– Доброе утро! – первым делом решил я поздороваться.
– Ох ты ж, господи! – отшатнулась она. – Напугал, проклятущий. Ты же мертвым лежал…
Улыбнувшись, я сел по-турецки на кровати.
– Да, было такое недоразумение. Но теперь я снова живой, хоть ничего и не помню.
– Ишь ты… Вот ведь как оно повернулось-то, – посетовала она, опираясь на ручку швабры. – А чего тогда лежишь? Ведь время уже за девять часов ушло.
– Так не будил никто до вас, вот и лежал, – я наклонился, чтобы посмотреть на пол, и повел головой. – А мне по помытому можно? Тряпкой иль шваброй по спине не огреете?
– Иди уж, шоб тебя комары не жрали…
Вдев ноги в тапки, я первым делом посетил трон в туалете. Странно, вроде и не пил ничего, а все равно требовалось отлить. Ополаскивая лицо, я вгляделся в испещренное оспинами больничное зеркало, а то вчера не до того как-то было. В зеркале я увидел определенно себя же, только сильно помолодевшего. Распахнув пижаму, я проинспектировал свое тело. Однозначно я, даже шрамы от операции в детстве были на месте. Покрутившись еще немного, я дал себе нынешнему лет 25–28. Ну что же, вполне себе новая жизнь впереди…
Подойдя к столу дежурной медсестры, я увидел сидящей за ним новенькую. Тоже молодая, но в ней уже начинает проглядывать этакая стать деревенской бой-бабы. Ну, той, которая пожар остановит и коня на всем скаку переплюнет. Увидев толстую косу, перекинутую через плечо, окончательно утвердился в своем мнении.
– Добрый день! – осторожно поздоровался я с ней.
– А, больной. Наконец-то вы проснулись, а то нам Василий Васильевич запретил вас будить, – ничуть не испугавшись меня, ответило это деревенское создание.
– Простите, а кто этот Василий Васильевич? А то, сами понимаете, я тут новенький…
– Василий Васильевич Успенский. Наш главный врач и очень востребованный хирург, – со скрываемой гордостью ответила она и встала. – Пойдемте, он наказал незамедлительно вас к нему привести.
Пока меня вели по больнице, я обратил внимание на четкую «цветовую дифференциацию» в одежде. Больные все поголовно тусовались в пижамах. Из тех, кого увидел, все были либо в полосатых, либо, как у меня, в цветочек. Следом по рангу шли медсестры. Они были в халатах, которые завязываются сзади. Носили косынки, полностью открывающие лоб и сантиметра три прически. «Крылья», как у вчерашней медсестры, были не у всех. Наверное, местная медицинская мода. И самыми главными были врачи. Все таскали шапочки, даже женщины. И обязательно халат, который застегивается спереди на пуговицы. Такого, как вчера у Грецкого, с пояском, я ни у кого не увидел.
Наконец меня буквально за ручку подвели к двери, за которой обнаружилась маленькая приемная. Около секретарши стояло рядком несколько деревянных стульев, один из которых я немедленно оккупировал. Вроде совсем ничего прошел, а уже запыхался. Отвыкло тело от нагрузки.
Пока медсестра рассказывала секретарше, кто я такой, я рассматривал обстановку. Портрет Сталина над дверью, какая-то зелень с большими листьями в горшке и тумбочка с водруженным на нее чайником. Вроде даже электрическим. А проводка тут… Я даже встал и подошел, чтобы рассмотреть. Прямо поверх штукатурки через одинаковое расстояние были прикреплены фарфоровые бочонки, поверх которых проходили свитые провода. И изоляция у проводов была матерчатой! Раритетный писк, я про такие только читал в свое время. Наверняка, если где-то поискать, то потом можно будет поизучать и бумажную изоляцию в своей естественной среде обитания.
Но вот рассмотреть выключатель в виде маленького бочонка с крутилкой посередине мне не дали. Позвали в гости к местному главе. Оное светило больше всего напомнило мне этакого бармалея, переодевшегося в айболита. Шапочка, очки и халат были на месте, но вот борода… Вместо клинышка или там других привычных фасонов передо мной красовался распушенный веник. Но сразу было видно, что за веником ухаживали, холили и лелеяли, поэтому он визуального отторжения не вызывал.
Бармалейский айболит, в свою очередь, не менее пристально рассматривал меня. Почувствовав, что пауза затянулась, я шагнул к нему, протянул руку и представился:
– Вячеслав, можно просто Слава. Кажется, потерял память.
– Успенский, Василий Васильевич. Хирург и главный врач. Садитесь, пожалуйста, мы вас обязательно вылечим, – включил улыбку айболит и приглашающим жестом указал на стоящее около стола кресло.
Подождав, пока я устроюсь в кресле, он скрестил руки домиком и начал форменный допрос, замаскированный под участливую беседу. Я стойко держался версии «сел, выпил, заснул, очнулся тут» и отказывался вспоминать что-то, кроме событий, в которых был полностью уверен. Например, я соглашался с тем, что Великая Отечественная война окончилась нашей победой, но удивленно пожимал плечами на вопросы, служил ли я и где. Или я «вспоминал» про Жукова и Рокоссовского, но не смог назвать фронтов, которыми они командовали. Василий Васильевич оказался упорным и под чай с пряниками гонял меня практически по всем областям знания человечества. От географии до приснопамятной химии. Я стойко держал оборону, одновременно всем своим видом выказывая желание помочь.
