Мать поначалу отказалась прийти на выпускной, у нее был период нарастания, когда пьянка наедине с собой в комнате уже готова была выплеснуться в угловую комнату. В такие дни она ходила на работу с запахом перегара и иногда с немытыми волосами, словно провоцируя начальство уволить ее. Лена предложила прийти на выпускной чисто из вежливости и обрадовалась (но не подала виду), когда мать сказала, что не придет, тем более что за родителя нужно было доплачивать. Лена выдохнула с облегчением – не придется следить, как часто мать опрокидывает в себя рюмки, краснеть за нее и не дай бог волочить перепившее тело домой.
Купленные ранее туфли на каблуке удивительно подошли к выпускному платью. Мать сделала Лене прическу – бигуди, завязала волосы в пышный кудрявый хвост. Тогда Лена еще не красилась, и мама накрасила ее сама – пудра, тушь, румяна. Лена в мыслях представляла себе роковую красотку, в которую должны были превратить ее платье, прическа и макияж, но увидела в зеркале хорошенькую девочку и, восхищенная собственной миловидностью, тут же забыла о роковой красоте. Королевой выпускного Лена не стала, но любовь номер два, обалдевший от ее вида, жарко тискал ее под школьной лестницей, пока Лена не убежала от него.
Зараженная сборами Лены мама все же пришла на выпускной в старомодном, но еще шикарном брючном костюме, волосы до плеч уложены набок. Красный лак высох, но его взбодрил ацетон, нашедшийся у обитателей угловой комнаты. Перед выпускным она не пила два дня, ровно столько, чтобы перестать пахнуть запустением, бомжами и алкоголем. Все родители смотрели на нее, и, когда маму пригласил танцевать чей-то подвыпивший отец, его жена с ревностью и злобой сверлила ее взглядом. Лена вспомнила о несчастной матери Костика и сейчас, в свои шестнадцать, пожалела ее: ведь мать Лены, как ураган, разбила ее дом и усвистала дальше. Сочувствие к той далекой женщине обернулось раздражением на мать, на ураган, который ничего не созидал.
Первый час застолья Лена наблюдала за матерью, чтобы, в случае чего, остановить ее и даже попросить уйти. Но мать почти не пила, очень изящно ела и изредка делала глоток шампанского. Держалась она царственно, Лена время от времени оглядывалась, чтобы полюбоваться, а еще кидала взгляды на Мишу, узнал ли он мать? Что он думает о Лене после увиденного? Но Миша никак не отреагировал на появление ее матери, вероятно, попросту не узнал. Он был занят – помогал друзьям с выступлением, танцевал с девочками, которых никто не приглашал, собирал всех для фото.
Лена не спускала с мамы глаз, но следить стоило за своей любовью номер два. Расстроенный отказом, он накидался водки, ящик которой одноклассники пронесли через окно на первом этаже. Когда делали общее фото, Лена и его мамаша держали парня над унитазом в туалете. Было омерзительно и тоскливо, хоть оба тысячу раз извинились.
После выпускного Лена устроилась на первую работу – продавцом в магазин швейных принадлежностей у Пяти углов. Работала через день. Платили копейки, но было чем занять свободное время. Посетителей было мало, магазин дышал на ладан. Весь день Лена читала, а в шесть вечера протирала пол и шла гулять с друзьями.
Конец июня принес хорошие новости, ее приняли на бюджет в институт. Помимо бесплатного обучения обещали стипендию – двести рублей. Лена сообщила новости матери и удивилась, как та обрадовалась. Они купили торт и пили чай, а потом мать на радостях напилась с обитателями угловой комнаты и ночью упала в коридоре, вызвав переполох в коммуналке.
К Ивану Вадимовичу мать уходила на ночь, иногда на сутки. В то лето она стала внимательнее выполнять материнские обязанности, чего раньше Лена за ней не замечала – готовила еду, стирала одежду. Лену это тяготило, казалось, она должна чем-то отвечать матери на ее внимание.
Однажды Лена пришла с работы утром, перепутала дни. Мать куда-то собиралась, хотя была сегодня выходная – причесывалась, наряжалась. Она смутилась, когда увидела вернувшуюся дочь. Лене стало любопытно, отчего мать так смущается, было понятно, что собиралась она не к Ивану Вадимовичу. Любопытство было велико, и Лена не смогла его пересилить.
Вместо того чтобы спросить, куда мать направляется, она дождалась, когда за той захлопнется входная дверь, обулась и вышла следом. Она шла за матерью, и по телу бежали мурашки от собственной смелости и глупости происходящего. Но ее любопытство было вознаграждено десятикратно. На Театральной площади мать остановилась и стала оглядываться. Лена заметалась на открытом пятачке в поисках укрытия, но оно не понадобилось. Мать вскинула руку в приветственном жесте, и к ней подошел мужчина с букетом. Мама взяла букет, понюхала цветы, и у Лены защемило сердце – улыбка матери была счастливой. Мать подняла голову, выпрямила спину – точь-в-точь женщина на трибуне во время первомайской демонстрации. Легкий ветер перебирает волосы, гордый поворот головы.
