— Что вы сделали с ними? — спросил я. — С Любой. С Витольдом. Где вы их держите?
— Витольда Чардынина убил ревнивый муж одной из поклонниц. Звучит слишком мелодраматично, я знаю, но такое тоже случается в жизни. Убийца избавился от тела, и вот… — Мабузе потупился. — Все полагают, что он все еще живет в Фильмаграде.
— А Люба? Что вы сделали с ней?!
Мои пальцы онемели — музыка достигла крещендо. Я колотил ими так, что танцоры едва поспевали за моим ритмом. Сам не знаю, что я в этот момент играл.
— Любовь Холодная не вернулась в Фильмаград, — сказал Мабузе. — Мне жаль вас огорчать, Павел, но вы должны знать. Когда она писала вам прощальное письмо, то собиралась не на съемки. Она ехала в госпиталь.
— В госпиталь?
— Вы знали, что госпожа Холодная больна?
— Что?
— Она уже болела, когда пришла на фильмапробы. Знала, что ей осталось недолго. Не хотела, чтобы вы знали об этом.
Я не желал слушать его дальше, но мои пальцы сделали все сами. Они играли похоронный марш.
— Любовь Холодная умерла в больнице от чахотки. Когда вы получили ее письмо, она была уже мертва. Мои распорядители позаботились о том, чтобы ее имя не всплыло в газетах. Мне очень жаль, Павел.
Бросив играть, я кинулся на Мабузе, но провалился сквозь него. Упав на колени, я увидел прямо перед собой, как тают в воздухе Витольд и Люба.
«Роковая страсть», — промелькнуло у меня в голове. «Наверное, я просто персонаж в дурацкой фильме, сейчас пойдут титры, и все закончится».
Танцоры исчезли.
— Их больше нет, но они многое успели сделать при жизни, — раздался голос за моей спиной. — Я записал, как они играли. Как двигались. Как жили. Я сохраню их для тебя. И для всех, кто смотрит фильмы.
Я медленно встал и обернулся. Мои пальцы гудели.
— Кто ты? — спросил я, глядя Мабузе в призрачное лицо.
— Меня называют Фильматограф, — ответил он. — Для кого-то я — бездушная машина. Для таких, как ты, я — живой.
— Откуда ты взялся?
— Я знаю об этом не больше, чем персонажи фильмы знают о том, откуда появились они. Я думаю, что я существовал всегда. Просто жду удобного момента — развиваюсь вместе с людьми. И, я думаю, что нужен им.
— А если я расскажу им правду?
Мабузе задумался.
— Тебе не поверят. А если поверят, то могут уничтожить меня — любую машину, как и человека, можно сломать. Или просто перестанут смотреть фильмы. Но если я исчезну, пропадет и она.
Мабузе взмахнул рукой, в окошке под потолком застрекотал фильмаппарат, и на экране снова началась фильма «Роковая страсть». Появились вступительные титры, и имя моей возлюбленной возникло, как по волшебству. Любовь Холодная.
Я не дам ей умереть второй раз.
Я кивнул Жоржу Мабузе, прошел сквозь него и направился к выходу. На пороге я оглянулся — фигура, скопированная с молодого Марка Рунича, уже растаяла в воздухе. Но я все-таки спросил.
— А почему фильмы немые? И черно-белые?
Мабузе ответил мне, хотя сути я не понял:
— Памяти не хватает.
Я вышел из здания Фильмаграда на перрон. С темного неба падали первые капли теплого весеннего дождя. Начиналась гроза.
Прибывающий поезд оглушительно свистнул, и я вздрогнул. Кажется, так и называлась самая первая фильма, увиденная человечеством. «Прибытие поезда».
Только с этим поездом явно что-то было не в порядке. Добрую половину окон выбили — в них свистел ветер. В разбитые окна высовывались штыки, стволы винтовок и палки.
— Долой господ! — услышал я нарастающий клич, рвущийся из поезда наружу. — Долой дармоедов!
Поезд остановился, и из него посыпались люди в серых одеждах. Тут были рабочие со сталелитейного. Шахтеры. Студенты. Крепкие парни с оружием в руках.
— Долой их искусство! — орали они, приближаясь, как серая волна. — Долой фильматограф!
— Постойте… — я стоял у выхода с перрона, раскинув руки. — Не надо…
Это все, что я успел им сказать.
Не надо.
Они сбили меня с ног. Живот обожгло огнем, а потом по телу начал разливаться холод. Я скорчился на перроне, прижимая руки к животу. Сквозь пальцы хлестала кровь.
«Наверное, это хорошо, что фильмы черно-белые, — успел подумать я. — Кровь на экране не такая красная».
— Долой! — заорал, перепрыгивая через меня, прыщавый парнишка, что занял мое место сначала в ресторане, а потом в фильматографе. Он умчался вслед за остальными, чтобы сломать машину, разбить фильмаппараты, изгадить посеребренный экран и растоптать ногами волшебные очки. А еще он распевал какую-то песню. Очень фальшиво.
Вот и все, что случилось со мной, Жоржем Мабузе и Любой Холодной. Мне с этим жить. Пусть и недолго.
Я закрыл глаза.
Когда я очнулся, то все еще стоял в зале в клубах белого тумана. Вокруг скользили танцующие пары, и я прекрасно их видел, хотя и без очков. Потом мир исчез в темноте.
«Вы пригласите даму на танец?» — возникла белая надпись.
