Его жена Анна — учительница литературы. Она много пишет от руки, и, когда устает, ее почерк становится неразборчивым. В ее мусоре учебные планы, копии расписаний уроков, списки незнакомых книг. Мне нравится ее мусор — иногда она пишет дневники, потом рвет их и выбрасывает. Рвет недостаточно мелко, поэтому их легко сложить обратно и прочесть ее мысли. Порой они об учениках. Или об их родителях. С одним из них — с папой какого-то Гены — она изменяет мужу. Ей нравится секс с папой Гены, а секс с Алексеем — не очень. Эта информация личная, и я ценю это. Когда я прячу обрывки ее дневников по карманам, то немного становлюсь Анной.
— Привет, Консьерж! — окликает меня кто-то, и я знаю, кто это. Худой восьмиклассник Петя из 23-й.
Он улыбается, но я знаю, что улыбка фальшивая.
— Привет! — отвечаю, высвобождая руки из мусорного бака. Протягиваю ему руку, и он ее пожимает. Знаю, что дома он тщательно вымоет руки, но это не главное.
— Блин… Кто это вас так? — присвистывает он, глядя на мою расквашенную физиономию.
— Ничего страшного. Душевные раны бывают куда болезненнее. Правда? — отвечаю я.
Он перестает улыбаться. Уголки его рта дрожат. Петя высвобождает руку и спешно идет к подъезду.
— Подожди! — я тщетно пытаюсь его нагнать. Если промедлю, он шмыгнет в свою квартиру на первом этаже — и поминай как звали. К окнам он не подходит.
Вбегаю в подъезд, краем глаза успеваю увидеть новое объявление, наклеенное на входную дверь. Догоняю пацана у двери квартиры.
— Чего привязался, Консьерж? — сердито говорит он, развернувшись ко мне, словно защищая вход в свое жилище.
— Петь… Это… Все будет хорошо… — бормочу я.
— Консьерж, тебя чего, хорошо по голове стукнули?
«Хэштег Сарказм», — думаю я. Не знаю, что это значит, — нашел в распечатках студента Никиты со второго этажа — но, кажется, это подходит к ситуации.
— Петя… Тебе сколько — пятнадцать?
Он кивает.
— Продержись еще три года, — говорю я. — И ты сможешь жить, как хочешь. Они тебе ничего не сделают.
У Пети в мусорном баке особые записки. Обычно их пишут один раз и навсегда, но Петя любит жить, несмотря на маразм родителей, издевательства в школе, страхи из-за того, что он не знает, кто он в этом мире и как он будет в нем жить. «Если вы читаете это, значит, меня больше нет…» — перечеркнуто, смято, выброшено. «Я больше не хочу. Мне слишком больно», — разорвано на четыре части. «Прощайте все», — эту он даже перечеркивать не стал, просто выбросил в мусор. Теперь все эти кусочки его мыслей в моих карманах. Я тоже немножко Петя.
Петя хочет покончить с собой, хотя он не хочет покончить с собой. И он знает, что я знаю это.
— Продержись еще три года, — повторяю я. — Обещаешь?
— Обещаю, — внезапно просто говорит он.
— Помочь с математикой? — резко меняю тему.
Секунду Петя тормозит, потом облегченно вздыхает. Он явно не хочет говорить о своих записках, а помощь в геометрии ему не помешает.
— А ты… а вы разве можете? — он недоверчиво оглядывает меня. Ну да, я бомж. Но студент Никита, что живет над Петей, выбросил столько шпаргалок и конспектов после прошлой сессии, что я теперь подкован в аналитической геометрии не хуже его. Я тоже немножко Никита, хотя и не такой накачанный.
— Могу, — говорю я.
Петя заводит меня к себе домой — его родители-пьяницы приходят только через два часа — и мы вместе решаем задачи по геометрии. Он кормит меня дошираком и дает зеленку замазать ссадины на лице. Петя — хороший мальчик. Хорошо, если и правда доживет до восемнадцати.
Когда я выхожу из подъезда, уже начинает темнеть. Надо поспешить, чтобы разобрать все оставшиеся записки в зеленом баке. Но сначала смотрю на бумажку на двери: «Собрание жильцов дома против сноса!» — гласит объявление. Стоит дата и время. Композитор Владислав из 29-й регулярно выбрасывает «Новую газету», и я знаю, какое число было вчера. А значит, собрание завтра.
Этот дом снесут?
У меня перехватывает дыхание, и я инстинктивно засовываю руки в карманы, ощупывая и пересчитывая записки Анны, Алексея, Пети, Никиты, Владислава… Они не могут разъехаться отсюда. С Хозяином точки я как-нибудь рассчитаюсь. Могу быть дворником. Или репетитором. Или настоящим консьержем. Благодаря Владиславу, я даже музыкальным критиком могу быть. Деньги — это не главное. Но если они разъедутся, то кем останусь я?
Объявление подписано Глафирой Порфирьевной — кошатницей, активисткой и шизофреничкой из 37-й квартиры. Ее записки путаются — она пишет анонимки на соседей, но, кажется, ни одну так и не отправила. Знает ли она вообще, что Союз распался и что жаловаться нужно совсем не туда, куда она собирается? Владислав якобы мешает ей своей музыкой — хотя он живет на третьем, а она — на пятом. Марина из 36-й регулярно заливает ее. Нелогично — автор женских романов Марина проживает на четвертом и никак не может заливать Глафиру Порфирьевну. Это же очевидно.
