Я пристально вглядывался в пенистую поверхность океана в надежде заметить в бинокль хоть малейший признак жизни, но тщетно. И вода и воздух были пустынны.
Поставив на аппарат самый сильный из моих объективов, я фотографировал океан Венеры десятки раз. Быть может, то, что ускользнуло от моих глаз, будет обнаружено на снимке.
Мы оставили позади около пяти тысяч километров, когда на исходе восьмого часа полета корабль пролетел, наконец, над береговой полосой.
Вода сменилась лесом.
Он был так же бесконечен, как и океан. Густой растительный ковер простирался во все стороны до самого горизонта. Но он был не зеленый, как на Земле, а оранжево-красный.
Научное предвидение пулковского астронома Г. А. Тихова блестяще оправдалось. В 1945 году он высказал предположение, что вследствие жаркого климата растения Венеры, если они существуют, должны отражать оранжевые и красные лучи Солнца, несущие излишний для них запас тепловой энергии. По противоположной причине растения Марса должны быть голубоватого цвета. Очень скоро мы сможем убедиться, так ли это.
Камов опустился еще ниже.
Мы видели громадные деревья. Они стояли так плотно, что разглядеть, что творится под ними, было совершенно невозможно при скорости корабля в двести метров в секунду.
Я включил киноаппарат на максимальную скорость съемки и направил его объектив вертикально вниз. Кроме того, я сделал около сотни снимков с самой короткой экспозицией, которую только позволял затвор аппарата. Больше ничего нельзя было сделать. Камов не мог уменьшить скорость без риска врезаться в «землю».
— Жаль, что мы не опустимся на поверхность Венеры, — сказал я.
— Где? — коротко спросил Сергей Александрович.
Действительно, опуститься было негде. Плотная стена леса не имела ни одного просвета, ни одной поляны. Это был девственный лес, какие, вероятно, росли и на Земле в каменноугольный период. Какие породы росли в нем? Похожи ли они на земные? Я надеялся, что мои снимки помогут выяснить это.
На исходе девятого часа мы увидели огромную реку. Она текла между покрытыми сплошным лесом берегами и, очевидно, впадала в океан, над которым мы недавно летели.
Камов повернул вдоль ее русла и, пользуясь тем, что грозы дали нам передышку, опустился на высоту не более ста метров.
Пайчадзе присоединился ко мне, и мы вдвоем стали фотографировать близкий берег. Если на планете есть какие-нибудь представители животного мира, то они должны быть здесь.
Река имела ширину около четырех километров, и на ее зеркально гладкой поверхности плыли многочисленные деревья, очевидно, вырванные бурями. Вначале я часто принимал их за плывущих животных, но каждый раз убеждался, что ошибся.
В водах реки отчетливо отражался весь наш крылатый корабль с ярко-красным огненным хвостом за кормой.
Иногда мы замечали притоки, вытекавшие из-под лесного массива, но они были не широки. Только раз попалась река шириной около километра. Никаких признаков жизни мы не видели.
— Очевидно, на Венере жизнь только растительная, — сказал Арсен Георгиевич.
— Но, может быть, там… — сказал я, — в глубине леса?..
Пайчадзе покачал головой.
— Этот вопрос, — сказал он, — будет разрешен следующей экспедицией, которая будет организована для обследования Венеры. Но сейчас мы можем утверждать: животной жизни еще нет на планете.
— Как ни жаль, но, по-видимому, это так, — отозвался Белопольский.
Что я мог возразить обоим ученым, авторитет которых был для меня непоколебим?
Река постепенно суживалась. Вскоре мы увидели, что подлетаем к высокому горному хребту. Его вершины уходили в облака, и по радиопрожектору мы определили, что высота гор достигает семи километров. Как выглядят эти вершины, осталось тайной. Корабль перелетел их на высоте десяти километров.
Перелет через хребет доставил нам неожиданное и поразительно красивое зрелище. Уже привычный молочно-белый туман вдруг исчез. Мы оказались между двумя вершинами облачных масс. Над кораблем раскинулось темно-синее небо и на нем ослепительно яркое солнце, значительно большее, чем на Земле. Нестерпимым блеском сверкали вокруг и под нами белоснежные облака.
Мы все четверо невольно вскрикнули от восторга, но изумительная по красоте картина исчезла так же быстро, как и появилась. Корабль снова влетел в облако. Опять за стеклами окон заклубился туман. Мы стали опускаться вниз.
Горы остались далеко позади. Под нами опять был океан.
Корабль пролетел расстояние почти в восемь тысяч километров, когда мы заметили, что становится всё темнее и темнее. Очевидно, кончалась та половина Венеры, на которой был день, и мы летели в область ночи.
Камов обратился к обоим астрономам.
— Как обстоит дело с вашей программой? — спросил он.
— Выполнена.
— Пробы воздуха?
— Взяты четыре.