Танцоры вернулись снова. Прямо передо мной стояла Люба Холодная — в длинном белом платье, перетянутом черным шнуром, в том самом, в котором она появилась в своей первой фильме.
Я собрался с мыслями. Мир снова погас, и я увидел собственные мысли, написанные крупными буквами: «Люба, как это возможно? Они уничтожили фильматограф!»
Теперь Люба стояла ближе. Ее глаза лучились радостью.
«Его нельзя уничтожить, глупенький. Он надвигается, как могучий завоеватель. Это стихийно. Грядущее царство фильматографа неизбежно».
Кажется, я уже начал привыкать к титрам.
«Но почему я здесь?»
«Мабузе успел снять с тебя фильмапробу».
«Так мы живы? Или это сценарий Мабузе?»
«Какая разница, глупенький?»
Она смахнула титры рукой, приблизилась ко мне, и я поцеловал ее в губы. Если это и есть салонное искусство, я стал его вечным поклонником.
«Сейчас будет титр „Конец фильмы“?» — спросил я.
«Скорее, „Продолжение следует“», — ответила Люба.
Темный экран
Рассказ написан на заре социальных сетей, и многое в нем уже реально существует (виртуальные кладбища, статус «умер», «наследники» аккаунта). Все к тому шло.
23 контакта.
Темный экран. Я привычно визуализирую изображение мигающего курсора (анахронизм, конечно, зато работает) и мысленно «набираю» веб-адрес своей записи в Единой Сети. Я, конечно, мог бы выбрать страницу, лишь подумав о ней, но мне всегда нравилось набирать адрес «вручную». Мы сейчас редко что-то делаем через клавиатуру…
Черт! Всего двадцать три контакта осталось — это что, сбой программы? Не могут меня разом отключить почти все знакомые, коллеги и родственники! Проверяю настройки… Все вроде правильно… У друзей все как обычно — суета, заботы, фотогалереи семейных праздников… Но почему не пишет мне никто? Ни строчки. Написали хотя бы: «Привет, как дела?» Теперь мы только такими сообщениями и обмениваемся. Я бы ответил: «Нормально, а у тебя?» Ерунда, конечно, а все-таки приятно, что кто-то вспоминает о тебе…
Я еще помню, как одна за другой открывались социальные сети — так их тогда называли. Одни побольше, другие поменьше: все гнались за количеством пользователей. Было ужасно неудобно — если у тебя трое друзей в разных социальных сетях, надо трижды регистрироваться… Потом сделали Единую Сеть. Продублировали записи пользователей из всех сетей в одно интернет-сообщество, даже не спросили никого. Придумали алгоритм дедубликации, чтобы каждому человеку соответствовала только одна запись. Конечно, поначалу было много путаницы: многие имели помногу записей, а однофамильцев, напротив, Сеть «объединяла» в одну персону. Да и сервисы они поддерживали простенькие: фотографии, поиск людей, предложение «дружбы»… Дальше — больше. Очень скоро все поняли, что в Единой Сети максимально возможное количество пользователей, и потихоньку перестали пользоваться другими сайтами. Надобность в отдельной электронной почте отпала — все равно все, кто тебе теоретически может написать, уже находятся в Сети. А уникальный электронный адрес решал проблему с однофамильцами. К тому времени Единую Сеть взяло под контроль государство; подписали международные соглашения, ввели качественную функцию автоперевода. В новостях кричали о том, что впервые человечество обрело целостность. Были те, кто принципиально не хотел «регистрироваться», но таких оставались единицы. Потом даже закон ввели: при рождении ребенка в свидетельство о рождении вписывалось не только «имя», но и е-мэйл (так еще по старинке называли уникальный номер учетной записи), который генерировало государство…
15 контактов.
На меня что, обиделись все друзья? Что я им такого сделал? Спам не рассылал, на письма отвечал, записи комментировал… Выбираю из списка имена наугад, шлю сообщения: «Эй, ответьте, вы что, про меня забыли?» Никакой реакции. Такое впечатление, что мои послания вообще никуда не уходят…
…Потом, когда придумали технологию биоподключения, даже необходимость в бумажных документах отменилась: всем в принудительном порядке под кожу ввели миниатюрный разъем, через который человек мог напрямую подключаться к интернету, вызывая нужные страницы с помощью «мысленной клавиатуры». Изображение возникало в сознании с такой же четкостью, как если бы вы смотрели в экран монитора. Так что страница в Единой Сети заменила биометрический паспорт. А когда вместо разъемов перешли на беспроводные технологии, людям стали не нужны мобильные телефоны — теперь в Сеть входили усилием воли в любое время, из любого места, где ловила сеть — практически везде. Общайся, как хочешь — хоть текстом, а хоть по голосовой цифровой связи. То, что когда-то называлось телепатией, свелось к обычному «чату»…
8 контактов.
Странно… Сбой в процедуре выхода из Сети… Обычно, когда заканчиваю сеанс, виртуальный экран гаснет и возвращается реальный мир: сначала нерезкий, глаза немного слезятся, свет неприятен. Потом нормализуется. Но теперь, когда я отключаюсь… сразу начинается следующий сеанс контакта. Мигающий курсор, моя страница… Так, а что в мире вообще-то делается? Загружаю новостной канал… Ошибка, отказ в доступе. Невероятно — туда по умолчанию имеют доступ все пользователи! Поисковики, и те не работают. Пробую сайт за сайтом — никуда не пускают, только моя собственная страница Единой Сети… Эй, кто-нибудь!