[41] для продуктов, в первую очередь, для зерна. У них оставался один надежный схов, в котором прятали зерно от продотрядов, но он был небольшим, большой бы обнаружили. А что будет теперь, во время войны? Опять потребуется зерно, продукты питания, может, еще и лошадей реквизируют для армии, как было в Первую мировую? От этой власти всего можно было ожидать. Прикинув в уме места возможных закладок, Богдан решил, что один все-таки надо будет сделать в стороне от их хуторка, в небольшой балке, да на этом и успокоился. Чтобы скупиться, пришлось объехать почти весь город, благо, Могилев-Подольский городок небольшой, зажатый в компактной долине меж холмов, что окружали левый берег Днестра. Намного чаще местные жители называли его просто Могилевом, или Могилевом-на-Днестре. Эти названия остались еще с царских времен, только при советской власти, в двадцать третьем году, город получил приставку Подольский, чтобы отличать его от Могилева в Белоруссии. Город небольшой, его пройти пешком — час делов из конца в конец, а если самый центр, там, где вся жизнь, около базара, так это вообще двадцати минут с гаком хватит.
Недалеко от базара располагался шинок, небольшой, уютный, в нем собирались местные балагура, там можно было найти людишек, баловавшихся перевозом через стремительные быстрины Днестра контрабанды, всюду, где существует граница, будут существовать и контрабандисты. Сейчас, когда граница прошла по Пруту, местные контрабандисты как-то захирели, за товаром приходилось ехать далеко, доставать сложно, перевозить — тот еще геморрой, но как-то выживали. Богдан хотел зайти в шинок не столько для того, чтобы выпить, сколько для того, чтобы послушать, что люди говорят. Нет, выпить немного тоже было можно, ну, чуть-чуть разве что, как раз так, чтобы Уля не заругалась.
В полуподвальном помещении людей было немного, балагура Хума, его товарищ по извозчичьему делу Сулима, Петро Наливайко, что промышлял мелкой торговлишкой (то есть контрабандой), да цыган Роман, этот и таскал товар через Днестр, ушлый был, проскочит где угодно, как ужик втихаря проберется, да не просто так, а с товаром. Еще за одним столом сидели трое каких-то незнакомых человека, все в простой одежде, но было в них и что-то непонятное, неприятное глазу, что ли. Богдан подсел к Роману, если кто что знает, так это хитрый ром.
— Доброго дня, ромале,[42] — поприветствовал.
— Тобі теж не хворіти,[43] — ответил тот.
— Ти чув, війна… всі вже чули, так? — цыган в ответ утвердительно качнул головой. — А ти не чув, що зараз робиться? Може щось знаєш?[44]
— А знаю я, Богдан, что наших бьют, и что наши бьют, а кто кого побьет, так этого никто не знает. Сейчас мобилизация будет, это я тоже знаю, а что будет дальше, так это кони в степи знают, про это ковыль под их конями шепчет, да вольный ветер поет. Мое дело что, собрался и поехал, вольному воля, а тебе вот, скажи, куда деться, тебя земля держит… ты к ней привязан, а я нет, — цыган перешел на русский, Богдан сам не заметил, как перешел на него.
— Удержат или нет, дойдет ли сюда немец? Вот чего не знаю, чего боюсь, Роман, — почти шепотом, оглядываясь на незнакомых людей, произнес Богдан.
— Все говорят, что удержат, — твердо сказал ром, а потом прошептал, тоже тихо-тихо, — немец прет, может его и остановят, только не здесь, так говорят умные люди.
Богдан купил бутылку водки, понимал, что Роману надо проставиться, а то потом и не подходи, а сам начал раздумывать о словах цыгана. Было в них что-то такое, что заставляло верить, конечно, что-то цыган знал, что-то додумал, но у этого прощелыги башка варит, это любой на базаре скажет. Его отец знатный кузнец, его инструмент на базаре расходится, как горячие пирожки в морозный день. Как только они выпили по стопочке, в шинке появился еще один посетитель, лицо которого показалось парню немного знакомым, впрочем, закусив первую стопку кислой капустой, он разлил еще по одной. А посетитель, по одежде похожий на тройку за крайним столиком, оглядел зал, метнул взгляд на Богдана, потом еще раз, и только потом подсел к троим товарищам.
После третьей чарки Майстренко оставил почти половину бутылки Роману нисколько не сомневаясь, что цыган ее преспокойно докончит в самое ближайшее время. Пирожок с горохом да пучок кислой капусты не самая лучшая закуска для выпивки, но и выпито было всего ничего, так что соображал парень вроде бы неплохо. Он вышел на свежий воздух. До вечера было достаточно времени, так что домой должен был вернуться засветло. Вчера Ульяна провозилась весь вечер, располагая кроля и крольчих, кормила их, гладила, игралась ими, как дите малое, право слово. А Иван сегодня про сестру ни слова не спросил, вот сухарь черствый. И в душе Богдана опять стало горько и обидно. И тут его окликнули.
