Жмых оказался низкорослым и худощавым мужичком, судя по всему, одетым по последней моде: пиджак, косоворотка, заправленные в сапоги брюки и засаленная донельзя кепка.
– Ну вот, Электрик, довелось и нам поручкаться, – я пожал протянутую ладонь. – Ты чего такой довольный?
– Да сон хороший приснился, – ответил я. Не рассказывать же ему про цветомузыку и гирлянды.
– Ну, это хорошая примета, – глубокомысленно покивал ворюга. – Мне вот, наоборот, что-то не спалось совершенно. А ты вообще кто по жизни?
– Ты не поверишь, но я на самом деле электрик, в больнице городской, – улыбнувшись, ответил я. – Но многое не знаю, так как память потерял.
– Ишь ты, как оно бывает…
Тут мы оба заткнулись, так как в фургон влез солдатик и, усевшись на расположенное около двери сиденье, грозно уставился на нас. Вскоре заработал двигатель, и фургон, нещадно подвывая трансмиссией, повез нас в суд.
Если бы мне не сказали заранее, что будут судить, я бы решил, что нас просто покатали по окрестностям и вернули назад. Такое же серое здание, только табличка около входа была другая и говорила о том, что это именно суд, причем Пролетарского района.
Даже планировка внутри была та же! Правда, вместо бюста Дзержинского стоял бюст Ленина, а надпись на стенке была про то, что «советский суд – суд народа». Меня отконвоировали на третий этаж и оставили одного около монументальной двери, велев ждать и никуда не уходить. Сказать, что я был в недоумении – это ничего не сказать. Все мои знания вопили о том, что вокруг происходит какая-то фигня. Ну, вот будь я преступником, взял бы сейчас и дал деру, благо вокруг никого нет. Может, эти кто-то как раз на такое и рассчитывают? Ну, дескать, если побежал, значит, виноват, и можно статью типа «побег» дать.
Раздавшийся шум голосов заставил меня повернуться. Я обомлел: прямо ко мне шли несколько человек, возглавляемые Василий Васильевичем. А нет, вон в хвосте еще и Ирина Евгеньевна показалась.
– Что же, вы думали, что мы вас одного оставим? – улыбаясь, поинтересовался главврач. – Нет, шалишь!
– Вячеслав, что вы себе позволяете? – тут же возмущенно вклинилась главсестра. – Согласно положению, мы вам передачу принесли, но вас на месте не оказалось, и нам пришлось ехать следом за вами сюда.
Я неверяще посмотрел на Ирину – это что, проблески юмора? Но нет, она глядела на меня совершенно серьезно.
– Ирина Евгеньевна, меня о вашем визите не предупредили, иначе бы я приказал конвою подождать, – с сарказмом ответил я. – Но обещаю, в следующий раз я обязательно проинформирую всех.
– В следующий раз? – какая-то женщина провернула ключ в замке и, дернув на себя ручку, с натугой стала открывать дверь. – Вы настолько противопоставляете себя обществу?
– Нет, – я стал помогать ей. Дверь в самом деле была монструозной и двигалась крайне неохотно, – но я предпочитаю заранее обговорить все варианты.
Наконец, дверь открылась достаточно, чтобы появилась возможность проникнуть внутрь. Передо мной открылся небольшой зал, весь уставленный стульями. На дальней стене был нарисован герб СССР, а под ним стоял широченный стол, покрытый тканью красного цвета.
Поначалу я было присел поближе к Василь Васильевичу, но меня заставили пересесть на самый правый, если смотреть от входа, стул. Пожав плечами, я выполнил указание и пересел. Пришедший с Василий Васильевичем народ немного потусил в разных направлениях, затем как-то разом расселся, и я внезапно обнаружил, что суд уже тут. Во главе стола сидела спрашивавшая меня женщина, а с боков ее подпирали два мужика. По углам комнаты обнаружилось еще две персоны, сидящие за повернутыми друг к другу столами. Более того, внезапно за моей спиной даже обнаружился милиционер. Если принять, что за столом судьи, то по бокам должны быть прокурор и адвокат. Где-то я такое видел… Точно, «Кавказская пленница». Хмм… выкрик: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!» точно будет перебором.
Суд начался как-то буднично. Без всяких «встать, суд идет!» или «ваша честь, прошу принять во внимание…» Просто тетка с места прокурора монотонным голосом начала читать текст из папочки перед собой. Я с удивлением узнал, что обвиняюсь в подготовке крушения поезда, около которого меня нашли. Следствие установило, что я еще с дореволюционных времен развлекаюсь подобным. Более того, я вообще злобный рецидивист, и катастрофа самолета «Максим Горький» в 1935 году – тоже моих рук дело. Правда, ни слова не прозвучало о том, как мне удалось скрыться и продержаться до 1947 года, когда я испортил двигатель самолету Ил-12 в Красноярске.
Речь закончилась требованием прекратить процесс присвоения нового имени, вернуть старое и признать меня виновным по статье 58, части 8 и 9. Я полистал лежащий рядом специально для этой цели томик: если кратко, то терроризм. Наказание такое же, как для части 2: или расстрел, или объявление врагом народа и высылка за пределы СССР. Нормально так я попал…
– Итак, Игнатюк Семен Борисович, 1895 года рождения, урожденный села Карамышевка… – начала было судья, но внезапно осеклась. Посмотрела на меня, потом в бумажки, еще раз. Потом что-то показала соседям. Те точно так же начали смотреть сначала на листочек, а затем на меня. Кажется, что-то пошло не так.
