— Когда я нанял Генри, чтобы он разнюхал, кто в больнице святого Патрика отправляет на тот свет стариков, — а слухи уже давно ползли по городу — я и представить себе не мог, что убийцей окажется такой божий одуванчик, как вы. Но вы же не просто убийца, миссис Эндрюс. Кто вы? Вампир?
Марта попыталась вырвать руку, но у нее ничего не получилось. Все равно, что выдернуть ладонь из каменной стены.
— Когда я убедился, что вы именно тот, кто мне нужен, я попросил Генри устроить так, чтобы вы оказались здесь. Я полагал, что вы не сможете долго удерживаться… от убийства. Это как купить заряженный пистолет и дать его ребенку. Так чего вы тянете, черт вас подери?
Марта завороженно смотрела, как Бакли что-то берет со стола. Блик от лампы блеснул на холодном стекле.
— Сделайте же это, наконец! Вам же этого хочется!
Сэмуэль вложил стеклянный предмет в ладонь Марты и, наконец, отпустил ее.
Марта подняла руку, сжимая в дрожащем кулаке потерянный шприц.
— Сделайте это, а потом позовите меня. Я вызову полицию и скажу, что в дом вломились. Такое потрясение, такой стресс. Сердце у отца не выдержало. Ну же! — скомандовал Бакли.
Марта медленно отступала к лестнице, продолжая сжимать в руке шприц.
— Почему вы сами не убили своего отца? — спросила она, наконец. — Зачем вам я?
Бакли улыбнулся — и в его улыбке не нашлось ни намека на теплоту.
— Потому что до сих пор вы ни разу не попались. А я никогда не убивал человека… — он бросил взгляд на труп Генри, — …по крайней мере, до сих пор. Пошевеливайтесь! И если вам вдруг взбредет в голову оставить меня наедине с моими проблемами, все двери в доме заперты, как и решетки на окнах, а телефон отключен. Я поднимусь наверх через полчаса, и если мой папаша-скряга еще будет жив, поверьте, вам не поздоровится.
Он вернулся в кабинет и захлопнул дверь.
— Теодор!.. Тедди! — Марта трясла старика за плечо. — Просыпайся.
Бакли-старший разлепил глаза и, поморгав, уставился на нее. Потом он расплылся в улыбке, которая молодила его лет на двадцать:
— Не терпится снова поиграть, шалунья?
— Нам сейчас не до игр, Тедди! Он хочет, чтобы я убила тебя. До конца убила, понимаешь?
Улыбка увяла на его лице, и он снова превратился в того, кем являлся — в восьмидесятилетнего старика, прикованного к кровати.
— Сэмми? — только и сказал он.
Марта кивнула.
Старик не выглядел потрясенным. Наконец, он прошептал:
— На его месте я сделал бы то же самое. Только выбрал бы более надежный способ, — и он пытливо посмотрел на Марту. — Что ж, сейчас ты действительно меня убьешь?
Марта прислушалась к себе и с удивлением поняла, что сделала бы так, будь это решением всех проблем. Она привязалась к Тедди, и он подарил ей столько света, сколько ни одна другая жертва, но он так стар — свечение у него изо рта становилось все интенсивнее, даже когда он спал. Да, она бы убила его.
Но Марта Эндрюс не была столь наивной, чтобы полагать, что Бакли-младший оставит ее в живых. Смерть старика от естественных причин — это замечательно, но и сумасшедшая сиделка-убийца сойдет за козла отпущения. Особенно если на нее можно повесить и убийство шантажиста. А значит, Сэмуэль позаботится, чтобы она не успела дать показания. Тем более что сегодня он научился убивать. Лиха беда начало.
Марта не знала, что делать дальше. Поэтому она просто села возле кровати Теодора и взяла его за руку. Он сжал ее кисть холодными пальцами.
Время текло ужасно медленно.
Шаги. Тяжелые шаги на лестнице.
— Миссис Эндрюс, я уже иду!
Топ. Топ. Топ.
— Ты уже насытилась им?
Он стоял за дверью.
— Можно?
Сэмуэль Бакли распахнул дверь ударом ноги и вошел в комнату.
Теодор полулежал на кровати, опираясь на подушки. Глаза его открылись — он невозмутимо смотрел на сына. Марта стояла рядом, угрожающе подняв шприц, словно целясь врагу в глаза.
Сэмуэль растерянно посмотрел на них.
— Вот так номер! — расхохотался он. — Так вы… О, папаша, я от тебя этого не ожидал. Честно. Чем она тебя приворожила? Тебя же все ненавидели, даже моя мать!
— Потому что никто из них не дал мне то, чего я хотел, — процедил Теодор.
Сэмуэль опешил.
— И что же ты сделаешь дальше, Сэмми, — продолжил ледяным голосом старик. — Убьешь меня, убьешь Марту? Три трупа в доме, не многовато ли для отчета страховой компании?
Сэмуэль заморгал. Марта пораженно смотрела на него — на глазах он будто превращался в маленького мальчика, которого отец стыдит за разбитое окно.
— Я скажу тебе, что мы сделаем, Сэмми, — сказал Теодор. — Ты получишь мои деньги. Не все, но гораздо больше, чем ты заслуживаешь. Щедрое наследство отца, все живы, никакой полиции. Марта останется жить здесь. А ты… я больше никогда не хочу тебя видеть.
