Поймав ее взгляд, Сэмуэль Бакли пояснил:
— Мамы не стало двадцать лет назад. Иногда мне кажется, что она — единственное, что связывало нас с отцом.
Они остановились у массивной дубовой двери. За дверью кто-то разговаривал… Точнее, орал. Марта различила два голоса — раздраженный мужской и визгливый женский.
Дверь распахнулась, едва не ударив Марту по лицу. Оттуда, подгоняемая градом проклятий, выбежала женщина средних лет в белом переднике. Она сорвала передник на ходу и швырнула его Марте. Шаги женщины застучали вниз по лестнице, хлопнула входная дверь. Через мгновение загудел и затих вдали звук автомобильного мотора.
«Кажется, мое такси уехало», — подумала Марта.
Сэмуэль Бакли переминался возле нее с ноги на ногу.
— Право же, я приношу извинения за то, что вы…
— Ах, оставьте! — прервала его Марта и смело шагнула в комнату. Там она остановилась как вкопанная.
На кровати лежал старик лет восьмидесяти — безусловно, мужчина с фотографий — но сейчас его седые волосы и борода были всклокочены, а бледное лицо, будто сделанное из воска, отливало желтизной. Тонкое одеяло сбилось в сторону, и наружу торчала худая костлявая нога с белой, как брюхо глубоководной рыбы, кожей. Старик погрозил входящим кулаком:
— Если и эта окажется такой же дурой, как предыдущие… Черт побери, Сэмми, кого ты на этот раз притащил? Она монашка?
— Я тоже рад тебе, папа, — вздохнул Сэмуэль. — Марта, познакомьтесь с моим отцом Теодором Бакли.
Та не слушала его. Все, что она могла видеть, это голубоватое сияние, срывающееся с губ старика на выдохе.
Испытательный срок Марта выдержала блестяще, и Бакли-младший не мог нарадоваться на новую сиделку — особенно учитывая то, что она не сбежала в первую же неделю, как предыдущие.
Марту словно подменили. Она буквально летала по дому с высоко поднятой головой. Седые волосы тщательно уложены. Белый передник сверкал белизной, а нехитрый инвентарь по уходу за больным — подносы, металлические судна, грелки и посуда — содержались в идеальной чистоте. Жалование оказалось даже выше, чем она получала в больнице, а комната для прислуги превосходила ее квартирку в городе.
Но все это меркло по сравнению с возможностью ухаживать за Теодором Бакли. Ему уже исполнилось восемьдесят, и за десять лет, отделявших его от последней фотографии на лестнице, он сильно сдал. Полученная травма удерживала его в постели, медленно разрушая тело, лишенное возможности двигаться. На голос старика болезнь не повлияла:
— Марта! — орал он из своей комнаты. — Марта!!!
Он почти не разговаривал с ней, будто имел дело с неодушевленным предметом обихода, механизмом, приносившим ему еду, выносящим из-под него судно и обтирающим его дряхлеющее тело мыльной губкой. Если же ему что-то требовалось, он говорил односложно, словно каркая:
— Воды! Горячо! Быстрее!
Он становился красноречивее только в разговорах с Сэмуэлем во время его редких визитов в комнату больного — сиделку же он игнорировал, как надоедливое домашнее животное. Марта делала вид, что не вникала в разговор хозяев, но быстро смекнула, что разговоры касались денег.
— Поймите, миссис Эндрюс! — бубнил Сэмуэль, сидя за широким кухонным столом, пока она сгружала с подноса грязные тарелки с нетронутым обедом. — Отец вовсе не плохой человек. Но он привык держать все под контролем и никак не может смириться со своей болезнью. Да, у него куча акций, и даже этот особняк юридически принадлежит ему. Но он никак не поймет, что его время уходит.
Марта лишь вежливо кивала, обдавая тарелки горячей водой. Пока ей выплачивали жалованье, ее не волновало, кто из Бакли богаче. Ее больше тревожило, чтобы тюфяк Сэмуэль не разузнал причины ее внезапного увольнения из больницы. Что касается капризного старика, его грубость и проклятия звучали для нее как музыка. Потому что с того момента, как она вошла в его комнату, Марта знала — дни его сочтены. Об этом говорило голубоватое сияние из его рта. Она чувствовала это, когда растирала его тело жесткой мочалкой. И она знала, что придет благоприятный момент — а он всегда приходит — и она сделает так, что старый брюзга замолчит навечно, подарив ей перед этим драгоценные потоки света, обрывающиеся у самой бездны. Теодор Бакли — ее личная игрушка, которую она сломает, когда захочет.
Оставался лишь вопрос — как. Доступа к сильнодействующим лекарствам, действие которых легко выдать за сердечный приступ, у нее больше не имелось. Устроить пожар казалось заманчивой идеей, но слишком рискованной — ведь она должна оставаться рядом с телом до самого конца. Да и попади ее имя в колонку новостей, наверняка оно привлечет внимание мистера Стивенса… или того ублюдка, который прислал ему анонимку.
Оставался несчастный случай… но какой? Марта не спешила, наслаждаясь игрой в кошки-мышки, готовая импровизировать.