Прокурор вопросительно глядел на эту кутерьму. Наконец, судья заметила это и, постучав пальцем по папке, произнесла только одно слово: «Шушкевич». Тут и прокурор начал попеременно смотреть в папку и на меня. Потом раздербанил папку и начал перебирать листики, что-то в них сравнивая. Наблюдая за этой суматохой, внезапно я понял, что не будет ни расстрела, ни высылки из страны. Вообще ничего не будет.
– Товарищ судья. В связи с выявленными фактами государственное обвинение объявляет несогласие с выдвинутыми по уголовному делу обвинениями. Даю отрицательную оценку результатов осуществлявшегося в отношении обвиняемого уголовного преследования. Прошу вернуть дело на дорасследование.
– Принимается, – внезапно для меня она бахнула со всей силы молотком по столу. И откуда она его достала? – Постановляю: изменить меру пресечения на подписку о невыезде, подсудимого освободить в зале суда. Жалоба на решение суда может быть подана в течение месяца. Подсудимый, вам все понятно?
Находясь в недоумении от развернувшегося передо мной, я молча кивнул. Тетка еще раз бахнула молотком по столу и, выбравшись из-за судейского стола, пошла к прокурорскому.
– Нда-с, молодой человек, не могу не поздравить вас со столь успешным завершением дела, – неслышно подошедший адвокат проговорил с характерным еврейским акцентом. – На моей памяти это первое дело, которое я выиграл, не произнеся ни слова.
– А может, поделитесь соображением, отчего так все получилось? – я по-прежнему ничего не понимал.
– Видите ли, несмотря на успехи советской медицины в лице многоуважаемого товарища Успенского, – он, немного поклонившись, пожал руку подошедшему Василь Васильевичу, – еще никому не удавалось выглядеть так молодо.
Я молча смотрел на еврея, продолжая не понимать причину.
– Ну же… Согласно делу, вы родились в 1895 году. Сейчас 1951-й. Значит, вам сейчас 55 или 56 лет. Но я могу сказать абсолютно точно, что вы гораздо моложе. Но ладно я, кто поверит бедному еврею в наше время? В деле есть медицинское заключение нашего уважаемого доктора, – он еще раз сделал кивок в сторону слушающего нас главврача, – и там таки указан ваш вероятный возраст, и он совершенно категорически отличается от названного.
– И более того, есть и повторное мое заключение после нашей первой беседы и аналогичное заключение еще и от моего коллеги, – подтвердил Успенский. – Так что с этой стороны все крепко.
– Ну и потом, ваш следователь – это Шушкевич, – адвокат вздохнул. – А это такой человек, что последнее время он ведет дела уж очень… неаккуратно. И все знают его репутацию.
– Понятно, – я кивнул. Мне и в самом деле было понятно. Этот Шушкевич или имеет волосатую лапу, раз прикрывают такое, или наоборот, был шишкой, где-то очень крупно налажавшей и теперь катящейся вниз.
– Вячеслав, действительно, в деле множество нарушений, – нас прервала подошедшая судья, – поэтому я проконтролирую, чтобы дело вернулось к другому следователю. Я все понимаю, но чисто по-человечески… Можно вас попросить обойтись без жалоб? Хотя бы до окончания дела?
Я молча кивнул, соглашаясь. С одной стороны, это неправильно, нельзя оставлять такое безнаказанным. А с другой стороны, у меня давно испарился юношеский максимализм, и я прекрасно понимал, что от жалоб ничего мне не обломится.
– Спасибо, – она мне скупо кивнула и, развернувшись, тут же начала выгонять всех из зала.
– Вячеслав, вы как себя чувствуете? – обеспокоенно спросил меня Успенский, стоило нам выйти на улицу.
– Василий Васильевич, знаете, все-таки услышать «садись, пять» гораздо лучше от школьного учителя, чем от судьи, – вздохнув, ответил я. – Ну и опять же, проживу меньше, но лучше.
– Это почему же?
– Ну, вот представьте, прихожу я, больной такой, к вам на осмотр. Вы качаете головой и говорите: «Больной, я даю вам один год». Я прихожу в расстройство, потом в неадекватном состоянии убиваю вас, и судья дает мне уже 15 лет. Вот и решение проблемы.
– Очень оригинальная трактовка сроков, очень, – улыбнулся доктор. – Пойдемте к машине, я вас подвезу.
У Василь Васильевича оказалась очень похожая на «Волгу» машина, с ярко выделяющимся красным шильдиком, на котором большими цифрами было выведено 20. Внутри было два шикарных дивана, до комфорта которых «москвичонку» было расти и расти. Ирина Евгеньевна села спереди, а мы сзади.
– Вячеслав, это же вы автор конструкции охладителя? – внезапно спросил меня молчавший до этого водитель. Получив подтверждение, он продолжил. – Спасибо вам еще раз. Теперь на нашей подстанции очень приятная температура. Заходите как-нибудь, чаем с конфетами угостим.