Андрей взглянул на часы — его время здесь скоро закончится. Сонин врач установил таймер ровно на полчаса, а значит, пора попробовать еще раз.
— Соня!
Та перестала прыгать, словно по тону поняла, что сейчас придется прощаться.
Андрей подошел к ней, по щиколотки утопая в клочках разноцветной бумаги, присел и обнял ее за плечи. Дочка посмотрела на него не по-детски серьезно. Ветер развевал ее волосы и выдувал запутавшееся конфетти.
— Папа! Пойдем со мной. К маме. Пожалуйста.
Андрей сжал губы и почувствовал, как пульсирует болью порез на пальце. Если бы все в мире можно было исправить, просто наклеив пластырь на больное место…
— Соня… Доченька… — все заранее подготовленные слова куда-то затерялись, и ему хотелось только одного — схватить ее в охапку и вытащить отсюда, из этого прекрасного бумажного мира, так похожего на страницу из ее любимых книжек-раскладушек. Откроешь — и вверх поднимаются две гряды скал, белый пляж, картонная стена деревьев…
— Папа! — нетерпеливо затараторила она. — Ну пойдем! Пойдем же!
Соня схватила Андрея за руку и буквально потащила вглубь. Андрей оступился, широко шагнул вперед и почувствовал, как сразу провалился в синее конфетти по пояс.
Он рванул дочку на себя.
— София! Послушай меня! Мы должны… Ты должна…
Краем уха он услышал шуршащий нарастающий гул, будто на него надвигалось целое цунами из бумажных обрывков. Сейчас все закончится.
— София… Я должен тебе сказать… Мама… Она…
Дочка отпустила его руку, еще раз внимательно посмотрела на него и нырнула в синий ворох.
— София!!!
Его голос потонул в бумажном реве. Мир складывался пополам. Скалы схлопывались и опускались. Деревья ложились набок. Море поднялось вертикально, а небо с приклеенным солнцем обрушилось на него.
Наступила темнота.
Как всегда, из небытия его выдернул равномерный писк.
Бип.
Бип.
Бип.
Андрей разлепил глаза, чувствуя, как ноют виски от плотно приклеенных датчиков.
— Как она, доктор? — выпалил он нетерпеливо. — Она не?..
Писк приборов ответил на его вопрос раньше, чем прозвучали слова:
— Нет, Андрей. Мне очень жаль.
Сергей Петрович, совсем не похожий на врача, осторожно отсоединял датчики. Он больше походил на Сониного учителя по музыке — у него были длинные пальцы пианиста, растрепанная шевелюра и внимательные добрые глаза — а еще он оказался единственным человеком в больнице, кто выслушал Андрея. Если не поверил, то хотя бы не поднял на смех. А сейчас даже старался помочь.
— Доктор! У меня почти получилось! — Андрей резко встал с кушетки. — Смотрите, я порезал палец. Там!
Он показал порез. Врач похлопал его по плечу и кивнул.
— Андрей… Я верю в то, что Соня может на некотором уровне слышать вас и чувствовать. Я очень надеюсь, что наши опыты в один прекрасный день помогут ей. Но… Вы порезали палец сегодня утром, когда читали ей… Этот мир, который вы видите… Это только ее фантазия. Или ваша общая.
Андрей недоуменно посмотрел на палец. Ранка казалась такой свежей, а пульсирующая боль — такой острой. Он рассеянно взглянул на любимую Сонину книжку-раскладушку, лежащую рядом на стуле. А потом на дочку.
Соня лежала на соседней кровати, так же опутанная датчиками, — Сергей Петрович осторожно отсоединял их своими длинными пальцами. Глаза ее были закрыты, она дышала ровно и размеренно. Спящая красавица, оставшаяся в своем волшебном бумажном мире.
— Ну, вот и все, — доктор убрал провода в коробку, взглянул на показания мониторов у изголовья кровати и пожал Андрею руку. — Завтра продолжим.
— Я могу еще немного побыть с ней?
— Конечно.
Доктор вышел, неслышно прикрыв за собой дверь. Андрей пододвинул поближе стул, положил книжку рядом с дочкой, сел и взял ее за худенькую руку.
Теперь он мог открыть ей то, что не успел в гипнотическом сне.
— София… Я должен тебе сказать… Мама… Ее больше нет.
Он говорил ей это уже много раз, и, как всегда, Соня ничего не ответила.
Андрею нестерпимо захотелось снова оказаться с ней рядом, на морском берегу. Там, где она могла слышать и понимать его. Там, где она оставалась смеющейся прыгающей девочкой. Там.
Он положил голову на край ее одеяла и закрыл глаза.
Они ехали в машине — отвозили Соню на музыку, как всегда по вторникам. Андрей посмотрел в зеркало — дочка не дремала, а листала книжку. Ксения сидела на переднем сиденье и переключала радиостанции, надеясь поймать что-то кроме новостей. Андрей вильнул рулем влево — недавно разметку на всех улицах района сместили, оставив парковочные места только справа. Вот только машины парковались, как и раньше, по обе стороны дороги, и Андрею приходилось выезжать на встречку, чтобы обогнуть очередную стоящую машину.
