— И понимать не хочу, — махнул рукой Степан. — Была подана обычная заявка с предложением пересмотреть систему образования. Не более того. Я могу понять ваш интерес к этому делу, но что здесь делать телевизионщикам? И прошу не снимать меня без моего разрешения! — указал он пальцем на одного уж слишком нахального оператора, попытавшегося взобраться на крыльцо. — Прошу уважать мою частную территорию и частную жизнь.
Тот попятился, бубня извинения и разочарованно опуская камеру.
— Но вы не понимаете!.. — всплеснул полноватыми ручками представитель Минобра.
— Вы повторяетесь, господин Фильчиков.
— Но вы не даете мне договорить!
— Хорошо, говорите, — кивнул Степан, чуть прикрыв глаза, что, возможно, должно было означать сосредоточенное внимание к говорящему.
— Произошло чрезвычайной важности событие!
— Без избыточной патетики, пожалуйста, — поморщился Степан. — Вы попусту тратите мое время.
— Хорошо. Вы заявляете, будто наша система образования не справляется с поставленными перед ней задачами.
— А вы считаете иначе?
— Да, я считаю иначе! — выпятил грудь Фильчиков. Его шикарный синий пиджак разошелся на груди, а галстук в красно-белую полоску собрался волнами, будто выказывая возмущенное согласие со своим обладателем.
— Аргументируйте.
— Я… это… но ведь… цифры… тесты говорят сами за себя, — смешался тот и в нерешительной растерянности оглядел телевизионщиков, словно ища их поддержки. Телевизионщики деловито помалкивали.
— Я могу доказать несостоятельность ваших цифр и тестов, можно сказать, не сходя с этого места, — я отлип от забора и поднял руку.
Головы телевизионщиков синхронно повернулись ко мне. Фильчиков сделал это с некоторым запозданием.
— Вы? — спросил он. — А кто вы такой?
— Учитель, — я сделал несколько шагов к собранию и замер под прицелами объективов. — И инициатор заявления, которое привело вас сюда.
— Простите, что перебиваю, — прервал меня один из репортеров, неловко вертя микрофон в руках, — но можно ли снимать?
— Нужно, — хмыкнул я. — Именно что нужно.
Я заметил, как на передних панелях камер вспыхнули красные глазки светодиодов, и оттого мгновенно утерял часть своей бравурной напористости. Мне захотелось куда-нибудь убежать, скрыться от пристальных стеклянных глаз камер. Но я постарался взять себя в руки и прогнать страхи. Бояться было поздно, нужно спасать ситуацию.
Я видел растерянность на лице Степана и неистовое любопытство на лицах телевизионщиков, будто я вовсе не человек, а какая-то неведомая зверушка. Фильчиков, напротив, всем своим видом выражал откровенное недовольство. Возможно, все шло совсем не так, как он планировал — поставить на место зарвавшихся нахалов не удалось, и теперь он пребывал в деловой прострации, судорожно ища выход из сложившейся ситуации.
— Повторите, пожалуйста, кто вы и как вас зовут, — попросил тот же репортер, подсовывая мне под нос микрофон, и мгновенно еще четыре микрофона оказались рядом с моим подбородком.
— Федор Васильев, учитель, — повторил я, засовывая руки в карманы, чтобы не выдать ими невольно нахлынувшего волнения.
— И вы готовы доказать несостоятельность системы образования, не сходя с этого самого места? — репортер с весьма важным видом ткнул пальцем себе под ноги.
— Ну, не то чтобы готов, но могу попытаться.
— Хорошо, мы вас слушаем.
Я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. Отступать слигком поздно. Нужно было прорываться с боем, и я пошел в атаку.
— Вот вы, — указал я на симпатичную репортершу, притершуюся ко мне с правого боку. — Если не ошибаюсь, вас зовут Софья Мельникова, и вы со второго канала.
— Мельниченко, — поправила меня девушка зардевшись. Ей явно польстила подобная известность.
— Прошу прощения, но я вижу у вас в руке листок бумаги.
— Д-да, — девушка мгновенно смутилась еще больше, повертев в пальцах исписанный крупным почерком лист, и спрятала его за спину, будто устыдилась его, но камеры успели схватить нужный кадр.
— Вас смутил мой вопрос?
— Нет, то есть…
— Понимаю, — кивнул я, — сейчас мало кто пользуется бумагой и ручкой, не желая прослыть ретроградом. Но вам, вероятно, проще излагать мысли именно бумаге, видеть, как они ложатся ровными строчками, оформляясь в законченные идеи.
— Именно так, — согласилась со мной девушка. — Мне нравится писать.
— Многие присутствующие здесь и те, кто смотрят эту передачу, могут не согласиться с вами. Искусство письма практически утеряно человечеством.
— Простите, но это, по-моему, мое личное дело, пользуюсь я бумагой или компьютером, — девушка возмущенно надула ярко накрашенные губки.
— О, разумеется! Иначе и быть не может, — заверил я ее. — Но можно я все же полюбопытствую, — и протянул руку.
— Не понимаю, что вы хотите.
— Ваш листок. Я хочу прочесть, что на нем написано.
— Вы в своем уме? Это… это мой рабочий материал!
