Вот и полегчало.
Я чувствую, как зудит нога. А почесать нельзя. Помню, как мама осторожно обработала на кухне место осиного укуса.
— Обещай мне больше никогда не тыкать палками осиные гнезда, Гриша!
Я поклялся.
Но я не обещал не совершать аварийных посадок на неисследованных планетах и медленно умирать от обезвоживания и голода в луже собственных испражнений.
Кожа горит — это ощущение распространяется от левой щиколотки вверх до колена. И продолжает расползаться. Мне нечего делать, поэтому начинаю считать. От восхода Малой Звезды до заката Большой три с половиной земных часа. От щиколотки до колена примерно сорок сантиметров. Значит, одиннадцать сантиметров в час. Через семнадцать часов жжение охватит все тело.
У меня жар. Мама кладет мне на лоб холодный компресс. Наклоняется к подушке и шепчет в левое ухо:
— Все будет хорошо, Гриша.
Прохладный воздух ее слов целителен и свеж. Я хочу ей ответить, но не могу. В рот набилась красная пыль. Мама, почему я еще здесь? Почему не умер?
Я бросил считать скорость распространения инфекции, когда жжение добралось до паха. Сейчас я просто хочу умереть как можно скорее. Я ведь не прошу о многом, мама! Просто накрой мое лицо подушкой и сделай так, чтобы я больше не страдал.
Зуд прекратился настолько внезапно, что я решил, что умер. Мне не больно. Но я не чувствую, что кожа принадлежит мне. На ней что-то есть. Словно подсохшая корочка на ране, которую я норовил подковырнуть в детстве, а мама ругала меня за это. Что-то на моей коже. И это что-то пульсирует. Распространяется медленнее, чем жжение. Паразиты? Насекомые? Последствия химического ожога?
Я чувствую прохладу ветра на левой лодыжке. Не может быть — скафандр должен затянуться на месте пореза.
Моя голова все еще повернута влево, и я вижу свое плечо. Серебристую ткань скафандра. Произведение инженерного искусства. Я вижу, как она разлагается.
Это невозможно. Даже если закопать скафандр в земную почву, он не разложится и за двести лет. Чтобы его разъесть, должна быть очень агрессивная среда. Мою кожу оно бы разъело гораздо раньше. Мою старую кожу.
Теперь, когда я вижу собственное голое плечо, мне становится видно, что тело покрыто багровыми кляксами. Эти кляксы не въелись в кожу. Они… двигаются. Очень медленно, но время-то у меня есть. Они… медленно… ползут. Большая клякса расползлась на две поменьше — кожа между ними выглядит покрасневшей, но без видимых изъянов. Эта дрянь разъела мой скафандр, но пощадила кожу.
Я чувствую это везде. На лодыжках. Между пальцами ног. На бедрах. На спине. На животе. В паху. Эти кляксы двигаются по мне… и внутри меня.
Я не ел и не пил уже больше недели по земному времени. И жив только благодаря этой неземной форме жизни.
От скафандра практически ничего не осталось — я лежу голым на красном песке, и по мне ползают красные кляксы. Одна из них, что гнездилась на плече, явно направилась к лицу. За одни местные сутки она проползла по шее. За вторые — продвинулась по щеке. Я уже не могу ее видеть, но я ее чувствую — такое щекочущее мерзкое ощущение.
Я увидел кляксу, когда она добралась до глаз. Сначала правый, а потом и левый словно заволокло красной пленкой — такой тонкой, что я еще мог различить Большую Звезду. Потом пленка стала толще, и вот я ослеп. Учитывая, что я не могу моргать, это даже облегчение. Разъест ли оно мои глаза так же, как и скафандр? Я не знаю.
По моим ощущениям, клякса закрыла все лицо, оставив незакупоренным только рот. Оно понимает, что без воздуха я умру? Мое правое ухо прижато к поверхности и забито песком, а вот левое открыто всем ветрам и дождям… если бы тут были дожди.
Красная клякса доползла до уха и вползла в него. Очень медленно.
Я могу пошевелить пальцами ног. Невероятно. Или мне это только кажется. Нет, точно! Я чувствую, как сыплется песок между пальцами. Теперь попробуем пальцы рук. Почти получилось!
Кляксы стали толще — они покрывают мое тело, словно новый скафандр. Но не полностью. Я чувствую кожей, как по телу очень медленно, миллиметр за миллиметром, то распадаются, то соединяются вновь эти маленькие красные колонии — словно озерца ртути. Я чувствую их вес.
Клякса, проникшая в мое ухо, щекочет сильнее всего. Когда я был ребенком, такие же ощущения были в парикмахерской — мастер тебя стрижет, волосы падают на уши, на шею, на щеки, и жутко чешется, и щекотно, а руки под толстым покрывалом, и никак не почесать… Клякса заползает глубже… Глубже… Глубже…
Миллиарды. Миллиарды. Миллиарды. Миллиарды. Миллиарды. Миллиарды. Миллиарды.
Я хочу сказать что-то еще и подумать о чем-то еще, но не могу. Этих мыслей слишком много, и они слишком быстрые. Моя голова сейчас лопнет — опорожнится, как кишечник, как мочевой пузырь. Я хочу, чтобы меня вырвало, но мое тело больше не принадлежит мне.
Теперь они говорят со мной. Теперь я знаю.
