Поднимаю голову, верчу по сторонам, пытаюсь зацепиться хоть за что-то.
«Инфинити-В».
Я цепляюсь за первый слог, как за спасительный уступ при падении со скалы, и говорю:
— Ин.
Напарник с удивлением смотрит на меня и повторяет:
— Работать. Идти.
Показывает на груду камней. Знаю, знаю. Гора не будет ждать.
— Ин! — говорю я, показывая на себя. — А ты…
На глаза больше ничего не попадается, поэтому я нарекаю своего напарника вторым слогом:
— Фи! — и почему-то смеюсь.
Штука у меня в ноге не наказывает за смех. Может быть, она не знает, что это такое? Но тогда откуда я знаю, как смеяться?
Я встаю и иду вслед за Фи к горе, бормоча про себя бессмыслицу, избегая любых глаголов:
— Фи и Ин… Друзья… Ин и Фи… Камни вниз. Ин. Фи.
Рабочие в бледно-желтых робах расползаются из лагеря во все стороны. Исполинские груды камней высятся по краям горизонта. Мы должны сравнять их с землей. По одному камешку.
— Работать… — бормочет напарник, и я согласно киваю:
— Работать, Фи. Работать.
Он удивленно смотрит на меня, в его глазах проскальзывает интерес.
— Фи… — повторяет он, тычет себе пальцем в грудь и смеется вместе со мной.
Мы работаем весь день. Камни сегодня кажутся тяжелее, чем вчера — может быть, потому, что я впервые думаю во время работы о чем-то другом, кроме труда… Как долго мы здесь? Сколько нас? Если мы заключенные, то где надсмотрщики? Кто заставляет нас делать это?
Двое работников внизу подхватывают сброшенные нами камни и относят их подальше в долину, чтобы разбросать ровным слоем. Выбора у меня особо нет, поэтому я нарекаю их Ни и Тив — как два последних слога на табличке.
Фи пыхтит — его балахон намок на спине. Он старательно выворачивает камни и бросает их вниз. Я пытаюсь разглядеть его ногу — кажется, у него тоже под кожей вшита та же штука… Блокиратор… Адская машина, пожирающая недозволенные глаголы…
Сегодня я снова прихватываю с собой в лагерь камень. На нем ничего не написано, но я взял его не из-за надписей. Из-за формы. Он острый.
Ночью, когда первая луна поднимается в небеса, я выхожу из барака, отрываю от своего балахона полоску ткани — но не ради защиты дыхания. Оглядываюсь по сторонам — никого. Лагерь «Инфинити-В» спит мертвым сном.
Я захватываю острый камень половчее и одним ударом рассекаю кожу на голени.
Когда Фи просыпается, я сижу на своей койке. Он с ужасом смотрит на мою окровавленную ногу, обмотанную самодельным бинтом.
— Пораниться, Ин? — тихо произносит он.
— Поранился… — говорю я как можно спокойнее. — Ин поранился. Я поранился.
В его глазах проскальзывает тот же отголосок понимания, как в тот раз, когда я нарек его именем.
— Ты поранился, — говорит он и с криком падает обратно на койку. Его трясет, из уголка рта стекает пена.
Мне жаль его, но ничего не поделаешь. Он должен почувствовать это сам. Когда так больно — значит, ты все делаешь правильно.
Мы идем на работу — я хромаю. Ни и Тив смотрят нам вслед.
— Работать? — вопросительно кричит мне вслед Ни.
— Работать, работать! — киваю я, показывая на вершину. — Мы идем туда!
Как же все-таки хорошо без этой штуки!
Мы работаем до заката, и когда первая луна осторожно взбирается над горизонтом, Фи прекращает работать и садится на корточки. Показывает на мою перебинтованную ногу:
— Ин?
Запомнил, значит, как меня зовут. Возможно, он уже готов.
Я достаю из складок балахона штуку, которую вырезал из ноги прошлой ночью. Похожа на камень с маленькими острыми лапками. Показываю на его ногу, киваю:
— Фи, у тебя там есть такая же дрянь. Я вытащу, если захочешь.
— Ин, вытащить… — шепчет он.
— Вытащу, — тихо отвечаю я. — Я помогу.
И я помогаю.
Теперь, когда нас двое, жить становится веселее. Обе наши машинки по пожиранию запретных слов похоронены под камнями вдали от лагеря, а с хромотой я могу смириться. Мы работаем уже далеко не так усердно, как всегда.
Ни и Тив недоуменно смотрят на нас снизу, разводя руками.
— Понимаю! — кричит им Фи, приложив руки ко рту. — Камней на всех не хватает, что же делать?
И заливается счастливым смехом, несмотря на боль от плохо заживающей раны.
Когда солнце садится и люди со всех сторон возвращаются в лагерь, мы с Фи остаемся сидеть на склоне. Просто потому, что у нас есть выбор — смотреть на горизонт или нет.
— Закат красивый, — говорит Фи мечтательно. — Ин, я смотрю на закат.
Ему удивительно быстро удается вернуть себе украденные глаголы. Хотя пользуется ими он очень осторожно, словно учится ходить.
— Точно, красивый, — соглашаюсь я. — Почему я раньше не замечал?
Мы молчим. Солнце садится все ниже. В его желтых лучах наши балахоны кажутся белыми. Я смотрю на светило, пока глаза не начинают слезиться. И только потом замечаю, что Фи тоже плачет.
