– Брянцев, к Шушкевичу, – Николай подошел к одному за стойкой.
– Он в двадцатом, – сверившись с каким-то листиком, ответил дежурный.
Мы поднялись на второй этаж по широченной лестнице, которая была бы более уместна в каком-нибудь дворянском доме. Реально, от перил до перил расстояние было метров семь, не меньше. Выходила лестница на небольшую площадку, от которой слева и справа начинались лестницы на третий этаж. Правда, они уже были гораздо менее пафосные, метра по три шириной. На площадке стоял здоровенный бюст Дзержинского, за которым на стенке было выведено золотыми буквами: «У чекиста должны быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки!»
Свернув налево, мы прошли практически до самого конца коридора. На двери с номером 20 была табличка «Старший следователь МГБ СССР подполковник Шушкевич М. Д.». Ничего себе, какая я важная птица, оказывается…
В кабинете обнаружился обильно потеющий пухляш, сразу вызвавший у меня ассоциацию с лампочкой. Посудите сами: сверкающая лысиной голова, как цоколь, и сразу же от шеи во все стороны расходится туша. Интересно, как он тут такой оказался? Раньше я считал, что все сотрудники силовых ведомств обязаны сдавать какие-то там нормативы на бег и прочее. Но тут сдачей нормативов и не пахло. На мой взгляд, это туловище и до туалета без остановки на отдых не дойдет.
Пухляш барственно покивал на «доставлен по вашему приказанию…» и отпустил милиционеров. Толстые складки на шее всколыхнулись, и на меня уставились совершенно невыразительные глаза. Ну, не было в них ни блеска стали защитника родины, ни мудрости и изворотливости хитрого следователя. Просто оптические инструменты для доставки информации в мозг. И тут же в голове у меня всплыл другой образ – Джабба из «Звездных войн». Если сейчас достанет откуда-нибудь мелкую верещащую зверюшку, будет вообще один в один. Ладно, если он Джабба, то я, значит, буду отыгрывать принцессу Лею.
Сделав пару шагов, я приземлил свою пятую точку на стоящую перед столом табуретку и начал вертеть головой. Сам кабинет тоже был совершенно стерильный, без хоть какого-то налета индивидуальности. Над пухляшом висело два портрета: Сталина и Дзержинского. В углу разместился грубо сваренный сейф, покрашенный серой краской. На сейфе стоял горшок с давно засохшим растением, листья которого грязно-серыми пятнами свисали над открытой дверцей. Дальше был шкаф, поверх дверей которого была растянута пыльная штора неопределенного цвета.
Давно не мытое окно, закрытое решеткой, не вызвало у меня какого-либо интереса. Карта страны, висящая на противоположной стене, тоже. Скучно все и серо. Я перевел взгляд на следователя. Он по-прежнему молча разглядывал меня. Создаем гнетущую паузу, дабы я начал нервничать? Какая-то неправильная «кровавая гэбня» мне попалась…
– А эм точка дэ как расшифровывается? – я повернулся к следователю лицом и, сложив ладони в замок, положил руки на край стола. Ближе подвинуться не дала задняя стенка стола.
– Какие эмде? – тушка немного шевельнулась, что я воспринял как удивление.
– Ну, на двери. «Шушкевич эМ Дэ», – я чувствовал, что выбрал немного не тот тон, но какого-то внутреннего звоночка «не надо» не было.
– Шутим, это хорошо, – тело достало из папки листочек и протянуло мне. – Ознакомьтесь и подпишите.
Я взял листок в руки. «В соответствии… дача ложных показаний карается…» и так далее. На всякий случай перечитал дважды. Куча формулировок, которые можно свести к краткому «обязуюсь говорить правду и в курсе, что иначе будет а-та-та». Перевернул листик – с обратной стороны чисто.
– Товарищ Шушкевич, – я положил лист на стол и сделал волнистое движение рукой, – а чем подписывать?
– Гражданин Брянцев, впредь прошу ко мне обращаться «товарищ старший следователь», – он достал из стоящего на столе сооружения ручку и протянул мне.
Я макнул ручку в чернильницу и размашисто расписался. Опыта общения с перьевыми ручками у меня с гулькин нос, поэтому, рассматривая получившееся, я решил, что мелкие капельки и линии разной толщины – это даже хорошо.
– Товарищ старший следователь, готово! – я протянул лист назад.
Шушкевич посмотрел на мою подпись и убрал листик в папочку.
– Итак, давайте с начала… – загундосил он. Одновременно он довольно шустро начал записывать мои ответы. Несмотря на возникшую первоначально неприязнь к следователю, вскоре я был вынужден признаться самому себе, что мужик все-таки следователь не просто так. Например, практически сразу всплыл вопрос об одежде, в которой меня нашли. Ну, не голым же я лежал около поезда? А я за столько времени даже не задумался о ней. Затем прошлись по моей амнезии, но тут ему ловить было нечего – описание показательного издевательства двух профессоров над моей тушкой было в деле. Более того, внезапно я узнал то, что Егоров писал по завершении представления. Хоть его фамилия и не была названа, но кроме него некому было сообщить о моем «расширенном восприятии окружения» и «великолепных аналитических способностях». Услышав такое, я даже немного возгордился. Правда, там попутно было про какие-то «высшие состояния сознания», но об этом я решил не заморачиваться, ибо все равно спросить не у кого.