— Вы меня не совсем верно поняли. Я ни в коем разе не собирал делать его достоянием общественности. Мне всего лишь хочется оценить вашу грамотность.
— Зачем это? — еще больше испугалась красотка и на шаг отступила от меня.
— Я же обещал доказать свою точку зрения. Что вы заканчивали, если не секрет? Филология?
— Актерский, — пробормотала репортерша.
— Дайте ему листок, — вклинился в разговор молчавший до того Фильчиков.
— И не подумаю! — девушка взмахнула пышной гривой волос медного оттенка.
— Выполняйте, или я поставлю вопрос о вашей профпригодности!
— Да вы… как вы смеете?.. Кто вы такой?! — по лицу девушки разлилась бледность.
— Девушка, передайте ему листок! — поджал губы представитель Минобра.
— Да пожалуйста! — вспыхнула та, меняя оттенок лица с бледно-розового на красный, и сунула мне в руки листок.
— Вы не обижайтесь, — примирительно произнес я, переворачивая листок как положено. — Я что-то вроде врача, на меня нельзя обижаться. И ручку, если вас не затруднит.
— Свою надо иметь!
— В выходном фраке забыл.
Девушка только фыркнула, протянула мне свою авторучку и отвернулась, с вызовом сложив руки на груди.
— Так, поглядим, что у нас здесь, — я наскоро пробежал глазами текст, написанный довольно красивым почерком, затем вчитался внимательнее и взялся за исправления ошибок.
— Ну, что там? — нетерпеливо переспросил Фильчиков, нервно потеребив узел галстука.
— Не торопите меня, вы мне мешаете работать, — отшил я его, и тот шумно засопел. Минуты три во дворе Степанова дома висела тишина, нарушаемая лишь шорохом листвы и квохтаньем приблудных кур.
— Ну же! — опять не вытерпел Фильчиков.
— В общем, могу заключить следующее, — оторвался я от листа. — Имеем двадцать четыре предложения, двести три слова. На все это приходится тридцать пунктуационных ошибок — в основном отсутствие запятых или неверное их употребление, пропущено три тире, нет точек с запятой, лишнее двоеточие и его отсутствие. Синтаксис — пятьдесят девять ошибок. С большим трудом могу натянуть троечку.
— Многовато ошибок, — дернул шеей представитель Минобра, потянув пальцем тугой ворот рубашки. Все-таки камень в его огород. — Как же вы, моя дорогая, работаете на телевидении? — он приблизился ко мне и вытянул у меня из пальцев листок. Пробежал глазами правленый мной текст. Нахмурился.
— А я не статью писала для журнала, а наметки на скорую руку к интервью, — огрызнулась девушка. — Это так, между прочим.
— Давайте не будем ссориться, — сказал я. — Дело вовсе не в ней. Боюсь, это общая беда. И мне почему-то кажется, если мы сейчас проведем простейший диктант среди присутствующих, то результат окажется ничем не лучше.
Сзади ко мне неслышно подошел Степан, легонько сжал мое плечо и наклонился к самому уху.
— Молодец, так держать!
— Думаю, в этом нет ни малейшей необходимости, — поспешно сказал Фильчиков. Он сложил лист бумаги пополам, потом еще раз и убрал его во внутренний карман. — Это для отчета, — пояснил он раскрывшей было губки репортерше. — Но я не совсем понял, почему вы вините в этом, — постучал он ладонью по левой части груди, где у него находился потайной карман, — систему образования? Отдельные личности — это еще не все человечество. Непрофессионализм, знаете ли, встречается даже в наше просвещенное время.
— Да как вы… — девушка сжала кулачки и начала наступать на представителя Минобра. Еще чуть-чуть, и она вцепилась бы ноготками в его пышные бакенбарды.
— Тихо-тихо, — преградил я ей дорогу, выставив руку. Обойдемся без оскорблений и рукоприкладства. А если у Министерства Образования имеются сомнения — их очень просто разрешить путем всеобщего диктанта.
— Кхм-м, — кашлянул Фильчиков в кулак. — Думаю, вы правы. Но зачем такие сложности, в самом деле? И что вы конкретно предлагаете?
— В заявлении все уже изложено! — заметил ему Степан. — И как мне кажется, нет смысла повторяться.
— Да, разумеется, — Фильчиков зачем-то ощупал карманы и рассеянно огляделся по сторонам. — В таком случае я думаю, на этом можно и закончить. Все материалы будут переданы на рассмотрение полномочной комиссии. Всего доброго, — откланялся он и заспешил к своему автомобилю.
Телевизионщики тоже засобирались.
— Спасибо вам огромное! — зло бросила мне репортерша, сверкнув при этом ярко-голубыми глазами.
— Простите, но я не нарочно. Так получилось.
— Получилось, получилось! — забубнила девушка. — Вот вылечу из-за вас с работы…
— Я думаю, ничего подобного с вами не произойдет. Ведь вы в конце концов действительно не пишете статей. А еще имеете мужество доверять свои мысли бумаге.
— И еще глупость не проверять написанное. Прощайте!
— Постойте!
— Ну что еще? — порывисто обернулась та. Ее милое личико исказила гримаса негодования.
— Разрешите загладить свою вину и угостить вас ужином.
— Вы в своем уме? — девушка повертела пальцем у виска.
— Разве вы замужем?
— Нет, но…