Уши у хряка печально обвисли и хлопали его по щекам, пятачок смотрел в землю. Виноватым себя он явно не считал. Потрещав досками свороченного забора, Самсон скрылся во дворе. Степан с девочкой на пару приподняли покореженную часть забора и вернули на место.
— Вот так, — Степан отряхнул руки, а Маринка мгновенно испарилась, заметив, как я зашевелился. Похоже, побаивалась меня. — Ты как? — навис надо мной Степан.
— Знаешь, трудно так сразу ответить, — покряхтев, я приподнялся на руках, сел и размазал по лицу грязь. — Это вот и есть твое счастье человеческое? Природа, деревня! Тьфу! — я встал и оглядел себя. Чиститься было бесполезно. По уши в грязи, разве что вручную отстирываться. — Ты куда меня вообще потащил, а? Я тебе говорил: не надо!
— Ну-у, — смущенно протянул Степан.
— Говорил? А ты чего?
— Я это…
— Да ну тебя, — обиженно засопел я и поплелся на речку, потому как в дом в таком виде баба Валя однозначно не пустит. Степан, помявшись, пошел следом за мной.
— Ты извини, что так вышло. Кто мог знать.
— Я мог, — огрызнулся я через плечо. — Распоследнему ослу ясно было, что забор эту тушу не выдержит.
— Но Самсон всегда такой спокойный и уравновешенный был, — пожал плечами Степан.
— Ну, плюнул с перепугу, так что, втоптать в грязь за это, да? — продолжал жаловаться я. — Я бы на него поглядел, хрюкни я ему ночью из-за забора.
— Вспомнил? — почему-то удивился Степан.
— Вспомнишь тут, — буркнул я в ответ.
— Да будет тебе. Он больше тебя не тронет.
— А больше и не надо. Хватит с меня вашей деревни!
— Может, и уважать даже начнет.
— А мне его уважение, знаешь ли…
Я замолчал, оглядывая себя и брезгливо отколупывая с одежды подсыхающую грязь. Степан плелся за мной чуть позади. Из-под ног, квохча, внезапно шарахнулась приблудная, неизвестно что делающая в высокой траве курица. Я отшатнулся, схватившись за сердце, потом зло процедил сквозь зубы, занося ногу:
— Ты еще тут вертишься!
Но отвесить пинка не решился. Во-первых, она ни в чем не виновата — это же я на нее едва не наступил! А во-вторых, кто их знает, деревенских кур. Может, они еще более злопамятны, нежели свиньи.
Наживать лишние неприятности вовсе не хотелось, и я пошел дальше, уже более внимательно вглядываясь, куда собираюсь ступить. Возможно, день у меня такой. Бывают дни, когда все идет наперекосяк. Еще этот Степа привязался! Чего ему в самом деле от меня надо? Неужели нельзя оставить меня в покое? Хотя бы сейчас. Сегодня…
На речке я первым делом выкупался, а затем уселся по колено в прохладной воде и принялся застирывать брюки с рубахой. Дело шло из рук вон плохо. Стирать на руках, как и большинство городских, я не привык, и вскоре на пальцах появились саднящие потертости. Стискивая зубы и стараясь не выказать боли, я продолжал усердно тереть штанины. Степан сидел рядом на пригорке, вздыхал и откровенно на меня пялился. Вот же навязался на мою голову! Когда стало совсем невмоготу, я прополоскал одежу, выбрался на берег, тщательно отжал и развесил штаны с рубахой на ветки кустарника — высохнут или нет, но не в мокром же идти.
— Да чего ты злишься? — наконец нарушил молчание Степан. — Будто я его на тебя натравил. Специально.
— Плевать мне на этого хряка, — буркнул я, отворачиваясь к реке и почесывая свежий комариный укус.
— А чего тогда?
— Безысходность это, Степа. Обычная человеческая безысходность.
— Ну, ты уж совсем в уныние впал, — Степан сорвал травинку, повертел ее в пальцах и сунул себе в рот. — Неужели все так плохо?
— Хуже некуда. Работы нет, дома нет, семьи… семьи и не было, впрочем.
— Что так? Не успел?
— Не смог.
— Это как?
— А очень просто. — Я доплелся до Степана и опустился с ним рядом на траву, наблюдая, как с рубахи срываются крупные капли и падают на песок, превращаясь в темные комки. — Ты вот смог бы жить с пустышкой, у которой на уме окромя шмоток, педикюров, макияжа и гулянок ничего нет? Еще соцсети — безостановочно, без перерыва на обед и меня.
— Сомневаюсь. Значит, вон ты к чему этот разговор завел. Наболело? — Степан растянул губы в улыбке. Зубы у него были белые, ровные, один к одному.
— Не то чтобы… К случаю пришлось, вот и выплеснулось, — я поворошил крупный прохладный песок пальцами правой ноги.
— Неужели все такие?
— Другие пока не попадались, — уныло отозвался я.
— Вот видишь! Тем более, что-то делать надо, — мгновенно воспламенился Степан.
— А я и сделал. Одну послал, у второй «дурильник» в окно выбросил, а третью едва саму не спустил, после того как истерики закатывать взялась, мол, сериалы ее любимые мешаю ей смотреть и обсуждать фотки с подругами. И это в два часа ночи! А мне на работу, между прочим. Ночью бред всякий смотрит, тараторит пальцами без умолку, а потом полдня спит: ни приготовить, ни убраться. На все есть время, а вот на это нет. Включая меня.
— Да я не про то.
