енно погружаясь в миниатюрное подобие северного сияния, которое источал старик. Те, кто бывал при смерти, часто описывали свои ощущения, как «белый коридор света», и Марта доподлинно знала, что они правы. Сейчас она находилась в этом самом коридоре, двигаясь вместе с умирающим до самого конца — до той неуловимой черты, где свет становится вечной тьмой. Здесь, на пороге, где смертная мгла уже клубилась в предвкушении нового гостя, сияние становилось еще ярче, интенсивнее, острее. Еще мгновение… Назад!
Марта отстранилась, делая судорожный вдох, втягивая в себя последние крупицы живительного света. Старик не двигался. Его голова откинулась на подушке, а из распахнутого рта не вырывалось ни хриплого дыхания, ни свечения.
По привычке Марта посмотрела на часы, отмечая время смерти. Пора звать на помощь. Она осторожно сунула руку в карман халата и потрогала холодный пузырек с хлоридом калия. Все под контролем.
Нажав на тревожную кнопку, Марта повернулась, подбирая подходящее случаю тревожное выражение лица — и тут заметила в дверях веснушчатое лицо рыжеволосого медбрата Генри О'Бри. Поймав ее взгляд, Генри тут же исчез, как прячется за занавеской фигурка в кукольном театре. Что этот пройдоха успел увидеть?
Прежде чем она успела решить, что делать с Генри, двери в палату распахнулись, впуская двух санитаров. Они пробежали мимо Марты. Не оборачиваясь, она услышала треск разрываемой на груди пациента рубашки, завывающую песнь дефибриллятора, слова: «Раз, два, три — разряд!» Она уже знала, что это бесполезно.
Марта вышла из палаты, мысленно отметив — то был двадцать третий пациент, которого она убила.
— Миссис Эндрюс, садитесь, — мистер Стивенс, глава больницы святого Патрика, указал Марте на стул. Ей показалось, что он излишне вежлив, — недобрый знак. Она осмотрелась — за годы работы ей еще не доводилось побывать в кабинете начальства.
Марта попробовала представить себя его глазами: маленькая, опрятная женщина пятидесяти с лишним лет, с сильными натруженными руками; седые волосы собраны в аккуратный пучок, белый халат отутюжен, лицо спокойное. Сама безобидность.
— Вообще-то я не была замужем, доктор Стивенс, но вы можете называть меня миссис, если вам так угодно. Чем могу быть полезна? — Марта улыбнулась, обнажив ряд мелких зубов.
Вместо ответа он протянул ей сложенный вчетверо листок бумаги. Надпись на листе оказалась выложена буквами, вырезанными из газетных заголовков, как в дешевом бульварном романе: «Проверьте график смен Марты Эндрюс».
— Что это значит? — недоуменно воскликнула Марта, хотя пальцы, державшие листок, оледенели. Она уже знала ответ.
— Миссис Эндрюс, — Стивенс старался не смотреть ей в глаза. — Наша больница давно обеспокоена высоким уровнем смертности среди пожилых пациентов за последнее время. Причины смерти до сих пор не вызывали сомнений — хронические заболевания, осложнения после операций, сердечные приступы… Но статистика — упрямая вещь. Смертей не настолько больше обычного, чтобы организовать официальное расследование, но… достаточно, чтобы о нашей больнице поползли слухи по всему Питтсбургу.
Перегнувшись через стол, он вырвал из ее руки листок бумаги.
— Сегодня утром я обнаружил это в моем кабинете — просунули под дверь. Что ж… Мы сравнили данные о смертях пациентов за последний год с вашим графиком смен… И, уж простите меня за прямоту, миссис Эндрюс, но именно вверенные вам пациенты… дохли как мухи!!!
Последние три слова он выкрикнул ей в лицо, словно выплюнул из горла застрявший кусок пищи. Его лицо побагровело, ноздри расширились. Марта поневоле отпрянула, вжавшись в спинку стула, будто пыталась стать еще меньше.
— Мы позволили себе проверить ваш личный шкафчик, миссис Эндрюс. И…
Марта на мгновение перестала дышать. Она прекрасно знала, что именно они там нашли. Ее маленьких помощников. Холодные позвякивающие пузырьки с хлоридом калия. Незаменимы, если вам нужно незаметно отправить очередного старого доходягу на тот свет. В конце концов, старики всегда умирают, верно?
— …и, хотя мы не обнаружили ничего подозрительного…
Марта выпрямилась, будто возвращаясь в исходную форму:
— Вы… вы обвиняете меня в убийствах стариков?! — медленно продекламировала она. — Я буду жаловаться! В полицию!
Стивенс пододвинул к ней телефон.
— Давайте. Звоните.
Выждав паузу, он продолжил:
— Долг велит мне самому передать это дело властям, миссис Эндрюс… И провести эксгумацию нескольких пациентов, скончавшихся здесь во время вашего дежурства… Возможно, вы невиновны и это лишь случайности, помноженные на ваших недоброжелателей. Но также возможно…
Стивенс запнулся, но заставил себя продолжить:
— …возможно, вы самая жестокая и коварная убийца, которую только видывал свет. Проблема в том…
Он снова замолчал, и Марте хватило паузы, чтобы взять инициативу на себя. Она больше не вжималась в спинку стула — Стивенса она читала, как раскрытую книгу.
