— Мне кажется, этот вопрос не имеет ни малейшего отношения к данному конкретному делу.
— Нет, почему же! — возразил я ему фразой сержанта — только бы не подумали, будто я над ними издеваюсь… — Имеет, и еще какое! По-вашему, раз свинья — значит, ее можно пинать, гонять, толкать. Обзывать свиньей некультурной. Я вас правильно понял? Если бы в парке бегала, к примеру, собака или кошка и приставала к прохожим, то сержант отвел бы ее в сторонку, приласкал и накормил. А свинья — это так, грязная жирная образина. Прости Самсон.
— Уи-и! — дернул хряк лапой и повращал глазами.
— Видите?
— Все, хватит глупостей! — несколько повысил голос капитан. — Я вас понял. Мы обязательно разберемся в этой несправедливости.
— В таком случае внесите все сказанное мной в протокол.
— Повторите! — потребовал капитан и расплылся в коварной улыбке.
— У вас плохая память?
— Нет, но от этого дела у меня уже голова идет кругом. Не хотелось бы что-нибудь напутать.
Мне пришлось припоминать, что я ему наговорил за последние десять минут. На этот раз фразы выходили короткими, деловыми и слишком сухими, на мой взгляд. Не было в них той чувственности, которую я вкладывал в экспромт. Впрочем, так даже лучше звучало: лаконично, четко, по-конторски — то, что как раз и нужно интеллекту. Я даже представлял себе, как трещат по швам его электронные мозги, переваривая весь объем полученной от капитана информации, противоречащей здравому человеческому смыслу. Но он ведь не человек! Откуда ему знать, что есть глупость несусветная, а что — истина.
Сделав фото хряка на подстилке с разных ракурсов в окружении детворы, капитан с явным облегчением покинул нас со Степаном и, собственно, хлев и переключился на хозяев Самсона. Мы не вмешивались в опрос, стоя в сторонке под грушей — хозяева и без нас знали, что и как нужно говорить.
К концу опроса лицо капитана выражало вселенскую муку, и даже самому тупому было понятно, что дело окончательно провалено. Только сержант никак не мог смириться с полным поражением, и не прекращал попыток что-то втолковать капитану. Тот внимательно слушал, кусал губы и водил пальцем над экраном, никак не решаясь завершить ввод протокола. Но вскоре и ему наскучили пустые потуги сержанта выправить положение, и капитан решительно ткнул пальцем в зеленую кнопочку. Затем подсунул планшет по очереди всем опрошенным. Мы послушно завизировали протокол, по очереди приложив к сенсору пальцы.
Сержант обиженно замолк.
Протокол ушел на рассмотрение электронного судьи…
Нет, все-таки искусственный интеллект — это прекрасно! Ни тебе пресловутого человеческого фактора с субъективной оценкой, ни административных проволочек, ни пустого словоблудия — все честно, четко, быстро, без эмоций: прокурор, судья и защитник в одном лице.
В ожидание результатов мне хотелось впиться зубами в ногти, но я сдержался — не хотелось демонстрировать свои переживания капитану. И не потому, что я так уж сильно нервничал насчет результата или побаивался ответственности — что с меня возьмешь, по большому счету? Ну, оплачу стоимость сломанных коммуникаторов и, возможно, штраф за мелкое хулиганство — пришить мне преднамеренное вредительство, как мне казалось, здесь довольно сложно. Но загадывать заранее, разумеется, не стоило. Кто его знает, что может измыслить машина, облеченная неограниченной властью карать и миловать, и не заблудится ли она во всех этих хитросплетениях законов, подзаконных актов, положений, приказов и прочего, и прочего.
Сержант мерил нервной походкой двор.
Капитан, стоя у хлева, но подальше от дверей, меланхолично наблюдал за ним.
Степан лениво жевал сорванную грушу, аккуратно обкусывая вокруг червоточины.
И вот свершилось! Планшет переливчато, на манер соловья пиликнул — хорошо хоть не прикрутили к программе полицейскую сирену! — и выдал на экран вердикт. Чем дальше капитан вчитывался в текст на экране, тем печальнее становился его вид: кончики его усов обвисли, щеки втянулись, лоб набряк морщинами, а из груди вырвался едва слышный стон.
— Подпишите! — холодно сказал он, протягивая нам со Степаном планшет.
— Я прочту с Вашего позволения, — сказал я, изобразив на лице просительную улыбку.
— Ваше право, — буркнул капитан, но планшет мне не передал — так и держал перед самым моим носом, пока я пытался осмыслить написанное рукой электронного судьи. Можно подумать, это был вовсе не обычный планшет, а табельное оружие или страшно секретные бумаги. Ну, если ему нравится его держать — пусть держит.
В общем, если из приговора выкинуть ссылки на статьи и прочую совершенно ненужную простому человеку белиберду, то смысл решения сводился к следующему: во-первых, невиновны (все и однозначно!) — непреодолимое стечение обстоятельств; во-вторых, хряка Самсона, то есть, его породу следовало незамедлительно занести в Красную книгу как редкий исчезающий вид (с одной стороны, конечно, это вовсе неплохо, а с другой, кому он теперь сдался, задарма кормить его?); в-третьих, положить хряку ежемесячное содержание как редкому виду (а вот это уже кое-что!); приостановить выпуск и эксплуатацию коммуникаторов и немедленно инициировать проверку на предмет возможного отрицательного влияния этих устройств на животный мир. И еще один пункт: компенсация убытков пострадавших ложилась целиком и полностью на плечи Фонда Охраны Живой Природы, исходя из «краснокнижности» хряка.