Сэмуэль не мог поверить своим ушам. Он недоверчиво нахмурился:
— Отдашь мне деньги? Что, черт побери, в тебе изменилось, папаша?
Теодор ухмыльнулся и погладил Марту по руке.
— Лучше тебе этого не знать, сынок. Ты слишком невинен. А теперь убирайся и закрой за собой дверь.
Сэмуэль еще несколько секунд смотрел то на отца, то на Марту. В его глазах то вспыхивал, то угасал огонь. Марта узнала эту внутреннюю борьбу — она часто видела то же самое в собственном отражении в зеркале. Готовность убивать.
Спустя бесконечно долгую минуту Сэмуэль опустил глаза и вышел из комнаты.
Утром Марта и Сэмуэль зарыли в саду труп Генри О'Бри. Белый пар вырывался у них изо рта. Бакли-младший старался не смотреть ей в глаза; когда они сбрасывали тело в яму, их пальцы случайно соприкоснулись, и он вздрогнул, как ужаленный. Закончив работу, они постояли у неприметной могилы, тяжело дыша, а хлопья первого снега падали им на плечи и на развороченную землю. Потом он уехал, и Марта Эндрюс никогда больше не видела Сэмуэля Бакли.
Марта поставила лопату в сарай, тщательно вытерла руки и поднялась к Теодору. Он ждал ее, откинув одеяло.
Спустя три года, душным летним вечером, Марта поняла, что сегодняшний раз будет последним. Теодор стал совсем плох — под Рождество врачи обнаружили у него лейкемию, и за полгода он превратился в тень самого себя. Старик почти не говорил, но Марта все читала по его глазам.
Голубоватое свечение у него изо рта стало таким же ярким, как пламя свечи, — Марта просто не могла поверить, что кроме нее этого никто не видит. Эта свеча догорала, готовясь отбросить перед исчезновением последний ослепительный отблеск.
Марта легла рядом с ним и нежно погладила его волосы и бороду. Ее руки привычно скользнули на его шею и замерли. Теодор посмотрел ей прямо в глаза и кивнул.
Марта сомкнула кисти и припала к его губам. Теодор затрясся, как всегда делал в экстазе удушья. Его тело напряглось и забилось в конвульсиях. Марта почувствовала, как поток света заполнил собой все пространство, унося их обоих из мира, полного скорби и разочарования.
Она провела его до самого порога темноты по светящемуся коридору. Их души сплелись на самой границе, и сейчас она должна была его отпустить. В последний раз.
Вместо этого Марта крепче обхватила тело Теодора на кровати, а там, в небытии, ее душа обвила его душу. Они шагнули за порог вместе.
Пока они растворялись в темноте, Марта успела подумать, что без яркого света, который оставался позади, тьма не казалась бы ей такой бездонной.
Синее конфетти прибоя
В детстве мне нравились книжки «раскладушки», превращавшие страницы в объемное волшебство. Хотелось, чтобы этот мир был красив. Но бумага легко рвется и горит…
— Папа, не трогай! — предостерегающе крикнула Соня.
Андрей отдернул руку, но не успел — краб размером с его ладонь тяпнул за палец плоской клешней и тут же засеменил по песку к полосе прибоя.
— Ай! — Андрей затряс пальцем: на тонком, как от пореза бумагой, разрезе выступила капелька крови.
Он инстинктивно прижал палец к губам, и вид у него при этом, видимо, был такой растерянный, что Сонька расхохоталась:
— Я же тебе говорила, не трожь! Он маленький, а ты вон какой! — и тут же участливо добавила. — Больно?
Андрей замотал головой и улыбнулся. Все в порядке.
Сонька удовлетворилась этим и снова побежала к воде: с разбегу влетела в набегающую волну, отскочила с визгом, когда брызги обдали ее худые загорелые ноги, запрыгала, смеясь и бормоча какие-то особые, июльские, беззаботные слова, которые знают только одиннадцатилетние девчонки, у которых есть и папа, и море, и солнце. Ее белый сарафан развевался на ветру.
Андрей вытянулся на жестком полотенце и посмотрел в небо: солнце казалось ослепительно ярким кружком, приклеенным на голубую бумагу. Он закрыл глаза и прислушался к шелесту волн, к смеху Соньки, к шуму деревьев, обступивших зажатый скалами пляж. Ветер усилился, и ветви шептали, шуршали. Ему вспомнился старый фильм про космонавтов, которые от тоски по дому приклеивали полоски бумаги к центрифуге — те шелестели, напоминая шорох листвы. Успела Сонька увидеть это кино? Вряд ли. Тем удивительнее, что сделала она то же самое.
Андрей раскрыл глаза и сел. Солнце действительно было белым кружком — если прищуриться, становилось видно, что кружок вырезан далеко не идеально — наверное, Соня спешила, когда делала его. Лес за спиной шумел бумажной листвой.
Маленький краб, все еще снующий по берегу, был крохотной фигуркой-оригами.
— Папа, смотри, как я умею! — радостно заорала Сонька и, зачерпнув руками воду, подняла вверх тучу брызг. Та разлетелась по ветру ворохом бело-синего конфетти. Словно кто-то засунул в самый надежный шредер гору документов сначала синего, а потом белого цветов и потом засеял разноцветной крошкой целый мир — синее конфетти стало морем, а белое — песком. Где-то в вышине бумажным самолетиком пролетела чайка.