Информация об ультиматуме, приведенная в донесении «Кремня» из Берлина, была далеко не единственной, как это приводилось в ранее цитируемых шифртелеграммах, направленных в Центр в мае месяце, а также в донесениях поступивших за месяц до этого201.
Об этом же в своих донесениях в апреле — мае 1941 года докладывали агенты НКГБ СССР в Берлине «Старшина» (Харро Шульце-Бойзен) и «Корсиканец» — Арвид Харнак, старший правительственный советник в имперском министерстве экономики202.
14 мая нарком госбезопасности В.Н. Меркулов представил И.В. Сталину, В.М. Молотову и Л.П. Берия агентурное сообщение, поступившее от Х. Шульце-Бойзена 9 мая, в котором наряду с утверждением о скором нападении Германии на СССР, не исключалась возможность выдвижения Берлином ультиматума Москве:
«В штабе германской авиации подготовка операции против СССР проводится самым усиленным темпом. Все данные говорят о том, что выступление намечено на ближайшее время. В разговорах среди офицеров штаба часто называется дата 20 мая как дата начала войны. Другие полагают, что выступление намечено на июнь. В начале Германия предъявит Советскому Союзу ультиматум с требованием более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии этих требований в промышленные районы и хозяйственные центры и предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть»203.
Приблизительно в то же время Арвид Харнак доложил:
«На совещании ответственных референтов Министерства хозяйства референт прессы Кроль в докладе заявил: «…От СССР будет потребовано выступление против Англии на стороне держав «оси». В качестве гарантии будет оккупирована Украина, а возможно, и Прибалтика»204.
«Ядром», где по указанию Гитлера, с его ведома и под его контролем, формировались предложения в части возможных требований ультиматума выступало министерство иностранных дел. Именно отсюда «просачивалась» информация в зарубежные представительства и органы военного руководства страны. Информация о зондаже Гитлера советской позиции кругами расходилась и нередко оформлялась как «слухи» в докладах как разведки, так и по линии НКИД. Эта информация, отражавшая позицию рейхсканцлера, по сути уже являлась дезинформацией. Однако не следует считать, что министерство иностранных дел Германии изначально целенаправленно выступало в роли распространителя дезинформации. Отнюдь. К уже сознательной дезинформации германский МИД перешел накануне нападения на Советский Союз.
Статс-секретарь германского МИДа Э. фон Вайцзеккер высказал предположение в своем дневнике, что у Советского Союза была иллюзия, что если дело даже дойдет до вооруженного выступления против СССР, ему в любом случае будет предшествовать обычная дипломатическая процедура: переговоры, выдвижение претензий, ультиматум и т. п.: «Удивительно, что, несмотря на постоянную подозрительность и недоверчивость к партнерам, СССР оказался застигнутым врасплох как в политическом, так и в военном отношении. Возможно, русские считали, что раз война все равно начнется, то это будет происходить постепенно, в традиционной дипломатической манере, то есть путем подачи жалоб, ответов, ультиматумов и только затем военных действий (выделено мной. — М.А.). Но даже недавнее нападение Гитлера на Югославию и Грецию их ничему не научило. Очевидно, Россия думала, что для Германии, находившейся в трудном положении, неразумно открывать второй фронт и игнорировать такой положительный для нее фактор, как нейтральная Россия, которая снабжает рейх сырьем»205. Здесь речь о заблуждениях, по мнению Вайцзеккера, советского руководства, но никак о дезинформационных акциях со стороны Берлина.
Не следует исключать, что первоисточником информации о возможном выдвижении Германией «требований» к СССР явилась передача лондонского радио от 7 мая 1941 г., в которой утверждалось со ссылкой на последние речи Черчилля, что именно «пшеничные поля Украины и нефтяные промыслы Баку представляют для Германии первостепенный интерес»206.
Что же касается руководящих указаний начальника штаба ВГК вермахта Кейтеля «по маскировке» подготовки к операции «Барбаросса» от 15.2.1941, а также его распоряжения от 12 мая 1941 г. по проведению «второй фазы дезинформации» в связи «с введением максимально уплотненного графика движения эшелонов 22 мая», то в них ни о чем подобном не говорится.
Наше «послезнание» дает основание утверждать, что возможность выдвижения Германией ультиматума является дезинформацией. И это соответствовало действительности, хотя Гитлер и после 22 мая ошибочно считал, что он еще может предъявить Советскому Союзу требования (оставалось только определиться какие) и никто не посмеет ему перечить. Сообщения о том, что вторжение можно предотвратить «поторговавшись», не являлись слухами и исходили от единственного источника — Гитлера.
«… я убежден в том, что Сталин готов сделать нам еще более далеко идущие уступки». — Докладывал Гитлеру германский посол в ходе аудиенции 28 апреля. Подобную рекомендацию Гитлер не мог оставить без внимания.
