атно.
Вот этот нюанс в данной разведывательной информации, судя по всему, и привлек особое внимание фальсификаторов, потому как всем хорошо было известно, что в вопросах авиации того времени Сталин разбирался не хуже любого авиаконструктора, что впоследствии они и признали в своих мемуарах. Соответственно, как знаток авиации того времени, Сталин, по замыслу фальсификаторов, вполне естественно мог бы остро негативно отреагировать на такую информацию. На то и был весь расчет фальсификаторов.
А не привлечь к себе пристальное внимание фальсификаторов этот нюанс не мог еще и по той причине, что в подлинных воспоминаниях П.М. Фитина, написанных им в 1970 г. в связи с 50-летием советской внешней разведки, и которые были рассекречены и полностью опубликованы только в 1999 г., содержалась остро необходимая для документального оформления фальшивки базовая деталь, якобы озвученная Сталиным, без которой документальная манипуляция не имела бы под собой основания. Но, как говорится, все по порядку.
Вот собственноручно подготовленное П.М. Фитиным описание того события: «16 июня 1941 года из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года. Эти данные тотчас были доложены в соответствующие инстанции.
[Не могу не обратить сразу же внимание читателей на следующий очень важный нюанс. Не стоит воспринимать и тем более понимать использованное уважаемым Павлом Михайловичем слово «тотчас» в абсолютно буквальном смысле. Дело в том, что между поступлением из резидентуры шифртелеграммы даже с грифом «молния» и направлением ее содержания в адрес Инстанции в любом случае прошло определенное время, которое требовалось для расшифровки телеграммы, ее доклада начальнику разведки, его доклада этой же телеграммы наркому, который и принял решение о срочном направлении такой информации в Инстанцию, подготовки сопроводительного письма, упаковки в секретный пакет, передачи оного в фельдъегерскую связь, а также для доставки этого пакета в секретариат Сталина. Подчеркиваю, что при всем том, что в разведке традиционно работают, тем более в угрожаемый период, в режиме резкого ускорения всех действий, в любом случае прошло некоторое время, прежде чем эта информация попала к Сталину. Тем более что в ней была учтена информация двух агентов, на что также требовалось время и что зафиксировано в воспоминаниях сотрудника, который непосредственно работал с этими данными. Принимая же во внимание то обстоятельство, что на «сопроводиловке» стоит дата «17 июня 1941 г.», эти данные ушли с Лубянки после полуночи, то есть уже в первые часы 17 июня 1941 г. — в те времена весь партийно-государственный аппарат СССР работал до глубокой ночи, подстраиваясь под рабочий режим самого Сталина, который любил работать по ночам. Поэтому вовсе не случайно П.М. Фитин продолжил свое описание того события, так, как это приведено ниже.]
Поздно ночью с 16 на 17 июня меня вызвал нарком и сказал, что в час дня его и меня приглашает к себе И.В. Сталин. Многое пришлось в ту ночь и утром 17 июня передумать. Однако была уверенность, что этот вызов был связан с информацией нашей берлинской резидентуры, которую он получил. Я не сомневался в правдивости поступившего донесения, так как хорошо знал человека, сообщившего нам об этом».
[Невозможно не отметить следующее. Фитин физически не мог не знать, что, например, агент «Старшина» еще весной 1941 г. в мягкой форме был заподозрен, вежливо говоря, в дезинформации. Увы, но в данном случае трудно избежать повтора, так что не обессудьте. На одной из страниц своих мемуаров знаменитая советская разведчица Зоя Ивановна Воскресенская/Рыбкина — «Под псевдонимом Ирина. Записки Разведчицы» (М., 1997), — которая работала с информацией этой агентуры, привела интересный документ, который придется привести полностью, в котором есть любопытная характеристика «Старшины»:
«ПИСЬМО № 46
от 5/IV 1941 г. тов. Захару (резидент советской внешней разведки в Берлине Амаяк Кобулов. — А.М.). Берлин
О Старшине и Корсиканце
<…> Работу со Старшиной следует максимально активизировать. Из Ваших сообщений видно, что Старшина отлично понимает, кому и для чего нужны его сведения. Ему следует объяснить, насколько важно нам иметь по этим вопросам документальные материалы или хотя бы копии их.
Между прочим, в одном из сообщений Старшина указывает, что немцы готовят планы бомбардировок против Выборга и Ленинграда с одной стороны, против Киева и Яссы с другой,
В следующем сообщении Старшина говорит, что немцы готовятся подвергнуть бомбардировке Киев, Яссы и другие города Советской Украины. Между тем известно, что Яссы — румынский город.