У них очень быстрый жизненный цикл. Чтобы проползти по моей коже миллиметр, миллиардам крохотных созданий нужно сменить миллиард поколений. Они передают свои знания потомкам, чтобы разговаривать со мной. Я — их Вселенная? Очень может быть. Или, говоря точнее, я их Бог?
«Я не бог», — передаю я мысленно. Кто их знает, сколько поколений им понадобится, чтобы расслышать и понять меня. «Я хочу двигать пальцами». Я не прошу о многом.
Проходит несколько часов, и мне удается. Кляксам на руках это не нравится — я чувствую, как в кисти вернулся зуд.
Они тоже просят меня об услуге. Колония, облепившая мою голову и проникшая в мозг через ухо, враждует с колонией на моей спине. Не поделили территорию, все как на Земле. Спинные захватили уже много других клякс-поселений и уничтожили их или подчинили себе. Так пали моя правая и левая лопатка. Мои ягодицы. Сейчас они ведут битву на три фронта — с Головой и с обеими ногами.
«Как я могу помочь?» — спрашиваю я. Они отвечают — через несколько миллиардов поколений.
«На счет три», — говорю я им.
«Раз», — красный песок шуршит по моему телу. Организмы внутри моего уха рождаются и умирают. Рождаются и умирают.
«Два», — я не вижу, но, судя по температуре воздуха, сейчас ночь. Помнят ли их потомки, с чего все началось?
«Три».
Я рывком переворачиваюсь на спину.
Спинной колонии конец — я не раздавил их, но разобщил, смял, перемешал. Правая и Левые ноги захватили свои новые позиции с тыла — каждой досталось по ягодице, и я даже знаю, где они провели линию перемирия; «моя» клякса завоевала плечи, спустилась по лопаткам.
А потом все они ринулись на освободившуюся территорию на груди.
Это была славная война.
Они рождались миллиардами и гибли миллиардами. Битва за пупок. Позиционный провал моей колонии у Левого Соска. Доблестная победа у Правого Соска. Правая и Левая ноги так ослабли в войне друг с другом, что «мои» пробились далеко вниз по телу — пройдя по лобку и гениталиям, они обрушились на врагов с обоих флангов.
Я лежу на спине, мои глаза покрыты красной пленкой, но я знаю все это — сразу двумя органами чувств. Я чувствую, как по коже проходят волны сражений. Через левое ухо в мозг поступают донесения о победах и поражениях.
Я — поле Битвы. Я — потерянный и завоеванный Бог.
Мы победили.
— Эээййй… Ссссмммоооттттррриии…
Это не моя клякса. Мои говорят со мной так, словно тысячи детских голосов прокручиваются на пленке с невероятной скоростью. По сравнению с ними, этот чужой голос — самый медленный звук, который я слышал когда-нибудь. И я слышу его обоими ушами.
Почва вздрагивает. Словно ритмичные землетрясения. Бум! Бум! Бум! Я начинаю привыкать к этим звукам. Раньше это называлось речью?
— Ооооо, бббооожжее, ммоой! Что это за тварь?
— Не подходите близко, это приказ!
— Сержант, этого не может быть! Это же…
Я обещал маме не тыкать палкой в осиное гнездо, но обладатель голоса явно не обещал ничего такого. В мое плечо вонзается что-то холодное.
«Ствол оружия…» — подсказывает мне древняя уснувшая память.
От этого движения гибнет несколько городов, канули в небытие столько славных династий. Новые боги безжалостны.
Я шевелю пальцами рук.
— Сержант, он живой!!!
Моя клякса кричит от боли каждой клеточкой, когда меня поддевают под плечи — кажется, чем-то острым и плоским («лопата…»), отрывают от поверхности планеты, оставляя на песке клочки кожи и миллионы моих гибнущих детей. Кладут на шероховатую грубую поверхность («носилки…»), стирая из памяти места, где когда-то велись Великие Войны Спины.
Что-то мягкое и шероховатое вонзается в глаза («ватная палочка…»), и я вижу свет. О, милосердный Господи, я вижу свет, и это слишком много для меня…
Из доклада биологической лаборатории KLS-23:
«Григория Степанова обнаружили на неисследованном до этого спутнике Ассуса. Поначалу его приняли за скалу или растение… Он был полностью покрыт местным паразитическим организмом — что-то вроде лишайника. Сложный симбиотический процесс привел к тому, что Степанов провел на планете девять земных месяцев, не имея в наличии ни воды, ни питания…»
«…Собранные образцы доставлены на Землю для дальнейшего изучения. После тщательного анализа состояния Степанова было принято решение о его биологической реабилитации. С него удалены все следы красного лишайника. Пациент не идет на контакт, речь нечленораздельная, ведет себя агрессивно…»
«…Анализы не показали наличия инопланетной жизнедеятельности в организме Степанова. Его поведение стало более уравновешенным… Он принимает пищу и справляет нужды организма самостоятельно… Отзывается на команды персонала… Не позволяет одевать себя, реагирует крайне агрессивно при попытке умыться или отвести его в душ…»
«…Пациент идет на поправку. Впервые проведен сеанс связи с семьей — женой и детьми. Из странностей — Степанов справлялся о своей матери, умершей более десяти лет назад… Жену и детей узнал, реакции в норме. Позволяет надевать на себя просторный халат…»