Вспоминаю про Марину и бросаюсь к мусорному баку. Она остановилась на самом интересном месте — как уборщица, попавшая в волшебный мир, выбирает между Темным Лордом и Светлым Принцем. Я уже догадываюсь, что Светлый Принц не так прост и наверняка станет негодяем, а Темный Лорд окажется человеком с ранимой душой. Марина не опубликовала еще ни одной книги — по крайней мере, в ее мусоре полно рукописей с отказами. Она пишет главу за главой и выбрасывает. В Темном Лорде безошибочно узнаю композитора Владислава — как раз его музыку Марина может слышать. А Светлый Принц, кажется, это Алексей с первого этажа. Так значит, Алексей изменяет жене с Мариной? Об этом я не задумывался, но они не пара. Это очевидно. Она никогда не будет отправлять его в магазин со списком покупок, а он не сможет жить без этого списка.
— А ну, вали отседова! — раздается за моей спиной старушечий голос. Глафира Порфирьевна пожаловала. У нее тяжелая сумка, из которой торчит пакет с кошачьим кормом.
Не то чтобы она меня не терпела. Просто не запоминает. А зря. Ведь я тоже состою из ее анонимок, заплатив за них Хозяину высокую цену.
— Ваш дом снесут? — спрашиваю я.
Она явно не ожидает услышать это от роющегося в мусоре бомжа. На секунду зависает — прямо как Петя на вопрос о математике. Потом переключается на другую программу:
— Ишь! Удумали! Меня выселять! Да я! Я все напишу! Кому следует! Я их выведу! Всех жильцов подниму! Они у меня попляшут…
Глафира Порфирьевна говорит долго и пламенно, а потом у нее словно кончаются батарейки. Она сникает и ставит на землю тяжелый пакет.
— Хотите, помогу донести? — спрашиваю я. — Вам же на пятый?
— А ты ведь все знаешь про меня… — вдруг произносит Глафира Порфирьевна другим, чистым голосом. — Все-о-о знаешь… Ты кто?
— Консьерж, — спокойно лгу я.
— Хрен ты, а не консьерж, — беззлобно говорит она. — Ну, если взялся нести, неси!
Помогаю Глафире Порфирьевне донести пакет до пятого этажа. В квартиру меня не впускает — и это хорошо, потому что оттуда отчаянно пахнет кошачьей мочой. Она закрывает дверь, спустя секунду открывает, высовывает наружу свой крючковатый нос и говорит:
— А на собрание приходите. Консьерж все-таки!
Я сплю под лестницей в подъезде, укутавшись в одеяло. Бумажная прослойка под одеждой греет не хуже перины. В свете фонарика сортирую и перекладываю сегодняшнюю добычу. Чеки Алексея. Дневники Анны. Псевдопрощальные записки Пети. Шпаргалки Никиты. Поспешные нотные записи Владислава. Новую главу неопубликованного романа Марины. Анонимку Глафиры Порфирьевны — на этот раз на меня: «Подозрительный тип роется в мусоре и живет у нас в подъезде». И еще много других записок. Двадцать квартир. Пятьдесят один человек. Завтра все они выйдут на собрание, чтобы защитить свой дом.
Второй подъезд пятиэтажки на окраине засыпает, и это засыпаю я.
В условленное время все жильцы подъезда выходят на собрание. Надо же — никогда не видел их вместе. Глафира Порфирьевна, проявившая недюжинную активность, прячется за спинами, словно в последний момент струсила.
Главный выходит из сверкающей черной машины. У него красивые седые волосы и дорогие бифокальные очки. Справа и слева от него стоят дюжие парни в спортивных костюмах, а чуть позади — несколько крепких мужчин, одетых попроще, — среди них я легко различаю Хозяина точки.
— И это все? — разочарованно говорит Главный.
Толпа молчит, и только Глафира Порфирьевна, высунувшись из-за моего плеча, коротко огрызается:
— Кому надо, те пришли! Не дадим наш дом ломать!
Толпа молчит. Я молчу.
— Ну, раз это все… — хорошо поставленным голосом произносит Главный. — …буду краток.
Он говорит — действительно, кратко и довольно гладко. Когда мы с Петей решали геометрию, Главного показывали по телевизору, и он говорил то же самое. Словно по бумажке.
Я разволновался. Найти бы эту бумажку. Понять, кто Главный на самом деле. Что связывает его с Хозяином и его подельниками. И зачем ломать эту пятиэтажку.
Бумажки не видно. Говорит по памяти.
— …И это будет безусловным благом для вас и для города, — завершает он.
Крепкие мужчины у него за спиной начинают аплодировать. Даже Хозяин хлопает в ладоши. Знакомый звук — так же он дает мне пощечину, когда я не приношу ему дань.
— А в какую школу я буду ходить? — решается спросить Петя.
— Мне тут до института и до спортзала недалеко — куда меня переселят? — спрашивает Никита.
— Позвольте, у меня дома стоит уникальный рояль. Его нельзя двигать! Он этого не перенесет! — горячится Владислав.
Алексей молчит, потому что молчит Анна. А Марина молчит, потому что молчит Алексей.
Главный вместо ответов смотрит только на меня.
— Вы издеваетесь? — спрашивает он.
Хозяин осторожно подходит к Главному и что-то шепчет ему на ухо.
— Ах, вы здесь вообще не проживаете! — облегченно бросает в толпу Главный, разворачивается и уходит.