— Зачем мы живем тут? — спрашивает он. — Кто я такой? Что мы будем делать дальше?
Слишком много вопросов. Слишком много глаголов. Раньше все было легко — ни времени, ни числа, ни лица. А теперь все это навалилось на нас…
— Прости, — говорю я. — Прости меня.
И все-таки это звучит куда лучше, чем «простить».
— Я прощаю, Ин, — шепчет он.
Мы возвращаемся в лагерь, а над нами медленно восходят на небо две луны — на каждого по одной.
Ни и Тив присоединились к нам через несколько дней. Когда мы с Фи перестали сбрасывать им камни, они явно растерялись и, наконец, бросили тележку и поднялись к нам. Мы показали им, как можно говорить. Как страдать от этого. И как освободиться.
Когда их раны от вырезанных датчиков подживают, мы начинаем готовить побег.
Это оказалось легко. Слишком легко. Никто не следит за нами. Никто не проверяет, выходим ли мы на работу. Никто не спешит карать нас за неповиновение. Но слишком просто не бывает — я уже понял, что за по-настоящему правильные вещи приходится платить.
Мы бродим по лагерю, как призраки, — заглядываем во все бараки в поисках воды, провизии или чего-то, что может сойти за оружие. Вне границ лагеря кормить нас никто не станет. Остальные рабочие либо не замечают нас, либо бормочут привычное «Работать» и идут к своим горам из камней.
— Что нашли? — спрашиваю я, когда наша четверка собирается после заката.
— Из этой рейки я сделаю посох, — отвечает до сих пор прихрамывающий Фи.
— В эту флягу я налью воды, — говорит Ни.
— Из этих лоскутов я сделаю нам тюрбаны от солнца, — шепчет Тив.
И все трое смотрят на меня.
— Мы справимся, — говорю я. Мне просто нравится, как это звучит. Справимся.
Множественное число. Будущее время. Вместе с формой глагола нас становится много, и у нас появляется будущее.
Мы выходим из лагеря следующей ночью. Идем туда, где восходит солнце, — так предложил Фи. Ни и Тив сгрузили на тележку запасы воды и брикеты. Фи идет, опираясь на самодельный посох. Его рана на голени открылась, и он прихрамывает еще сильнее.
Никто не останавливает нас и, скорее всего, не заметит наше отсутствие.
Дорога быстро кончается, и мы идем по каменистой пустыне. Иногда кто-то из нас находит сладкие зеленые камни, и мы радуемся, словно нашли сокровище, деля их поровну. Белая пыль не висит здесь над землей, и дышится легче, чем в лагере. Мы больше не оглядываемся в ожидании погони и больше смотрим вперед в предвкушении хоть какой-нибудь, но перемены.
Я не знаю, сколько дней мы идем. Наша тележка почти пуста, но, глядя, с каким трудом Фи карабкается даже по удобным плоским камням, я решаю не бросать ее. И не зря. Когда Фи падает и больше не может встать, я сажу его в тележку, и мы толкаем ее по очереди.
— Мы идем, Ин… — говорит он в бреду. — Я иду, ты идешь, мы идем, мы будем идти.
— Мы будем идти, — соглашаюсь я.
На следующий день Ни и Тив дерутся из-за последнего брикета — Тив считает, что это его доля.
— Ты меня обманул! — кричит Тив. — А я считал тебя другом!
— А я думал, что у нас все общее, — отвечает Ни. — А ты хочешь все забрать себе?
— Не надо ссориться… — хрипит им с тележки Фи. — Мы идем…
— Идем? — передразнивает его Ни. — Это я толкаю твою тележку!
— Ты тяжелый, как сотня камней! — соглашается Тив.
На этом они примиряются, и мы продолжаем путь.
У нас кончилась вода. По утрам на камнях остается немного влаги, и мы слизываем ее, наслаждаясь каждой каплей. Сладкие камни, придающие сил, встречаются все реже. Я приношу их для Фи, но мой напарник слишком слаб. Его нога распухла и посинела. Он тихо шепчет:
— Мы будем идти.
И мы идем.
Тележку теперь толкаю только я — Ни и Тив отказались:
— Он тебе нужен, Ин, ты его и тащи.
Без еды и воды тележка стала легче, да и Фи весит теперь всего ничего. Я справлюсь.
По ночам мне снится, что каменистая пустыня закончилась и мы выходим в другой мир, полный другого цвета. Это удивительный оттенок — цвет сладких камней. Зеленый. Я хочу остаться там, но не могу. Все сны заканчиваются.
Фи умер. Когда утром я приношу ему единственный найденный сладкий камень, он лежит с открытыми глазами, похожими на две мертвые луны в небе, и не дышит.
— Отмучиться, — говорит Ни.
— Отмучился, — поправляю я его. Тот машет рукой, мол, какая теперь разница.
Я хочу сделать для Фи могилу — наваливаю на его тело груду камней. У меня не хватает сил поднимать тяжелые, а маленькие камни рассыпаются, как будто мы снова сравниваем горы с землей. Я отказываюсь идти дальше, пока не закончу.
— Бросать это, — говорит Тив. — Хватит.
Ночью мне опять снится зеленый мир за пределами каменной пустыни, но в него вторгаются чавкающие жадные звуки. Я приподнимаю голову.