— Ну что, свин, — похлопал я его по упитанному боку, — опять мы одни остались?
— Хр! — возмутился хряк. Именно возмутился. Я уже почти научился распознавать его настрой по интонациям.
— Но ты же свин. Разве не так?
— Уи-и!
— Француз, тоже мне! — фыркнул я. — А ты видел, ребята-то борются с Айем и при этом консультируются с ним? Нет, серьезно!
— Хрю? — не поверил Самсон.
— Можешь не сомневаться, я собственными глазами видел у них эфорамки. Не для заказа же пиццы они их нацепили.
Хряк презрительно хрюкнул. Похоже, в этом вопросе он был абсолютно со мной согласен.
— Хотя, кто их разберет, этих философов.
Я покопался в кармане штанов и извлек из него несколько тощих морковок, которые выдернул из огорода, разбитого у дома «бобров». Одну я протянул хряку — тот в сомнении повел пятачком, но подношение принял. Еще одну я тщательно протер и впился в нее зубами.
— Вот я и говорю, — сказал я, хрумкая сочной сладкой морковкой, — люди борются с искусственным интеллектом, спрашивая у него советы, как следует поступить. Нонсенс? Как есть, в чистом виде.
— Хрю, — поддакнул свин и ткнулся пятачком мне в колено, требуя еще морковку. Я протянул ему сразу две.
— Ты спрашиваешь, что такое эфорамки?
— Чав, чав, — сказал Самсон, закатывая глаза.
— Это, брат, такая вещь, с помощью которой человек скоро и вовсе разучится говорить и вообще двигаться. Впрочем, тебе этого не понять — ты и так у нас молчун. И вообще.
Хряк подозрительно покосился на меня, перестав жевать.
— Нет, нет. Ты неправильно меня понял. Самсон у нас умнее многих гигантов мысли.
— Уи-и! Хр, — благосклонно согласился со мной хряк и продолжил перекатывать в пасти морковки.
— Но я не об этом. Понимаешь, эфорамка — это такая штука, которая читает мысли. Ну, не совсем мысли, конечно — так, примитивные устремления, на которые можно натаскать эти нехитрые устройства. Например, где находится ближайший магазин или автобусная остановка, чем можно перекусить, чтобы лишние калории, не дай бог, не отложились на бедрах или животе — у кого где. Еще может помочь в простейших формах выражения эмоций в чате. К примеру: «Фи!» или «Класс!», а вот с «ё моё» или «чтоб тебя» уже ничего не выйдет, потому как слишком сложный эмоциональный окрас.
Хряк кивнул. Ему было все понятно.
— Но для рядового современного человека этого вполне достаточно. Ведь общение у него происходит на уровне бытовых фраз, а все потребности сводятся к стандартному набору: еда и покупки. А поев и накупив всякой всячины, человек от скуки начинает проявлять любопытство к окружающему его миру — ведь нужно же чем-то заниматься в свободное время! Например, следить за своим ближним или перемалывать сплетни. Вот ты чем занимаешься в свободное время?
— Хрю! — потребовал добавки Самсон.
— Все с тобой ясно, — грустно вздохнул я и протянул хряку вся оставшуюся у меня морковку. — У тебя еще не удовлетворена желудочная потребность. Ну а потом, потом-то что?
Хряк не ответил. Да и так было понятно: наступления сытости и перехода к познанию окружающего мира ожидать не приходилось, ведь Самсону шесть морковок как мне горсть крошек.
— Плохо Самсон, очень плохо! — пожурил я его. — Впрочем, свин ты и есть свин — чего с тебя взять, — беззлобно заметил я. Глупо, конечно, разговаривать с хряком, но он по крайней мере умеет слушать. — А вот ты представь себе: человек уже не может без подсказки и шагу ступить. Он непрерывно спрашивает у искусственного разума, что ему следует сделать, как поступить, чем перекусить, что купить и где находится предмет его интереса. Ни памяти, ни суждений — набор примитивных моторных навыков. Хорошо ли это?
— Хрю!
— Правильно: плохо! Неужели человек сам не в состоянии решить, как ему следует поступить, и что необходимо сделать?
Самсон перестал жевать и уставился на меня. Вопрос, похоже, его озадачил. Глупости, конечно, но мне было приятно, что кого-то интересуют мои пустые размышления. Хряк тем временем сглотнул остатки морковки и повел пятачком, втягивая воздух.
— Нет больше морковки, — сказал я ему, но хряк не поверил мне и ткнулся пятачком в карман брюк. — Ну что, убедился?
Хряк недовольно хрюкнул и издал тяжкий вздох.
— Слушай! — я подскочил на бугорке от внезапно охватившего меня волнения.
Самсон с надеждой скосил левый глаз.
— Нет, морковка точно закончилась. А вот насчет эфорамок…
— Федя? Ты чего здесь шумишь? — донеслось из-за кустарника, росшего за моей спины.
Голос был мне хорошо знаком, и я не стал оборачиваться. Сейчас, конечно, Степан примется выговаривать мне.
— А этот откуда здесь взялся? — удивленно воскликнул Степан, заметив прибившегося ко мне хряка.
— Пришел навестить друга, — буркнул я. — Вдвоем веселее.
— Ну, ты уж совсем чего-то раскис, — Степан постоял надо мной, потом опустился рядышком на землю и сцепил руки на коленях. — Картошки в этом году завались будет.
— Да, — согласился с ним я. — Урожай хороший. Но ты ведь не о нем пришел говорить?
— Кхе, — сказал Степан, дернув подбородком. — Тяжело с тобой, Федя. Обидчивый ты.
— Никак успокаивать меня пришел?
— И прямолинейный, — добавил Степан. — Даже слишком.
— Разве прямолинейность — это плохо? Или ты меня звал, чтобы я вашей конторе дифирамбы пел? А что до обидчивости, так мне фиолетово, если честно. Я тебе уже говорил, но еще раз повторю: не я вам не навязывался — ты меня из моей родной дурки вытянул. А с дурака что взять?
— Уи-и! — поддакнул Самсон.
— Во-во. По-французски сечешь, Степа?
— Секу, — усмехнулся тот, отдирая от штанины приставший репей. — Только задачку ты нам серьезную задал. Обсудить надо было.
— А я, значит, мешал вам.
— Не то чтобы мешал, — поерзал Степа задом, — а только мы и сами теперь толком не знаем, куда, образно выражаясь, стопы направить и к чему руки приложить. Вроде бы, все ясно как день было, а теперь…
— Могу идею подкинуть, если интересно.
— Ну-ну, я слушаю, — мгновенно посерьезнел Степан.
— Мы тут с Самсоном подумали, и я решил, что имеется направление, куда реально можно приложить ваши руки и направить стопы.
— Не ерничай.
— Нет, я серьезно!
— И что же это?
— Эфорамки.
— Что? — непонимающе воззрился на меня Степан.
— Эфорамки. Человек сейчас без них шагу ступить не может.
— Предположим. И?
— Мне кажется, чтобы он зашевелился, нужно лишить его этого удобства.
— Хм-м, — Степан помял пальцами подбородок. — Не лишено смысла, хотя и не факт. Но как же ты предполагаешь лишать людей эфорамок.
— Очень просто. Сорвать, разломать, растоптать.
— Шутки у тебя, — проворчал Степан, — прямо скажем, дурацкие. Ты представляешь, что будет, если на тебя заявят в полицию?
— А кто тебе сказал, что этим собираюсь заниматься я?
— Ты хочешь, чтобы эфорамки топтали мы? — нахмурился Степан.
— Вот любишь ты, Степа, кидаться из крайности в крайность. Я, вообще-то, имел в виду Самсона.
— Хрю? — удивился хряк, и мы оба уставились на него.
— Кхм-м, — с сомнением выдавил Степа.
— Что скажешь?
— Глупо все это. А впрочем…
— …Самсон, я тебя очень прошу, отнесись к этому серьезно, — продолжал я увещевать упертого хряка. Самсон ни в какую не желал топтать брошенную ему под копыта эфорамку, и только вертел своей громадной лопоухой головой. — Ну что тебе стоит, а? Вот та-ак, видишь? — я опустил сапог на хрупкое устройство. Рамка хрустнула, вдавленная в грязь. — Ничего сложно, правда?
Голова хряка опять замоталась, хлопая ушами.
— А я тебе морковку дам. На! — я выудил из кармана толстую короткую морковку с ботвой.
— Погоди, — убрал мою руку Степан прежде, чем Самсон успел вцепиться в морковку зубами. — Вот сделает все как положено и тогда…
Хряк посмотрел на Степана печальными глазами. Топтать какой-то кусок пластика ему вовсе не хотелось, а вот полакомиться морковкой…
— Ну же! — рявкнул я на него. Терпение мое уже почти иссякло.
Самсон испуганно попятился, уперев свой толстый зад в забор. Тот закачался.
— Самсон, не смей! — накинулась на него Маринка со своим любимым прутиком. — Только же починили.
— Хрю! — возмутился хряк, и я его прекрасно понимал. Жил себе Самсон, не тужил, и вдруг насели на него трое, привязались со всякими глупостями: чего-то там топчи, заборы не вали, прохожих не пугай. И даже морковку не дают.
— Самсон соображает, — сказал я. — Утром деньги — вечером стулья.
— Что ты имеешь в виду? — переспросил Степан, пристально разглядывая честно-унылую морду хряка.
— Жрать он хочет. С утра ничего не ел.
— Вот сделает дело, тогда и…
— А ты сам с голодухи будешь пахать? — я приблизился к хряку и протянул ему морковку. — На, животина, полакомись.
Тот опасливо повел пятачком, косясь на Маринку. Почему-то он побаивался ее. Особенно с прутиком. Потом осторожно взял из моих пальцев морковку, прикусил ее и закатил глаза.
— Все, теперь точно ничего делать не будет. Зря ты это сделал.
— Погоди, — отмахнулся я. — Тоже мне, знаток свиных душ. Вот, кажется, проглотил. Ну? — спросил я у Самсона. — Чего смотришь? Топчи! — и неистово затопал сапогами.
— Хрю! — сказал хряк.
— Перевести? — криво усмехнулся Степан, но я пропустил колкость мимо ушей.
— В общем, так! — предупредил я хряка со всей серьезностью, на какую только был способен. — Слушай меня внимательно: морковки больше не получишь…
— Да! — Маринка сложила руки на груди.
— Заборы ломать больше не будешь.
— Пусть только попробует сломать! — грозно предупредила пигалица, поигрывая прутиком.
— За калитку больше ни шагу! И, самое главное, я тебе больше не друг, — я вскинул подбородок и отвернулся.
— Хрю?
— Хау, я все сказал! — бросил я свину через плечо. — Орел свинье не товарищ, образно выражаясь, конечно. А ты еще та свинья.
Хряк, пребывая в крайнем замешательстве, расстроенно оглядел нас по очереди.