Про судьбу экипажа СБ долгое время ничего не будет известно. Официально все трое будут числиться пропавшими без вести. Только в шестидесятых годах смогут восстановить картину этого боя. В селе Садковцы, жители которого стали свидетелем подвига экипажа советского бомбардировщика, установили памятник нашим летчикам, отдавшим жизнь за спасение Родины от нацизма[107]. Там же установлена мемориальная доска в память о наших героях. Вечная слава погибшим в этой войне!
Глава тридцать вторая. ДОТ 112
28 июля 1941 года.
Степан Майстренко мог считать себя уже опытным воином. Он попал в гарнизон 112-го ДОТа, расположенного на берегу у села Бронницы. ДОТ имел два 76-мм орудия и три пулемета на турелях, а секторы их огня прикрывали довольно большой участок у реки, удобный для переправы: в этом месте был брод, правда, после дождей река была достаточно полноводной, но всё равно тут можно было ее перейти, организовать понтонный мост — вот именно это направление их огневая точка и перекрывала. Всего в гарнизоне было тридцать человек, командовавший им старший лейтенант Закревский был кадровым военным, служившим в Красной армии с тридцать четвертого года. Первый свой бой они приняли шестнадцатого числа. Пятнадцатого небольшие группы немцев (разведка) переправлялись на этот берег, но были отогнаны огнем полевых частей, выделенных для прикрытия укреплений. А вот шестнадцатого, после налета авиации и артиллерийской подготовки враг начал переправляться на левый берег, наводя переправу. Когда захватчик начал концентрироваться на нашем берегу, ДОТ ожил. Открыли огонь из обоих орудий и пулеметов. Степан только успевал подносить снаряды, пушки били не переставая, всё больше врагов падали на холодный утренний берег Днестра. Заработали станковые пулеметы, внося еще больший хаос в ряды неприятеля. А дальше начался ад. Укрепления стали обстреливать из орудий, и не только мелкокалиберных, которыми старались попасть в бронезаслонки, к веселью присоединились тяжелые зенитки, прозванные у нас «Ахт-ахт'ами» за своеобразный звук выстрела. Правда, бетон держал все выстрелы, всё таки эту линию укреплений строили на совесть, не сравнить с Киевским укрепрайоном, где под руководством дорого Никиты Сергеевича серьезным образом «экономили» на цементе. Была попытка и саперов прорваться в тыл охраняемой ДОТом зоны, но там их встретили красноармейцы 528 стрелкового полка, так что в этот день саперам у Бронницы обломилось.
К вечеру наступило затишье, оно было связано с тем, что противник навел две понтонные переправы чуть ниже по течению реки так, чтобы они не попадали в сектор обстрела 112-го ДОТа. Вечером на наш берег переправилось немного вражеской пехоты, а на следующий день ситуация стала совершенно паршивой. Утро началось с удара вражеской авиации, а потом снова артиллерия с правого берега стала бить по бойницам ДОТа, намереваясь выбить зубы у большевистской крепости. Связь с командованием утратили еще шестнадцатого вечером, после авианалета появились первые погибшие. Но сдаваться никто не собирался. Степан в этот день впал в какое-то странное состояние, когда делаешь привычную работу, выполняешь приказы, но совершенно не чувствуешь, не контролируешь себя. Он казался себе «ватным человечком». От грохота разрывов закладывало в ушах, разрывалась голова от страшной боли, но молодой боец носил снаряды, набивал пулеметную ленту, когда ранило пулеметчика, заменил его, более-менее умело отстрелялся, ранив или убив трех немецких солдат. Вечером командир отправил пару бойцов на командный пункт, чтобы узнать ситуацию. Вернулся только один, тяжело раненный, он сумел рассказать, что их ДОТ попал в окружение, связи нет, а красноармейцы прикрытия отступили. По звукам, бой идет далеко за Бронницей, скорее всего, в самом Могилёве.
Выслушали. Решили оставаться и сражаться до последнего патрона. Запасов еды, воды и боеприпасов должно было хватить надолго. Иван Сидорович Закревский был совершенно спокоен, сказал, что это комсомольское собрание, что его предложение простое: будем сражаться. Принято единогласно. Разошлись по своим местам.
И вот уже одиннадцать дней противник пытался взять это укрепление. На пятый день непрекращающихся обстрелов и бомбардировок были выбиты оба орудия, был повреждён пулемёт, но две огневых точки продолжали злобно огрызаться, выкашивая любого врага, пытающегося подобраться к позициям ДОТа. Выставили тыловое охранение с ручным пулеметом. В тот же день немцы смогли подобраться к нашим бойцам и забросали их гранатами. Но вот попытки ворваться в бетонную коробку через бронедверь оказались неудачными. Саперы врага пытались залить бензин в систему вентиляции, но ничего из этого не вышло. Хитрая конструкция сделана была так, что бензин не попадал в основной воздуховод, а брошенные туда же гранаты вылетали из Днестровской кручи и падали на речной пляж. Не помогли и огнеметчики, только зря потратившие смесь. Гарнизон из ДОТа не выходил, и при малейшей возможности открывал по врагу огонь.
И только удары тяжелыми бомбами приносили укреплениям видимый ущерб. Двадцать седьмого тяжело был ранен командир гарнизона, лейтенант Закревский. Но никто не воспользовался его бессознательным состоянием и сдаваться не пошел. Хотя в перерывах между обстрелами гарнизон ДОТа обрабатывали из громкоговорителей, предлагая сдаться в плен, гарантируя жизнь и хорошие условия существования.
Сдаваться так никто и не вышел. Утром двадцать восьмого их осталось семеро. Командир умер в шесть утра. Степан был ранен, контужен, впрочем, они все были с контузиями разной степени: удары авиабомб и тяжелых снарядов слишком сильно били по мозгам.
И вот утром наступила тишина. Не лаял громкоговоритель, не транслировал народные песни, не призывал сдаться. Не было и обстрела. Решили, что снова будет авианалёт. Но пока что была тишина. Был поврежден перископ и посмотреть, что было снаружи, можно было только открыв бронезаслонку. Но осторожно осмотрев берег Днестра ничего необычного замечено не было. Степан был сегодня дежурным по кухне. На продовольственном складе он достал банки с тушёнкой, гречневую крупу, набрал воды и стал варить кашу, в которую потом добавил консервированную свинину. По укреплению пошёл вкусный дух готовой еды. Война войной, а еда должна быть по расписанию. Еда не пригорела, семеро последних защитников ДОТа расселись за столом, настроение было у всех немного подавленное, всё-таки уже почти две недели они сражались сами по себе в окружении противника, потеряли почти всех своих товарищей, но за столом почти не говорили. Вообще за всё это время разговоров о сдаче не было. Большая часть ребят были из крестьянских семей, поэтому к еде относились основательно, серьезно. Стучали ложки по днищам котелков, после чего Степан остался мыть посуду. Вода поступала из скважины, а бензиновый генератор давал электроэнергию. По их расчетам, запасов топлива должно было хватить на два месяца при таком же потреблении. Приблизительно через час после завтрака младший Майстренко услышал шум множества машин. Было неясно, что происходит, но ничего хорошего от этих звуков никто не ждал. Бойцы разошлись по своим боевым постам, ожидая очередного хода от противника, думали, что это опять подтянули саперов, но взрывов пока что не последовало. Когда шум машин стих, попытались посмотреть, что там твориться, но ничего не получилось. Бронезаслонка не поднималась.
Алексей Левончук, парень из Серебрии, работавший на машиностроительном заводе, решил проверить состояние системы вентиляции. Было удивительно, но воздух не поступал — спичка у вентиляционной решетки горела ровно, как будто воздуховод был перекрыт. Воздуховодов было несколько, правда, один из них был разрушен после прямого попадания тяжелой бомбы, во время которого был уничтожен один из пулеметов вместе с расчетом. Потом попытались снять одну из бронезаслонок. К вечеру получилось. За проемом амбразуры оказался бетон. Только сейчас они поняли, что их замуровали. Просто залили бетоном, перекрыв подачу воздуха. Так и было, устав терять людей при штурме этого крепкого орешка, немецкое командование решило потратить цемент, превратив укрепление в глухую бетонную коробку. И пусть попытаются сами себя взорвать, иначе оттуда не выбраться.
Красноармейцам же ничего говорить было не надо, они всё понимали. Степан выключил генератор электрического тока, чтобы экономить воздух, свет в ДОТе погас, правда, было несколько электрических фонарей. Виктор Никонов, комсомолец, в свете фонарика написал краской на стене короткую фразу: «Мы умираем, но не сдаемся! Прощай, Родина!». Они как-то разбрелись по своим закуткам, каждый думал о чем-то своём. Степан думал о своих: о сестре Ульяне и жене Наташе. До начала боевых действий Наташа дважды навещала его, каждый раз командир давал ему по несколько часов свободного времени.
Он вспоминал эти несколько часов свиданий, жарких, нетерпеливых. Он не знал, как дальше она будет без него, отчаянье его охватывало, сжимало сердце, вот только узнал он, что такое любовь, и всё, но очень скоро эта злость и отчаяние сменилось каким-то безразличием. Ничего ведь не поделать… Ничего. Он ждал смерти, думая о сестре, о семье, а потом неожиданно вспомнил брата Антона, маму, и почему-то ему вспомнились слова молитвы. Он знал, что чуда не произойдёт, что Бог не вытащит его из этого бетонного мешка, но слова молитвы сами по себе возникали в его мозгу, и Степан, которого отец крестил в детстве, но никогда религиозным человеком не был, молился.
«Отче наш… иже еси на небеси, да святится имя твое… да приидет царствие твое, яко на земли тако и на небеси… хлеб наш насущный даждь нам днесь… и оставь нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение… да избавь нас от лукавого».
Он не помнил, точно ли вспомнил эту молитву, но повторял ее снова и снова. Как будто это был маленький якорь, который удерживал его в этой жизни. Кто-то тихо запел длинную тягучую песню.