электронный! А я — псих.
— Кончайте так шутить, хозяин. У меня от вашего юмора пиксели по экрану бегают.
И действительно, экран обильно посыпало россыпью холодно-голубых пикселей.
— Сейчас у тебя еще не то забегает по экрану! — пальцы мои на руках сами собой скрючились, а руки потянулись к телевизору. — Я телененавистник!
— Не надо, прошу вас, хозяин! Хозяин? Помогите-е-е!
— Громче кричи! — дико, словно буйнопомешанный, захохотал я.
— Успокойтесь, господин Васильев, — прошелестело у меня над левым ухом.
Я замер от неожиданности, где стоял, и завертел головой по сторонам. И оказалось, совсем рядом — руку протянуть — висел больничный квадрокоптер. Странно, как я его не заметил с самого начала.