Жена, наконец, нашла хорошую волну — старенькая группа «Black» затянула про то, что «не нужно бежать, не нужно плакать, жизнь так прекрасна, прекрасна, прекрасна». Андрею вспомнилось, что вокалист группы недавно умер, и невесело ухмыльнулся. В свои тридцать пять он уже хлебнул «кризиса среднего возраста», и идея о прекрасном идеальном мире уже не казалась такой обнадеживающей.
— Пап, я дочитала. Дай другую книжку.
— Папа за рулем, — откликнулась Ксения. — Сейчас передам.
Она отстегнула ремень и наклонилась к лежащей в ногах сумке. Андрей еще раз посмотрел на дочь в зеркало — та поймала его взгляд и улыбнулась. Потом улыбку словно срезало с ее лица, и она закричала:
— Папа, осторо…
Андрей перевел взгляд на дорогу, автоматически нажимая на тормоз. Справа припарковался здоровенный тягач, почти полностью перекрывая сузившуюся от новой разметки полосу. Андрей вильнул рулем влево, одновременно понимая, что по встречной несется черный сверкающий джип.
«У меня в детстве был почти такой же. Из лего», — почему-то пронеслось в голове у Андрея, а потом мир вздрогнул и остановился.
Лобовое стекло треснуло и разлетелось вдребезги, но не на бесформенные кусочки, а на аккуратные квадратики, каждый размером с клетку в школьной тетради. Ксения, склонившаяся над сумкой в поисках книги, непонимающе подняла голову и начала поворачиваться к Андрею, когда ее голова, а потом и тело разлетелось на тысячи и тысячи маленьких кубиков-деталек, словно ее сделали из детского конструктора.
Кричала Соня.
Машина ломалась, сплющивалась, исчезала, разлетаясь на разноцветные пластмассовые детальки.
«Все еще можно собрать обратно, — успел подумать Андрей. — Если все это аккуратно сложить, я все смогу исправить».
А потом его тело уткнулось в руль и рассыпалось на маленькие кубики — боли не было, только пластмассовый треск, который бывает, когда мальчишки сталкивают вместе игрушечные машинки.
— Андрей, вы…
Андрей вскинул голову — за окном больничной палаты уже темнело. Сергей Петрович осторожно тряс его за плечо:
— …вы кричали… Вы снова оказались там?
Андрей покачал головой.
— Нет… Я снова видел аварию, в которой… в которой…
Он не мог больше говорить и крепче стиснул кулаки. В правой ладони что-то резануло болью.
Андрей разжал ладонь и увидел детальку от лего.
Они вышли в больничный двор. Андрей закурил, нарушая правила, но Сергей Петрович не возражал. Они сели на желтую скамейку посреди аккуратно проложенных дорожек, пересекающихся под прямым углом. Ухоженные подстриженные кусты казались неподвижными, как и вода в неработающем фонтане в центре двора, а вот парк за больничной оградой шумел скрипом ветвей и шорохом листьев.
— Он похож на лес из ее мира, — сказал Андрей, ткнув сигаретой в пространство. — Так же шумит. Как бумажные полоски.
— Вы так много рассказываете о нем, что я сам словно побывал там, — сказал Сергей Петрович, запахиваясь в плащ, надетый поверх белого халата. — Почему вы так уверены, что это ее фантазия, а не ваша, например?
— Соня с детства любила все эти бумажные игрушки. Оригами, картонные модели, книжки-раскладушки. Она брала ножницы, бумагу… и творила чудеса. Я бы просто не смог придумать все то, что вижу там. Мне в детстве нравились машинки, конструкторы…
— Значит, Соня в своем сне создает любимый мир и впускает туда только вас? — врач старательно избегал слова «кома», и Андрей был ему за это благодарен.
— Думаю, что так. Вы же помните, я впервые попал туда случайно, когда прикорнул возле ее кровати так же, как сегодня. Это не моя выдумка, я уверен. Она там совсем живая, но не знает, что Ксюши больше нет. Зовет меня с собой… к маме. А я боюсь, что если она уйдет из бумажного мира, то уже не сможет вернуться. Вы… вы ведь мне верите? — в очередной раз спросил он.
Сергей Петрович помолчал.
— Видите ли, Андрей… Я давно изучаю состояния, подобные Сониному, и знаю, как благотворно влияет на пациентов присутствие близких. Вы особенный. Проводите возле ее кровати почти все время, практически живете в больнице. И когда впервые услышал от вас эту историю… Я раньше слышал что-то подобное от родственников других пациентов, но никогда — настолько ярко. Тогда я решил усилить ваш контакт с помощью своей экспериментальной аппаратуры… И вы тут же смогли оказаться «там» намного дольше. Ваши биоритмы с ней синхронизируются — у вас обоих подрагивают губы — словно вы разговариваете. По очереди.
— А царапина, доктор? А конфетти у меня на одежде, когда я просыпаюсь?
— Андрей… Я не хочу вас расстраивать, но мне кажется, что вы подсознательно пытаетесь убедить и меня, и, прежде всего, себя в реальности того мира. Вы, сами того не замечая, «подбрасываете» себе эти улики. Порезанный палец и клочки бумаги можно сделать и здесь… — Сергей Петрович окинул жестом квадратный больничный дворик. — Порой я боюсь, что эти опыты могут принести вам больше вреда, чем пользы для Сони.
— Но риск оправдан! Вы же слышали! Она хочет уйти в небытие — вслед за Ксенией. И тащит меня за собой. А я должен вытащить ее сюда! Она в опасности, понимаете?