В День Труда, когда прохладное лето сменилось холодной осенью, миссис Эндрюс спустилась по лестнице в кухню, чтобы приготовить чай — Бакли-старший сказал, что его чашка не достаточно горячая — и застала там Сэмуэля с посетителем. Увидев Марту, гость вскочил, как ужаленный, и бросился вон из дома, схватив на бегу пальто в прихожей.
Сэмуэль недоуменно посмотрел ему вслед:
— Очень странный малый! Сказал, что знает вас, и хотел со мной о чем-то поговорить. Вы его знаете?
— Д… да… — выдавила из себя Марта.
Эту рыжую шевелюру и веснушчатое лицо она узнала бы, не задумываясь. Генри О'Бри. Доносчик и ублюдок.
— Тогда отдайте ему это. Он забыл в прихожей, — Сэмуэль протянул ей картонную коробку. Внутри что-то тихонько звякнуло.
Закрывшись в своей комнате, она осторожно открыла коробку. Там лежало ее пропавшее сокровище — склянки с хлоридом калия — а также шприц и записка. Неровно вырезанные газетные буквы составляли одно слово: «УБЕЙ!»
С этого дня от благодушного состояния Марты не осталось и следа. Она жаждала привести собственный приговор в исполнение и покончить с проклятым стариком, но сейчас это выглядело, как убийство по чужой указке. Марте это не нравилось.
Теодор Бакли, словно будучи в сговоре с О'Бри, злил ее все больше и больше:
— Не так! Шевелись! Корова!
По ночам ей снилось, как она снова и снова убивает Теодора Бакли — делает ему инъекцию, припадает к губам и сливается с его прощальным сиянием, без которого и смертная тьма не так страшна. Просыпаясь, она доставала из-под матраса коробку с пузырьками и пересчитывала — все на месте. Хотя старику хватит и одной дозы.
Сэмуэль будто чувствовал нетерпение Марты. Он перестал шутить с ней и несколько раз заводил разговор о том, кто тот странный рыжий парень. Марте удавалось уйти от ответа, но она понимала, что в доме Бакли долго оставаться ей нельзя.
Удобный случай представился совсем скоро. Теодор и Сэмуэль снова повздорили из-за денег, после чего старику стало хуже. Прибывший из города врач распорядился поставить ему капельницу. Больной впал в полузабытье и иногда звал свою покойную жену.
В тот же вечер Сэмуэль уехал из города по делам, сказав, что вернется завтра. Теперь она осталась с Теодором одна в доме. Решетки на окнах первого этажа и крепкие засовы гарантировали, что ее никто не потревожит — включая рыжего медбрата.
Сиделка вошла в комнату Теодора около полуночи, держа в руке наполненный шприц. Свет она не зажгла, но комнату и так освещала луна. И не только.
Голубоватое сияние изо рта старика стало интенсивнее, словно он предчувствовал свою скорую кончину. Приблизившись, Марта втянула воздух, широко раздувая ноздри, как собака, берущая след. Да, все правильно. Сейчас или никогда.
Она поднесла шприц к капельнице, когда Теодор Бакли открыл глаза, сверкнувшие в лунном свете.
— Что… — вскрикнул он и попытался привстать.
— Тихо, тихо, Тедди! — замурлыкала Марта, стараясь не показать, что сердце у нее затрепыхалось, как у пойманного в капкан зверька. — Я лишь даю тебе лекарство.
— Черта с два! — прошипел Бакли и вырвал трубку капельницы из вены. Несколько капель крови — в свете луны кажущиеся чернильными пятнами — упали на простыню.
— Я сказала — тихо! — крикнула ему Марта и попробовала прижать его руку к матрасу. Подкожная инъекция тоже сделает свое дело. Однако Теодор проявил недюжинную силу для слабого, накачанного лекарствами старика. Свободной рукой он вцепился Марте в волосы, дернув изо всех сил. От неожиданности она вскрикнула и уронила шприц на пол.
Впервые в жизни ее охватила ярость. Все унижения и нагоняи, полученные от Бакли-старшего, постоянный страх быть пойманной, допрос в кабинете Стивенса, наглая морда Генри О'Бри, а главное — голод, неутоленный голод убийства — соединились воедино и воплотились в тонкой шее непокорного старика. Марте стало плевать на последствия. Скользнув пальцами по его бороде, она сжала шею Теодора обеими руками и сдавила изо всех сил.
Старик захрипел, тщетно пытаясь сбросить с себя сиделку, молотя ее кулаками по плечам, по спине, по голове. Его тело выгнулось дугой, одеяло полетело на пол. Марта усилила хватку, одновременно приблизив его лицо к своему.
Предсмертное свечение вспыхнуло в нем, как цветок, что цветет лишь раз. Марта вдохнула этот поток, и у нее закружилась голова — столь насыщенным и ярким явилось его прощание с жизнью. Она закрыла глаза и мысленно соединилась со стариком, падая вместе с ним в голубовато-белый коридор, казавшийся бесконечным… но лишь казавшийся, потому что совсем скоро — и Марта знала это наверняка — наступит предел. Тьма, которую увидишь только тогда, когда движешься в потоке света. Главное — отпустить его туда, а самой вернуться назад. Вернуться туда, где…
Марта поудобнее повернулась на кровати, прижимая худое тело старика к матрасу, когда почувствовала… От неожиданности она открыла глаза и уставилась на Теодора Бакли.
В умирающем свете луны дряблое стариковское тело обрело цвет серого мр