— …в том, что в любом случае репутации больницы святого Патрика будет нанесен непоправимый урон, — процедила она. — И чего же вы хотите?
Через полчаса Марта уже стояла на улице за воротами больницы. Несмотря на начало лета, день выдался холодный и промозглый, со стороны реки Огайо дул пронизывающий ветер. Без белого халата, в своем неброском сером пальто, Марта почувствовала себя потерянной, незащищенной и одинокой. Ей удалось выторговать выходное пособие с этого слизняка, но факт оставался фактом — она осталась без работы. И без доступа к старикам, светящимся на пороге смерти.
За лето деньги, с таким риском выторгованные у мистера Стивенса, закончились — быстрее, чем ожидалось. Марта перестала выходить на улицу, просиживая дни напролет в своей маленькой комнатушке. Но не безденежье волновало ее.
Она больше не контролировала ситуацию. Не распоряжалась жизнью и смертью, как неумолимая богиня. Порой Марта встречала на улице стариков, выдыхающих вместе с морозным воздухом голубоватое сияние близкой смерти — при этом ее сердце билось чаще, пальцы сжимались, а на лбу выступали капельки пота. Как бы она хотела подойти к ним, сбить с ног, вырвать палку и вышибить дух парой крепких ударов… и прильнуть к окровавленным губам, чтобы высосать последние капли уходящей жизни. Вместо этого она отворачивалась и ускоряла шаг.
Она голодала, но не от нехватки еды. Марта слишком долго никого не убивала.
Все изменилось в тот день, когда в ее дверь раздался громкий стук. Она заглянула в глазок и увидела убегающую по лестнице худощавую фигуру. Гостя легко было узнать по топорщащимся во все стороны рыжим волосам. Генри О'Бри, добрый медбрат из больницы святого Патрика. Тот самый ублюдок с чересчур длинным носом, который, несомненно, и выдал ее начальству…
Не проходило и дня, чтобы Марта не вспоминала о нем со смесью подозрения и непонимания. Если ее выдал Генри, то почему он не обратился в полицию? И кто, черт побери, спрятал от чужих глаз склянки со смертельным препаратом?
Приоткрыв дверь, женщина увидела на пороге сложенный вчетверо листок.
— Значит, шантаж… — пробормотала Марта вполголоса и подняла его.
Она ожидала, что увидит вырезанные из газеты буквы, и на мгновение ей показалось, что так оно и есть. Это действительно оказалась газетная вырезка — но не записка шантажиста, а объявление о работе. Некоему Теодору Бакли требовалась сиделка.
Адрес на объявлении привел Марту к двухэтажному особняку далеко за чертой города — ей пришлось раскошелиться на такси. Темная громадина здания мрачно располагалась в глубине неухоженного парка — решетки на окнах первого этажа усиливали тягостное впечатление, словно это была тюрьма.
У дверей Марту встретил настоящий великан — широкоплечий мужчина на две головы выше ее ростом, с гривой темных волос, едва тронутых на висках сединой.
— Мистер Теодор Бакли, я полагаю? Это вы давали объявление?
— Вы правы лишь отчасти, — ответил он низким голосом, — объявление о найме давал я, но меня зовут Сэмуэль Бакли. Сиделка нужна моему несчастному отцу Теодору. А вы?..
— Миссис Эндрюс, — она чопорно поклонилась, пытаясь по складно скроенному, но уже довольно потрепанному костюму хозяина определить его платежеспособность. — У меня большой опыт по уходу за пожилыми людьми.
— Проходите, — Бакли-младший пригласил ее войти.
Марта ожидала увидеть дом, полный прислуги, но не увидела никого — пустой коридор с видимыми следами пыли встретил ее гулким эхом.
— Кто еще работает здесь, мистер Бакли?
— Можете называть меня Сэм. Да, это большой дом, когда-то тут кипела жизнь, но сейчас прислуга мне не по карману. На фондовом рынке неспокойно, и вот… приходится экономить на чем можно. А отец… Он категорически против продажи дома, хотя и не покидает свою комнату с тех пор, как весной упал с лестницы и сломал шейку бедра.
— И кто ухаживает за ним сейчас?
Бакли-младший смутился.
— Видите ли, миссис Эндрюс… Мой отец — далеко не ангел. С ним не всем просто ужиться… Даже мне, — он виновато улыбнулся. — Пойдемте наверх, вы сами все увидите.
Поднимаясь на второй этаж по широкой винтовой лестнице, Марта с любопытством разглядывала фотографии в рамках, висящие на стене. Вот старая фотография — десятилетний мальчуган в коротких штанишках, в котором с трудом угадывается великан Сэмуэль. Возле мальчика — статный мужчина с окладистой черной бородой — на фото ему примерно столько, сколько ей самой сейчас. Рядом с ними — грустная молодая женщина лет тридцати в длинном светлом платье, с темным крестиком на шее. На следующем фото Сэмуэль в черной мантии и квадратной шапочке получает диплом — тут он улыбается и обнимает мать — он уже гораздо выше ее. Отец стоит отдельно и хмуро смотрит в сторону. Не самый удачный снимок, но, наверное, другого не нашлось. На следующем фото Сэмуэлю около тридцати, они с отцом, уже убеленным сединами, стоят возле здания, похожего на банк. Фотография вызывала странное ощущение — мужчины казались похожими, но стояли так, словно фотограф случайно застал в кадре двух незнакомых людей. Матери на фото уже не было.