А вот эпизод с предыдущим электриком разбирался чуть ли не посекундно. Шушкевич обозвал меня владеющим какой-то джиу-джитсой и пытался выяснить, что я еще умею. Почувствовав большой подвох, я начал съезжать на ставшее уже классическим «не помню». А после моего: «Пинок по яйцам – это тоже джиу-джится?» – эта тема была закрыта.
Наконец он немного подумал и, видимо, решив, что на сегодня достаточно, подтолкнул ко мне исписанное. Я взял тоненькую пачку листиков и вопросительно взглянул.
– Как прочитаете, в конце напишите: «С моих слов записано верно, мною прочитано». И поставьте подпись с сегодняшней датой, – правильно истолковал он мой вопрос.
Я начал читать. Вот ведь… Гермафродит перепончатый. Нет, все написано вроде верно, но такими хитрыми фразами, что смысл меняется на противоположный. Например, если все читать дословно, побуквенно, то получалось, что я «неустановленным способом» избавился от одежды. А мои знания электрики описывались как «полученные, возможно, в иностранном учебном заведении». Возможно же? Возможно, я же не помню… Вот не будь у меня опыта составления договоров, в котором мне юристы выедали мозги чайной ложечкой, махнул бы рукой и подписал. В общем, теперь стало еще понятней, почему он подполковник.
Хорошо, смысла возбухать нет, поэтому я вывел: «Замечания: полностью искажен смысл. Требую передопрос другим следователем», и, отступив подальше, следующей строкой: «Мной прочитано. С моих слов записано неверно». На всякий случай поставил подпись на каждом листике протокола. На договорах так заставляли делать, значит, и тут будет нелишним.
– Сегодня какое число?
– Вчера был выходной, значит, сегодня вторник, 30 мая.
Я кивнул и вывел около своей подписи дату полностью, прописью. А то этот хрен заменит 05 на 06, и потом доказывай, что ты целый месяц не верблюдом был. Дождался, пока на бумаге высохнут чернила, собрал протокол в стопочку, постучал ею по столу, выравнивая, и протянул назад. Товарищ эМДэ глянул мельком на последний лист и убрал всю пачку в папочку. Не заметил или пофиг?
– Гражданин Брянцев, так как в отношении вас организовано розыскное производство, требуется составить вашу дактилоскопическую карту и сделать фотокарточки для ориентировок. Поэтому… – он что-то нажал на невидимой мне стенке стола, и я вдалеке услышал тихий звонок, – сейчас вас сопроводят.
Вскоре в кабинет зашел уже седой мужик в форме и козырнул.
– Сержант, как обычно, – повелела эта туша. Я что, не один такой тут «потеряшка»?
Повинуясь жесту сопровождающего, я вышел из кабинета.
– Ты, эта, паря, давай потихоньку, – раздалось из-за спины, – ежели проблем не доставишь, то и мы к тебе со всем положенным обхождением. А ежели бузить начнешь – то не взыщи.
– Да я даже не думал, – честно ответил я.
– Ну, вот и хорошо, а то бывают тут всякие, потом обижаются, а уже поздно…
Сначала меня сводили к фотографу. Поставили около мерной линейки и сделали три фотоснимка: слева, справа и спереди. Было совсем скучно: никаких тебе вспышек магния, черных накидок и махания крышкой перед объективом.
А вот с дактилоскопией получилось гораздо интереснее. Я, конечно, был в курсе, что пальцы мажут краской, а потом возюкают ими по бумаге, но вот в самом процессе ранее не участвовал. Скучающий мужик в халате, заляпанном черными пятнами, для начала отправил меня мыть руки в стоящей тут же раковине. После мои руки тщательно осмотрели и подвигали каждый палец. Я не сопротивлялся.
Следующим шагом была извлечена банка воняющей краски. Наклонив емкость, мужик вылил чуть-чуть краски на какую-то пластину. Потом валиком, очень похожим на тот, которым я в детстве раскатывал фотографии на глянцевателе, эта краска была сначала размазана по пластине, а потом на чистом листе рядом.
– Иди сюда, становись вот тут и давай правую руку.
Взяв одной рукой меня за ладонь, а второй контролируя нужный палец, меня сначала прокатали по листочку рядом с пластинкой, а потом повторили процедуру, но уже на разграфленной картонке. Каждый палец в своей клетке. Затем снова возюканье валика по пластине, и теперь испачкали мне левую руку.
– Отлично получилось, – сообщили моему конвоиру. – Иди, руки хоть чуть-чуть отмой, а то людей потом пугать будешь, – это уже мне.
Ага, чуть-чуть. Эта проклятая краска после нескольких намыливаний только чуть поблекла, но смываться категорически не желала.
– А спирта у вас нет? – наивно, конечно, но надо поинтересоваться.
– Есть, но заключенным не положено.
– Так я и не заключенный, – оторопело возразил я.
– Ну, какие твои года…
Поняв, что больше смыть не удастся, я помахал руками в воздухе, стряхивая капли. На всякий случай покрутил головой – полотенца тоже нигде не наблюдалось. В принципе, оно и верно – после пары вытираний оно полностью пришло бы в негодность.