— А я про то, Степа. Знаешь, чего было, когда ее обожаемый смартфончик в окно вылетел? Не знаешь. А я еще не забыл. Это почище трех Самсонов будет!
— Хрю!
Я подскочил на месте и кубарем скатился к воде. Поднявшись на карачки и помотав головой, я уставился на пригорок, несколько правее Степана, где, вполне довольный собой, стоял Самсон, дружески подергивая в мою сторону пятаком и качая тяжелой лопоухой головой.
— Опять ты, проклятое животное! — взъярился я, саданув кулаком по песку. — Убирайся! Пошел вон! Вон, говорю! Слышишь?
Хряк свернул голову набок и уставился на меня правым глазом. Не слышит. Или под дурачка косит. Скорее, последнее.
Степан, держась за бока и хохоча, катался по траве рядом с нахальным свином. Но свин будто и не замечал его. Внимание его было полностью поглощено моей персоной, хотя не представляю, чем я это заслужил.
— Пошел, пошел прочь! — без толку скалился я, размахивая руками и топоча ногами. — Сейчас вот прут возьму. Вот, сейчас… уже… — я вцепился в ветку кустарника и попытался переломить ее, но гибкий прочный прутик ни в какую не хотел переламываться.
Свин протяжно хрюкнул, что, скорее всего, должно было означать боевой клич, и ринулся на меня, размахивая ушами и сворачивая хвост колечком. Туша, полная счастья и целеустремления, со скоростью курьерского поезда налетела на меня.
— А-а!.. — только и вскрикнул я, отлетая в воду с прутиком в руке — все-таки отломал!..
Когда на пригорке возникли трое человек — Маринка со своим «волшебным» прутиком, ее старший брат и мать, — мы с хряком плескались в воде, обдавая друга потоками брызг, толкались и резвились, производя шуму не меньше, чем целая ватага ребятни. Иногда я обхватывал рукой хряка за шею и чесал ему то жирный бочок, то за ушами, а хряк при этом довольно ухал и хрюкал, тычась холодным пятачком мне в бок…
— На удивление жизнерадостная скотина, — сказал я, застегивая рубаху и притопывая отмытыми начисто сапогами.
Несчастного хряка, вырванного из моих объятий, угнали домой. Тот слабо сопротивлялся, все время оглядывался назад, но разве поперек прутика попрешь?
— Вот видишь, а ты: деревня! — чувственно вскинул руки Степан.
— Ну, деревня. И ни к чему так кричать.
Одежда не то чтобы высохла, но до дома дойти было можно. Не июль месяц все-таки. Хоть и тепло, но не настолько, чтобы по вечерам разгуливать во всем влажном.
— Нужно зайти домой. Куда я в таком виде пойду? — я уставился на Степана. Пусть теперь попробует настоять, чтобы я шел с ним неизвестно куда. А из дома он меня сегодня уж точно больше не вытащит — не до «бобра» мне сейчас.
— Да, — поразмыслив, согласился Степан. — Слишком много впечатлений. Тебе следует отдохнуть. Но завтра… — он погрозил мне пальцем, и мне стало несколько жутко, потому как я не мог взять в толк, угроза это или строгое предупреждение. Больно вид у Степана был серьезный.
Что ж, завтра так завтра. В конце концов никто не обещал здесь содержать меня за красивые глазки, и это было понятно с самого начала. Но, по крайней мере, еще один день вольной жизни я отвоевал.
Глава 5
Ох, деревня! Утро началось с того, что наглый и отъевшийся рыжий котяра Мурзик протопал по мне, когда я досматривал десятый сон, кутаясь от утренней прохлады в одеяло. Тяжелый он, конечно, и когти у него длинные и острые, но это полбеды. Мурзику непременно захотелось полакомиться завтраком, приготовленным баб Валей для меня. Завтрак по обыкновению был выставлен на стол перед моим носом и укрыт полотенцем, что, однако не мешало аппетитным запахам распространяться по комнате, действуя лучше всякого будильника. Но вставать мне не хотелось, и я, отвернувшись к стене, уткнулся носом в одеяло. Ведь я прекрасно понимал, что, стоит мне встать, как на меня сразу же непременно навалятся отложенные из-за вчерашнего происшествия с хряком обязанности. И потому я оттягивал этот «сладостный» момент приложения моих сил и творческой энергии до предела.
Так вот, Мурзик, взобравшись самым нахальным образом мне на плечо, скакнул на стол и принялся шуровать там посудой. Я поморщился и укрылся с головой. Связываться с котом вовсе не хотелось. Ну что он там может съесть? Стащит одну-две гренки с яйцами — запах указывал именно на них, — и успокоится. Однако, Мурзик, похоже, останавливаться на этом вовсе не собирался. Урча и шурша, он пробрался под полотенце и взялся греметь тарелкой. Неужели все съест? Впрочем, с такой упитанной мордой и немудрено. Я решительно выпростал из-под одеяла левую руку и похлопал ладонью по столу. Кот затих, но ретироваться, видно, не собирался. Потом урчание и чавканье возобновились. Тогда я нащупал хвост Мурзика и потянул за него — не вставать же в самом деле из-за какого-то кота! Мурзик дернулся раз-другой, опять звякнула тарелка, опрокинулся бокал, и на меня полилось молоко. Хвост кота я, разумеется, от неожиданности выпустил из пальцев. Мурзик слетел со стола и сиганул в чуть приоткрытую дверь, держа в зубах добычу — гренку.