Действительно, мы увозили с собой воздух Венеры.
В стенки корабля были вмонтированы небольшие герметически закрытые ящики, сделанные из платины. Еще на Земле в них был создан полный вакуум. С помощью электрического тока можно было открыть маленькое отверстие и снова закрыть его. Четыре из этих ящичков были наполнены воздухом Венеры. На Земле этот воздух будет подвергнут анализу.
— Как у вас, Борис Николаевич? — спросил Камов.
— Сделано около трехсот снимков, не считая кинопленки.
Минуты две Камов молчал. Потом дрогнувшим голосом негромко произнес:
— Корабль оставляет Венеру!
Как быстро пролетели эти незабываемые часы!.. Я бросил последний взгляд на покидаемую планету.
Ты сурова, прекрасная «сестра Земли»!.. Твои грозы страшны! Но жизнь появилась!..
Пройдут тысячелетия, пройдут, быть может, миллионы лет, и всепобеждающая сила этой жизни наполнит твои леса, воды и воздух неведомыми сейчас существами.
Сквозь долгие века медленный путь эволюции приведет к появлению могучего разума. В какой форме проявится он?..
И тогда под горячими лучами твоего солнца начнется твоя история.
Я хочу верить, что она будет менее мучительна, менее кровава, чем на твоей далекой сестре.
Если когда-нибудь на тебе появится существо, подобное человеку, я от всего сердца желаю ему жить счастливо на его прекрасной родине!
Человек Земли посетил тебя и не раз посетит в будущем. Как старший брат, он поможет твоим детям добиться этого счастья!..
Прощай, Венера!..
Камов остановил работающий двигатель и включил другие.
Мощный гул раздался за кормой. Убрав крылья, космический корабль с нарастающей скоростью устремился вверх.
Встреча
8 ноября 19.. года.
Почти два месяца я не касался своего дневника. За это время не случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле шла спокойным размеренным темпом.
После отлета с Венеры мы долгое время находились под впечатлением всего увиденного. Ее мощные силы, первобытная ярость стихий, величавый покой природы заставили поверить в прекрасное будущее этой планеты.
Покинув Венеру, мы долгие часы оживленно и как-то радостно говорили о ней, обсуждали всё виденное и даже немного фантазировали.
У меня осталось горячее желание посетить еще раз «сестру Земли», промелькнувшую перед окнами корабля, как незабываемый сон.
Удаляясь от нее, мы испытывали грустное чувство расставания с чем-то, ставшим уже близким и любимым, и долгие часы не могли отойти от окон.
Снова мы видели белоснежную красавицу на фоне черного занавеса, усеянного бесчисленными светящимися точками.
Но не было загадочной тайны: мы знали, что скрывается под облачным покровом, и скоро, очень скоро всё человечество Земли будет знать это…
В момент нашего отлета с Венеры ее расстояние от Марса равнялось по прямой линии тремстам семидесяти миллионам километров, но Марс движется по орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть только двести пятьдесят миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На это требуется две тысячи пятьсот часов, или сто четыре дня. Пятьдесят четыре из них уже прошли.
Как я уже писал, никаких особых событий не произошло. Зато вчерашний день — 7 ноября — никогда не изгладится из памяти. В этот день, который мы привыкли считать самым большим праздником, произошло событие, которое, по словам Пайчадзе, могло случиться раз в тысячелетие.
День начался необычно: впервые за весь перелет Пайчадзе и Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические инструменты казались покинутыми и сиротливо печальными. Обсерватория была непривычно пустынна.
Я дежурил у пульта в полном одиночестве, так как Камов занялся проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.
Ничем не возмутимая, «мертвая» тишина царила на корабле. Только равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления, нарушало безмолвие. Как и все часы на звездолете, они показывали московское время.
Было 6 часов утра.
Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей, находящихся сейчас так невообразимо далеко, вспомнил, с каким волнением просыпался всегда в это утро, как спешил на улицу, чтобы не опоздать к началу парада. Впервые в жизни я встречаю праздник не только не в Москве, но даже за пределами Земли, за десятки миллионов километров от нее. И всё же я на Родине. Этот корабль, построенный руками советских людей, несущийся сейчас с невообразимой быстротой в темных просторах неба, — неотделимая частица Советского Союза. Где бы он ни находился, мы дышим воздухом Родины…
Мои мысли были прерваны приходом Камова и Белопольского. Поздравив с наступающим праздником, Сергей Александрович попросил меня разбудить Пайчадзе.
Уже за дверью я услышал, как Камов сказал:
— Проверим еще раз.
— Всё верно, Сергей Александрович, — ответил Белопольский. — Ровно в две минуты восьмого.
Пайчадзе крепко спал в своей сетке, и мне стало жаль прерывать его сон.
Но просьба командира корабля — это приказ. Я слегка дотронулся до плеча Арсена Георгиевича. Он сразу открыл глаза.