— Богдане! Богдане Майстренко! Доброго дня![45] — Богдан оглянулся. Он уже совсем было подошел к подводе, как был остановлен тем самым, смутно знакомым человеком, который только что был еще в шинке. Невысокий, худощавый, чуть прихрамывающий на левую ногу, на продолговатом небритом лице красовался шрам, делавший человека довольно приметным. Парень напрягся, но то ли от выпитого, то ли от общего настроения, вспомнить подошедшего не мог.
— Так, це я. Чим можу бути вам корисним?[46] — выигрывая время, Богдан постарался отделаться общими фразами, чтобы вспомнить, наконец, где и когда они встречались.
— Ви, мабуть, мене не запам'ятали, ми зустрічалися з вами у Миколи Савуляка. Я приїздив до нього, ви ще тоді молодим хлопцем були, та Микола казав, що подаєте великі надії,[47] — и незнакомец усмехнулся. Эта его улыбка, напоминающая, скорее, оскал, позволила Богдану вспомнить, действительно, он видел его в гостях у Сауляка. Он даже фамилию хозяина тогда произносил с этим самым «в»: Савуляк, а еще у него тогда шрама не было, а вот улыбка, напоминающая волчий оскал была такая же, нет, теперь она стала еще страшнее.
— Так, згадав, пан Панас…[48]
— Просто, пан Панас, цього досить,[49] — перебил Богдана незнакомец, которого он видел очень давно, так давно, что сейчас и представить не мог, зачем ему понадобился.
— Богдане, сподіваюсь, можу вам довіряти, як другові Миколи Миколайовича?[50] — когда Богдан кивнул в ответ, тут же продолжил:
— Ви, пане Майстренко пам'ятаєте, як ми казали в той час: Україна понад усе![51] — сказал, и внимательно посмотрел на парня.
— Так, Україна понад усе! — мгновенно повторил эти сладкие его слуху слова Богдан.
— Бачу, що вам, Богдане, я можу довіряти. Так?[52]
— Звістно.[53]
— Ви знаєте, до якої організації належав покійний пан Микола?[54]
— Так, він мені відкрився.[55]
— Не будемо казати ці слова вголос, пане Богдане, ми з паном Савуляком побратими, так що в мене одне запитання: ви з нами, чи ні?[56]
— Україна понад усе! Я з вами, пане Панасе.[57]
Услышав последнюю фразу, его собеседник, принадлежавший к организации украинских националистов, ощерился улыбкой, напоминающей волчий оскал. Впрочем, это, наверное из-за шрама мне так кажется, ершил про себя Богдан. Он в свое время тесно сошелся с учителем Савуляком, понимал, к какой организации тот принадлежит, но правду про ОУН Николай Николаевич ему рассказал незадолго до совей смерти. Сказал он ему и пароль, по которому тот узнает посланца провода (руководства), как и указал ему место, где спрятал важные документы, которые надо будет передать сказавшему пароль человеку.
— Добре, пане Богдане, ви пам'ятає, як швидко біжить Дністер за його порогами?[58]
Богдан встрепенулся, это был пароль. Отзыв он выучил наизусть. Он ждал этой минуты. Ждал, боялся, надеялся, верил и терял веру. А потому спокойно так сказал:
— За порогами течія Дністра вдвічі менша, ніж до них, пане хороший.[59]
— Скажи, друже Богдане, а нічого тобі побратим Микола не передавав?[60] — спросил собеседник, уставившись на парня, высверливая его взглядом.
— Так, він вказав на схованку, там документи, що треба вам віддати.[61]
— Добре, завтра вранці зустрінемось на базарній площі. Я сам тебе знайду, спитаю за зерно, кинь на підводу пів мішка. Там і документи сховаєш. Зрозумів?[62]
— Так! Зроблю.[63]
Панас опять ощерился доброй такой улыбочкой, от которой дрожь шла по телу, и перешел на очень доверительный тон:
— Наш час настає. Україна стане вільною. Гітлер дав згоду на створення незалежної української держави, тепер ми москалям дамо прикурити! Наші йдуть за німцями і вже створюють адміністрації на місцях. Всі органи місцевої влади будуть нашими. Так, поки не розбили більшовиків, ми будемо під контролем німців. А потім — ні. Тільки ми будемо панувати у своїй сторонці. Моя місія попередити вірних людей, я вже збирався до вас на хутір, та сталося вдало. Через тиждень-другий німці будуть тут. Не уявляєш, яка сила вдарила по москалям та жидам, їм всім капут! А до осені німці дійдуть аж до Уралу, тоді Сталіну та його голопузим підпанкам кінець! Взимку будемо в своїй державі.