Мужчина подал ей руку, и его жест и то, как мама подала руку в ответ, тоже вызвали вспышки воспоминаний. Папа Костика с восхищением смотрит на маму, которая говорит речь на трибуне. Папа Костика улыбается и берет из рук матери авоськи с продуктами, мама благосклонно позволяет их взять. И ужас, восхищение и догадка вспыхнули яркими красками в памяти Лены – в этом высоком, располневшем, но все еще красивом мужчине она узнала отца своей первой любви. Он предложил матери взять его под руку, но она почему-то не взяла, сделала вид, что руки заняты сумкой и цветами.
Лена зашла за угол и проводила их взглядом. Мать заметно нервничала, украдкой поправляла волосы, одергивала платье, заводила сумку за спину. Лена знала почему. Кожзам на сумке давно потерся, на краску для волос мать тратиться не хотела, а платье было старое, купленное еще в Томске, застиранное и вышедшее из моды. Выглядела мать отлично. Отец Костика, дядя Коля, держал спину ровно, но тоже был заметно смущен. По их походке, по тому, как они разговаривали, поворачивая головы друг к другу и чуть заметно склоняясь, Лена почувствовала между ними теплоту, которая могла остаться только после настоящей любви. Это изумило ее.
Лена вернулась домой оглушенной, бралась за домашние дела, за чтение, но все валилось из рук. К обеду она накрутила волосы плойкой и позвонила школьной любви номер два. Они встретились, и Лена сказала, что им нужно расстаться. Юноша стал ей безразличен ровно в тот момент, когда они с его мамашей держали его над унитазом в школьном туалете.
Мать вернулась поздно вечером трезвой, молча легла спать. Лена не подала виду, что она знает, с кем та встречалась, хотела, чтобы мама сама ей рассказала. Но шли дни, мать вела себя как ни в чем не бывало – ходила на работу, готовила еду на общей кухне, уходила ночевать к Ивану Вадимовичу. Лена больше не следила за матерью и не была уверена, что ночует она на 5-й Советской.
После свидания с дядей Колей мать изменилась. Она почти перестала пить. С обитателями угловой комнаты состоялся отдельный разговор, и они больше не стучали в их дверь. Наталья Петровна по-прежнему приветливо здоровалась с Леной, но было заметно, что она обижена и расстроена тем, что мать больше не заходит к ним. Лена считала себя обязанной Наталье Петровне, ведь за сшитое платье той заплатили только благодарностью, и преувеличенно вежливо здоровалась, когда встречала ее в коридоре или на кухне. Один раз она помогла соседке донести картошку из супермаркета. Шли минут десять, и Наталья Петровна так долго и подробно рассказывала о своей учебе в техникуме в семидесятые, что Лена затосковала. В самой истории не было ничего необычного, но что-то в тоне повествования соседки делало ее темной, вязкой, такой, какой представляла себе Лена угловую комнату, когда туда уходила мать, – затягивающей черной дырой, от которой не было спасения.
Мать купила краску для волос и попросила Лену покрасить ее. Получился красивый медный цвет. Она стала следить за собой как в далеком восемьдесят девятом: волосы, одежда, ногти. Вернулись вечерние ванночки для ног с пемзой, пилка и щипцы для маникюра. Лена была рада этим изменениям, но в то же время замечала, что мать еще больше отдалилась. Хоть Лена сама уже год держала приличную дистанцию, ее расстраивала холодность и отстраненность матери. Снова она видела во сне майскую демонстрацию и нарочито вычурные на общем фоне наряды и то, с какой досадой мать тащила ее домой, увидев грязные от пыли коленки, словно дочь оказалась прилипшим к ней недоразумением.
О встречах с отцом Костика мать так и не рассказала, зато Лена увидела самого Костика. Она гуляла с друзьями по Малой Садовой – в то время их компания прибилась к тусовке недорокеров. Вечерами здесь тусовались музыканты и танцоры, выступали за деньги, которые тут же пропивали. Место притягивало туристов. Лена не особенно удивилась, когда увидела здесь Костю с отцом.
Костик превратился в симпатичного парня, лучше ее школьной любви номер два, но хуже номера один. Они с отцом остановились в полукруге от музыканта, скверно перепевавшего «Чистые пруды, застенчивые ивы…» под минусовку из колонки. Дослушали песню, отец достал из кармана и бросил купюру в коробку, стоявшую перед музыкантом. Потом они неторопливо пошли по улице, рассматривали. Она наблюдала за ними, хотела и не хотела подойти и поздороваться, ошарашить их обоих собой, своей похожестью на мать, своей смелостью и самостоятельностью, но не сделала этого. Они прошли в метре от ее спины, а она обернулась и посмотрела им вслед и оглядывалась, пока они уходили дальше по Садовой. Телефон мамы ее старый любовник получил, должно быть, у тетки. Потом, когда мать исчезла, тетка подтвердила – Костя и Николай приезжали в деревню восстанавливать документы и заехали к тете в город.
– Не хотела ему давать ваш номер, но он так просил, – призналась тетка уже в сентябре. – Все не слава богу у матери твоей.
В начале встреч с Николаем мать держала себя в руках, пила мало: вечерами и только дома. От напряжения и желания напиться она стала придираться к Лене по мелочам. То из-за неубранной постели, то из-за чтения книжки в неподобающей позе. Лена молча прибиралась и выпрямляла спину, но внутренне бесилась и вспоминала сибирский сугроб.