О том, что Сталин использует свое новое положение — Председателя Совнаркома СССР — для того, чтобы способствовать сохранению и развитию добрососедских отношений между двумя странами Шуленбург докладывал в Берлин неоднократно — 7, 12 и 24 мая, хотя утверждается, что его телеграммы не попали в руки Риббентропа, ни тем более Гитлера207.
Тем не менее, германскому послу удалось довести до Гитлера свою позицию по советско-германским отношениям. Осталось найти канал «прощупывания» Гитлером реакции И.В. Сталина на выдвижение возможных требований. И такой канал был найден. Им стал Орестс Берлинкс («Лицеист»), агент-двойник.
Орестс (Орест) Берлинкс родился в Российской империи в Риге в 1913 году в семье врача. В 1939 году его направили корреспондентом в Берлин. Здесь Берлинкс и познакомился с резидентом НКВД под прикрытием должности советника полпредства СССР в Германии (с 26.08.1939 г.) А. З. Кобуловым208 («Захар») (младший брат Б.З. Кобулова, заместителя наркома ГБ СССР 25.02.41–30.07.41; заместителя наркома внутренних дел СССР 30.07.41–14.04.43), протеже Берии. Кобулов не имел разведывательного опыта, что явно не соответствовало занимаемой им должности209.
«Первое упоминание об элегантном, высоком, спортивного вида молодом человеке с гладко зачесанными назад редкими светлыми волосами легло на стол руководителя советской разведки в Москве в самом начале августа 1940 года. В срочном сообщении Захара из Берлина говорилось, что он познакомился через корреспондента ТАСС, сотрудника резидентуры Философова с хорошо разбирающимся в политике эмигрантом-латышом. Берлинкс остался «без гроша в кармане» после того, как представляемая им при МИД Германии газета перестала издаваться, а он сам оказался в «вынужденной эмиграции». Захар сообщал в Центр, что его новый знакомый — двадцатисемилетний Орест Берлинкc — «трезво оценивает установление советской власти в Прибалтике», производит «весьма благоприятное впечатление» своими манерами и хорошим знанием немецкого языка и готов делиться с Москвой полученной в кругах немецкого МИД информацией. Захар обещал в ближайшие дни «более обстоятельно» поговорить с Берлинксом о «перспективах его дальнейшей журналистской деятельности в Германии» и «при удобном случае — завербовать», присвоив конспиративную кличку «Лицеист».
Как выяснилось впоследствии, «Лицеист» с самого начала сообщил в пресс-бюро МИД Германии о знакомстве с Философовым и его просьбе информировать о текущих делах. Немцы рекомендовали латышу продолжить контакт с русскими и постоянно держать их в курсе дела. Они обещали снабжать его сведениями, которые «Лицеист» будет передавать «советским друзьям». Поскольку сам Захар почти не знал немецкого языка, всю работу с «Лицеистом» он проводил через Философова, которого использовал в качестве переводчика.
Уже 15 августа 1940 г. (т. е. через 10 дней после первого знакомства) из Берлина в Москву ушла очередная телеграмма Захара. Два слова определяли ее емкое содержание: «Лицеист завербован». Дальше шла его краткая биография, записанная Захаром лично со слов Ореста Берлинкса. Родился в семье врача в сентябре 1913 года. Учился в 1-й реальной гимназии в Риге («которую я блестяще окончил в 1933 г.»). Держал конкурсный экзамен на химический факультет Рижского университета, но случайно получил место переводчика в редакции газеты «Бриве Земе», поскольку хорошо знал три европейских языка»210.
«Философов» — псевдоним сотрудника резидентуры НКВД/НКГБ в Берлине И.Ф. Филиппова211 под прикрытием должности заведующего отделением ТАСС.
«Философов», как и Кобулов имел нулевой опыт разведывательной деятельности, а отсюда — смутное представление о правилах конспирации у обоих. «Вербовка» агента и проведение последующих встреч с ним через переводчика в стране с жестким контрразведывательным режимом должны были сразу же попасть в поле зрения германских спецслужб. Поэтому можно было не дожидаться доклада «Лицеиста» в пресс-бюро МИД Германии о контакте с «Философым». Этот контакт был бы сразу же вскрыт, как только на встречу с «Лицеистом» «Философов» отправился вместе с Кобуловым (принадлежность обоих к разведке была известна германским спецслужбам).
19 мая 1941 г. от «Лицеиста» была получена многоплановая информация, в которой высказывалось завуалированное опасение перед «громадными силами», сконцентрированными на границе с Германией, и обращалось внимание, что последствия войны будут губительны для Советского Союза. При этом давалась крайне низкая оценка Красной Армии. Завышенное же количество германских войск на советских границах — 160–200 дивизий — должно было, по словам «Лицеиста», показать Советскому Союзу решимость Германии действовать, «если ее к этому принудят». Одновременно указывалось, что Гитлер рассчитывает, что Сталин прекратит всякие интриги против Германии, а главное, даст больше товаров, особенно нефти.