Такое невежество со стороны Старшины, который специально занимается этим делом, выглядит странно.
2. Активизация работы со Старшиной никоим образом не должна отражаться на работе с Корсиканцем.
Нужно добиться регулярного получения от него материалов его ведомства, главным образом, о потенциале экономических ресурсов Германии, о торговых договорах с другими странами, о положении валютного рынка и т. д., о чем мы уже неоднократно указывали.
Вместе с тем поговорите с Корсиканцем, кого из его близких людей можно также непосредственно переключить на связь с нами. В первую очередь обсудите вопрос о Греке, Итальянце и Кузене. Нас также интересует дальнейшее изучение Лебера (в будущем Брэм) и Головы. Определите, наконец, кто такой Икс, почему Корсиканец упорно не называет его имени»[257].
Проще говоря, информация «Старшины» явно уже не раз вызывала в Центре, вежливо говоря, недоуменное удивление. Соответственно и высказанный в письме серьезный укор в адрес агента — не случайность. Ведь он же занимал пост начальника 5-го отделения разведывательного отдела ВВС Германии. В руководимое им отделение поступали все сообщения германских военно-воздушных атташе из всех стран мира, а также иная не менее важная для любой разведки информация. Среди его источников был некто Б. Шмидт, который отвечал за хранение секретных карт с нанесенными на них целями для бомбометания. Проще говоря, выходит, что Шмидт и, очевидно, другие сотрудники вольно или же по указаниям абвера распространяли дезинформацию, которую заглатывал «Старшина» и затем передавал своему куратору из советской разведки. То есть, фактически не раздумывая, даже без собственной предварительной проверки, агент передавал куратору из разведки любые данные, которые попадали в его руки. Отсюда и столь резкий укор Центра — «Такое невежество со стороны Старшины, который специально занимается этим делом, выглядит странно». А ведь это пока (пока!) еще мягкий упрек в передаче советской разведке дезинформации.
Подчеркиваю, что об этом укоряющем агента в «странном невежестве» письме Фитин физически не мог не знать — германское направление деятельности советской внешней разведки тогда было самым главным, и вся документация, в том числе и переписка с берлинской резидентурой, проходила через руки руководителя советской внешней разведки, то есть самого Павла Михайловича Фитина. Но если он сам написал, что хорошо знал этот источник, то весьма трудно понять, как в его воспоминании появилось утверждение о том, что он не сомневался в правдивости его информации?!
Слегка отвлекаясь от основной темы, не могу не отметить также и то, что, вежливо говоря, именно невежественными сообщениями «Старшины», которые направлял НКГБ СССР в ГРУ и ГШ, впоследствии оправдывались даже маршалы, пытаясь хоть как-то объяснить причины трагедии 22 июня, в том числе оправдать то главное обстоятельство, что Генштаб «почему-то проморгал» наиболее сильный удар вермахта именно левым крылом, главным образом по Прибалтийскому и особенно Западному особым военным округам. Например, Маршал Советского Союза М.В. Захаров, который, оставив потомкам одни из самых честных и объективных воспоминаний о деятельности Генерального штаба накануне войны, тем не менее не смог удержаться от того, чтобы не сослаться па аналогичную «невежественную» информацию «Старшины».
Фактически единственная по настоящему ценная крупица информации, которая полностью адекватно соответствовала реалиям того дня, заключалась в том, что Германия уже полностью изготовилась к нападению на СССР и удара можно было ожидать в любой момент. Однако и эта единственно ценная часть была слишком общей. В вопросах войны и мира всегда нужна запредельная конкретика. Малейшая ошибка или даже неточность может слишком дорого обойтись. Не говоря уже о том, что утверждение о готовности Германии напасть в любое время после информации агента — так это еще надо было проверить полностью ни от кого и ни от чего независимым образом, что, кстати говоря, и было сделано, но об этом скажем чуть ниже.]
Продолжим цитирование воспоминаний Фитина: «Мы вместе с наркомом в час дня прибыли в приемную Сталина в Кремле. После доклада помощника о нашем приходе нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за все время разговора не садился. Он прохаживался по кабинету, останавливаясь, чтобы задать вопрос или сосредоточиться на интересовавших его моментах доклада или ответа на его вопрос.
Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них был сверху наш документ (обратите на это внимание: значит, они не у дверей торчали, а стояли очень близко к столу, иначе не смогли бы заметить, что лежит сверху одной из стопок. — А.М.), И.В. Сталин, не поднимая головы, сказал:
— Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз? (??? — А.М.)
Мы молчим. Ведь всего три дня назад — 14 июня — газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз. И.В. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивая трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил: