Степана мы уговаривали очень долго, вдвоем с Софьей. Но я уже знал, что все это показное, поскольку Степан все-таки приехал…
Глава 5
За работу Степан взялся с неуемным энтузазизмом — да-да, именно энтузазизмом. На мой скромный взгляд это слово полностью отражало суть Степановой деятельности. Он, засучив рукава, с присущим ему тонким юмором расправлялся с неугодными ему учебными материалами, теперь уже на официальной основе: резал, кромсал, перестраивал, внедрял и исключал. В общем, не давал покоя ни себе, ни нам. По правде сказать, меня уже начинали обуревать сомнения, а правильно ли я вообще поступил, втянув его в это дело. Слишком уж лихо оно у Степана шло, и это могло закончиться очень и очень плохо. К заботам по составлению методматериалов прибавились еще две: первая — приходилось все время притормаживать Степана; и вторая — Минобр, почуяв неладное, взялся всеми силами вставлять нам палки в колеса. Теперь приходилось воевать еще и с ним, устраивать разносы, просить, требовать, доказывать. Главной причиной недовольства столь почтенного министерства было расхождение в принципах образовательного процесса, его идеологии — Степановы устремления шли вразрез с привычными и устоявшимися десятилетиями «истинами». Но Степан был непреклонен и шел напролом. Он знал, что прав. Минобр, не в силах понять, чего добивается Степан, только вяло защищался, отстаивая застарелый реализм привычного бытия…
Но настоящая беда нагрянула внезапно и вовсе не оттуда, откуда мы ее ждали. Скандал разразился на очередном собрании школы. Родители были крайне недовольны нововведениями и с пеной у рта защищали своих чад.
— Безобразие! — кричала тощая мамаша с взлохмаченной красно-синей шевелюрой. — Это форменное безобразие! Мой Васенька был отличником — теперь он троечник. Это не школа — это черт знает что! Вы перекрываете дорогу в жизнь моему талантливому сыну.
— Простите, — вставил я, уловив паузу в монологе возмущенной дамочки, которая понадобилась ей, чтобы набрать в легкие побольше воздуха для продолжения гневной тирады, — но ваш сын в пятом классе не знает таблицы умножения и не может выполнить простейших арифметических действий. Я могу показать результаты…
— Что вы мне тычите в нос какими-то дурацкими тестами? — взорвалась дамочка пуще прежнего. — Разве Вася собирается считать всю жизнь на пальцах? Для этого у нас есть калькуляторы!
— Возможно, но он не знает приоритета действий, — попытался я выправить положение, но все было впустую.
— Мой сын не компьютер! — выпалила дамочка, вложив в эту короткую фразу все презрение, на какое была способна. — Мой сын творческая личность! Он будет артистом!
— Хм-м, вы уверены, что мы говорим об одном и том же Васе? — сострил я.
— Что, что такое? — захлопала на меня наращёнными ресницами дамочка.
— Я хочу сказать, что ваш сын за пять лет не прочитал ни одного художественного произведения, не говоря уже о том, чтобы их осмыслить, не выучил ни одного стиха, даже одной строки запомнить не смог.
— Какое неслыханное безобразие! — задохнулась дамочка. — Вы намекаете, что мой сын тупой недоумок?
— Я ни на что не намекаю, а лишь констатирую факт, — сухо отрезал я. — Он лентяй, обычный лентяй, который мог бы шутя освоить программу. Но ему это не нужно, поскольку его вполне устраивать версия родителей о его непревзойденности.
— Да, ему это не нужно. И вы совершенно верно заметили: он очень умный мальчик. И он непременно найдет себя в жизни без ваших таблиц и книг!
— А я разве против? — мне стало скучно. Чего я, собственно, добивался, вступая с дамочкой в перепалку. Ее сын — будущий гениальный артист. А я? Кто я такой? Противотанковый еж, бетонный блок на пути непревзойденного таланта? — Спасибо, мы вас поняли.
— А…
— Ваш сын будет отличником.
Дамочка долго лупала на меня своими неестественно длинными, словно у кота усы, ресницами, потом что-то проворчала себе под нос и элегантно уселась в кресло, закинув ногу на ногу.
— Кто еще хочет высказаться? — обвел я зал взглядом. Желающих оказалось немало. Просто лес рук.
— Мой Димочка собирается стать путешественником, — проникновенно вещала несколько полноватая женщина с жутко размалеванным лицом.
— Вы в этом уверены? — усомнился я.
— Разумеется! Он обожает путешествовать.
— Но при этом считает, что Афины находятся в Африке, а Рим — это древний исчезнувший континент.
— А разве это не так? — сразила меня женщина наповал. — Впрочем, какое это имеет значение. Для этого и существуют навигаторы.
В этом вопросе поспорить с ней было трудно. Я не стал упорствовать.
Следующей выступала миловидная крашеная блондинка. При этом она накручивала на палец длинный завитой локон и непрестанно чмокала огромными — нет! — просто кошмарно огромными накачанными губами.
— Моя Зиночка исколола себе все пальчики иглой — это просто возмутительно! Что за гнусный садизм, давать в руки ребенку такой опасный инструмент? А если она случайно выколет себе глазик, кто за это будет отвечать? К тому же что это за дикость тысячелетней давности? Я считала, у нас передовое образование. Прямо темные века! Поймите меня правильно, но это просто немыслимо шить руками, когда для этого существуют автоматы!..
— Безобразие! У моего Вовочки развилась страшная мигрень. Я буду жаловаться! — трясла над головой пальцем полногрудая красавица, чьи мочки оттягивали тяжелые бриллиантовые серьги. — Подумать только, ему приходится делать уроки! Что за глупости в самом деле? Уроки какие-то выдумали. Мало того, наши дети отсиживают в школе по два часа… Нет, вы только вдумайтесь в это! Два часа — сумасшедшая нагрузка на детский неокрепший организм. Так еще и дома им приходится сидеть над задачами, которые даже взрослые не могут решить! Я буду жаловаться…
Я уже не слушал высокопарных речей следующих ораторов. Мной овладели уныние и безысходность. Все наши начинания шли прахом. Мы никак не рассчитывали получить удар под дых с этой стороны. Мы упустили главное: ребенок в этом сумасшедшем мире неприкосновенен. Настолько неприкосновенен, что даже попытка обучить его являет собой изощренное насилие. Я видел, что Степан сражен наповал, убит, растоптан и раскатан катком глупости, мои активные коллеги — растеряны, а те, кто активно оказывал нам сопротивление, торжествовали свою победу.
Я с трудом дождался окончания собрания, не проронив более ни слова, а через пару недель, в конце учебного года провел, как того требовало новое постановление, положенные контрольные и экзамены. В шестой класс перешли лишь два человека — их родители на собрании были единственными, кто не тянул рук…
Вызов в Минобр не оказался неожиданностью. Мы были к нему готовы и не тешили себя пустыми надеждами, что все выйдет по-нашему. Нас ругали, просили, потом умоляли отменить или пересмотреть результаты экзаменов. Нас даже пытались запугать кошмарными последствиями травм ранимой детской психики, но мы со Степаном оставались непреклонны. Оспаривать, по сути, нечего — это были полные нули, просто абсолютные неучи, которым и в пятом-то классе делать нечего, не то что в шестом. И нас совершенно не проняло заключение детских психологов, к которым нежно любящие родители отволокли своих чад, а те, охая и ахая, принялись выправлять последствия ужасных психических травм — за деньги еще и не те болячки могут отыскаться.
Не отменил результатов и Глобальный Интеллект. Все в рамках закона, все правдиво и прозрачно. И это стало началом крупного внутреннего конфликта Интеллекта. Его раздирали противоречия, он метался, ища решение проблемы, но ни на отмену, ни на официальное утверждение результатов никак решиться не мог. Выходил прямо-таки буриданов философский парадокс: с одной стороны, нет ничего более святого, чем человек, а с другой — знания ведь действительно отсутствовали! Родители неистовствовали, Минобр отделывался ничего незначащими, пустыми заверениями, что все будет в порядке, надеясь на Интеллект — он-то уж обязательно найдет выход! Интеллект же, в свою очередь, надеялся на помощь людей, но как можно было уточнить свои основополагающие принципы, если у тех, у кого он просил помощи, отсутствовали специальные знания? И конфликт вышел на новый виток.
Но нас со Степаном это уже не интересовало. Подав заявления об увольнении по собственному желанию, мы торжествовали, упивались одержанной победой над глупостью и — чего уж греха таить, — потихоньку посмеивались. Заваренная нами каша бурлила, пузырясь и вылезая из краев. И пусть мы добивались вовсе не того результата, на какой рассчитывали, но зато нам удалось расшевелить застойное болото. А это, согласитесь, само по себе уже немалое достижение.
Вместе с нами уволилась вся наша команда — все пять человек. Толковые, разносторонне развитые учителя, стремящиеся изменить будущее. «Бобер» возрождался в новой ипостаси. Нет, даже не «бобер» — теперь он более напоминал убеленного сединами разума старца. Мы решили не отступать с намеченного пути и организовали частную школу, правда, не особо надеясь на успех. Однако, мы ошиблись. Были еще люди, устремленные в будущее, нацеленные на лучшее и правильное. От желающих учиться у нас не было отбою. Сначала нам удалось набрать всего троих человек, затем пришло еще семеро, а после к нам повалил народ с разных городов — люди ведь общаются меж собой.
Мы ликовали как дети. Наконец-то нам все удалось, но радоваться было рано. Работы становилось все больше и больше, мы не справлялись со взятыми на себя обязательствами. Пришлось искать учителей — с этим оказалось сложнее, но мы справились. Наша школа выходила на новый уровень, и Интеллект не смог не заинтересоваться нашими успехами. К его прошлым сомнениям добавились новые. Один-два человека — это исключение, но если к опальным учителям валом валит народ — это, как ни крути, уже серьезно. Минобр только разводил руками, но помешать нашей вполне законной деятельности не мог. По сути, мы не делали ничего особенного, кроме того, что принимали в школу детей, желающих учиться — «гениальным» лентяям делать у нас было нечего. В остальном это была совершенно обычная школа, где преподавались столь же совершенно обычные предметы. Что же ка