Вот, собственно, и все…
Когда мы распрощались с капитаном, проводив его до автомобиля — сержант принципиально проигнорировал нас, забравшись в фургон первым, — и помахали ручкой вслед удаляющейся машине, Степан сказал:
— А ты: «дрон», «рамки»!
— Да кто ж знал, чем дело-то обернется, — пожал я плечами. — А кто-то говорил, что моя задумка с Самсоном — полная дребедень.
— Ну-у… — Степан повел плечами и вздохнул. — Пошли, что ль?
— Пошли, — кивнул я. — Кстати, а ты не в курсе, где дрон? Я этого зануду уже несколько дней не видел.
— На задании он, — отозвался Степан с некоторой заминкой.
— Только не вздумай сказать, что еще одного психа собираетесь сюда притащить.
— Не скажу.
— Ты серьезно?
— Психов с нас вполне достаточно.
— Спасибо! — надул я щеки.
— Не за что. Но ты и вправду ценный псих.
— Это радует. И обнадеживает.
— Всего за пару-тройку дней тебе удалось разрушить стройную теорию, привести «бобра» в полное замешательство — и что за дурацкое название! — лишить четверть человечества привычного образа жизни и… что там еще было?
— Ты преувеличиваешь, — я невинно потупил взгляд.
— Не думаю, — протянул Степан. — Ты очень опасный псих.
— С чего это ты взялся мне льстить? — довольно оскалился я.
— Задабриваю. На случай если решишь еще что-нибудь разрушить или сломать. Может, меня минует эта участь.
— И не надейся, — пообещал я ему.
— О-хо-хо! — безнадежно покачал головой Степан. — Ладно, пошли опрокинем по маленькой за успешное завершение безнадежного предприятия.
— Пошли. Только один вопрос.
— Какой? — насторожился Степан.
— А почему по маленькой?..
Глава 4
Не буду рассказывать о посиделке. Нечего, собственно, рассказывать. Обычная русская посиделка, подробности которой выясняются только на следующее утро. Нет, все начиналось, конечно, чинно, с примесью аристократичной интеллигентности, то бишь, вилочки, вкусная красота в тарелочках, чистый как слеза самогон в графине и философия за жизнь. А потом… Потом широкой русской душе стало тесно в доме, и мы со Степаном отправились… Куда же мы отправились-то, дай бог памяти? Ну, ничего, все обязательно прояснится. Всенепременно.
Морщась от головной боли, я откинул ногами одеяло и с превеликим трудом усадил свое непослушное тело. Тело сопротивлялось, делая попытки завалиться обратно на постель и ни в какую не желая следовать прописной истине «движение — жизнь». Кое-как проморгавшись опухшими, налитыми чугуном веками, я огляделся. Комната моя, значит, ноги все-таки привели меня домой. Надеюсь, что ноги. Стол. На нем завтрак, укрытый полотенцем. Еще небольшая бутылка с самогоном и банка с рассолом. Никак моя сердобольная хозяйка расстаралась? От вида самогона я почувствовал приступ дурноты. Зажмурив глаза и отвернувшись, я упрятал бутыль за спинку кровати. Банку с рассолом отодвинул подальше. Почему-то считается, что рассол очень способствует снятию похмелья. Глупости все это, по себе знаю. Мне так еще хуже становится.
Я поднялся с кровати и, пошатываясь, прошел к двери, пересек коридор и вошел в кухню. Стакан искать не хотелось, и я припал губами прямо к водопроводному крану. Пил долго и много, словно месяц не пил. Где-то как-то полегчало. Ополоснув напоследок лицо, я закрутил водопроводный кран, отер лицо ладонью и побрел в свою комнату. Нужно было заставить себя поесть.
— Да-а, господин Васильев, вид у вас!..
Я застыл на пороге, туповато глядя на стол, на углу которого примостился квадрокоптер. На этот раз он был серый с двумя красными полосками.
— Тебя только, язва, и не хватало, — проворчал я, проходя к столу.
— А вы все такой же грубый.
— Подвинься, — бросил я квадрокоптеру, присаживаясь к столу. Тот, обиженно гудя, перелетел на широкий подоконник.
— Плохое настроение — это, по-моему, не повод, оскорблять других.
— Я бы на тебя поглядел, вбери ты столько самогону, — я откинул полотенце: компот, огромная яичница с прижаренными дольками сала, свежие помидорки, зеленый лучок. Ничего, сойдет.
— Можно подумать, это я заставлял вас его вбирать. Ведь предупреждал же.
— Когда это? — спросил я, набивая рот яичницей.
— Даже не предупреждал, а пытался отобрать бутылку, — продолжал дрон, проигнорировав мой вопрос.
— Какую еще бутылку? Ты о чем? — повернул я к нему голову. Ну вот, началось…
— Вы ничего не помните?
— А что я, собственно, должен помнить? — я постарался придать лицу безразличное выражение, но с опухшей рожей выразить эмоции довольно сложно, если только они не касаются жалоб на жизнь и вообще. А вот внутри у меня все сжалось: наступал момент истины.