Наконец, составив обо мне какое-то мнение, полностью его устраивавшее, он перешел к событиям сегодняшней ночи. Я еще раз повинился перед ним, что нечаянно напугал Евгению Александровну. Однако его интересовали мои познания в электричестве, где я тоже ничего не помнил, кроме неизвестного (или уже хорошо забытого) врачу закона Ома.
– Вот, смотрите, настольная лампа, – он поставил передо мной на стол копию лампы со стола медсестры. – У нее есть неисправность. Сможете починить?
– Ну, смотря что за неисправность, – осторожно протянул я.
Василий Васильевич распутал шнур от лампы и воткнул вилку в розетку. Я внимательно поглядел на шнур – никакой тканевой оплетки, изоляция похожа на современную.
– Вот видите, так она не горит, – пощелкал он белой пипкой, – а вот так зажигается, – пошевелил шнур около подставки, и лампа, мигнув, осветила стол.
– Такое, кажется, я умею чинить. Есть какие-нибудь инструменты? – внутренне ликуя, спросил я. Проблема-то пустяковая.
Сначала айболит хотел послать за слесарем, но я остановил его, мотивируя, что попробую починить чем-нибудь подручным. Дескать, вдруг что-то вспомнится. Доктор с удовольствием согласился со мной, и мы вместе стали перебирать имеющееся в кабинете.
Самым подходящим оказался старый и уже тупой скальпель. Василий Васильевич вскрывал им приходящие на его имя конверты. Проверив, что вилка вынута из розетки, я взял лампу в руки. Лампа была увесистой, сделанной на совесть из какого-то материала, отдаленно похожего на пластмассу. Не эбонит, но что-то похожее. Карболит? Бакелит? Не разбираюсь совершенно в таких древностях.
Перевернув лампу вниз головой, я обнаружил на подставке два массивных винта, крепивших дно. Зажав лампу между ног, я воспользовался скальпелем как отверткой и открутил их. Приподняв дно, я увидел ожидаемую картину: около колодки выключателя светлый шнур становился коричневым. Именно там провод то ли лопнул, то ли перегорел.
Дальше все просто. Открутив провод от контактов выключателя, я с помощью ножниц обрезал его прямо за сгоревшей частью. Затем я аккуратно разделил провод вдоль на две части и, поочередно зажав концы в зубах и потянув, оголил кончики. Примерив расстояние, я завязал провод обычным узелком с внутренней стороны лампы. Теперь, когда за провод будут дергать, все усилие примет на себя узелок, а не кусочек на контактах выключателя. Закручивая все в обратной последовательности, я краем глаза наблюдал за доктором. Тот не отрываясь смотрел на доселе неизвестное ему применение скальпеля с искренним интересом.
– Ну вот, принимайте работу, – поставил я лампу назад на стол.
– И что, даже не проверите? – удивился врач.
– А чего проверять-то – поломка была пустяковая.
Доктор включил лампу в розетку и пару минут то щелкал выключателем, то шевелил шнур. Лампа вела себя безукоризненно.
– Нда-с, – растерянно произнес врач, отодвигая лампу на край стола, – признаюсь откровенно, я в полнейшей растерянности.
– Знали бы вы, в какой растерянности я был ночью, – откликнулся я.
– Даже не хочется представлять. Видите ли, науке известны случаи ретроградной амнезии, они далеко не редки. Но вот про такой обширный случай я раньше не слышал. А о том, что смогу наблюдать лично, даже и не мечтал, – он как-то плотоядно потер руки, снова превратившись в бармалея в белом халате.
– Доктор, так это… эта мнезия лечится? – сыграл я немного под дурака.
– Иногда да, иногда нет. Но могу вас обрадовать, процедурная память у вас не затронута совершенно, и это вселяет очень большие надежды даже мне, хоть я и не специалист в мозговой деятельности.
– Процедурная память – это какая? – заинтересованно спросил я. Ведь явно же не компьютерный термин используется тут.
– Навыки и умения. Ходить в туалет, держать ложку… Использовать скальпель как слесарный инструмент, – он снова щелкнул выключателем лампы. – Сегодня же позвоню Борису Григорьевичу, обрадую его таким феноменом.
– А Борис Григорьевич – это кто? – немного с опаской спросил я.
– Егоров, глава института нейрофизиологии, ученик Николая Нилыча Бурденко, мой хороший товарищ.
Ни фига себе, какие люди. Хотя про Бурденко я знал только то, что его именем назван крутой госпиталь в Москве. Пару раз проходил мимо, и все.
– Так, а теперь давайте поговорим о вашем будущем, – Василий Васильевич, опершись о стол, встал. – Нет, сидите-сидите, мне просто стоя лучше думается, – остановил он меня, попытавшегося встать следом.
– Итак, моей власти хватит, чтобы вы задержались в больнице на пару недель, а может, и на месяц. Так что про кров и писчу вы пока не беспокойтесь, – исковеркав букву «щ», произнес он.
– За это время вы получите в милиции необходимые документы, и я смогу вас определить в общежитие при больнице, – продолжил он, сомкнув руки в замок за спиной. – А там вы найдете себе работу… Хотя… Постойте-ка, мне только что пришла замечательная мысль!