Глаза распахнулись. Взгляд застыл, обретая стальную твёрдость.
Она нажала кнопку на интеркоме.
— Сэр? Могу я… м-м… принести отчёт?
Секундная пауза. Зашуршал динамик.
— Да, Ковач. Заходите.
Её начальник, Робертс – пожилой, усталый человек, с глубокими тенями под глазами – сидел за своим столом. Выглядел так, будто последние сорок восемь часов пытался склеить разбитую вазу. Отчёт взял без слов. Медленно, тщательно, начал читать. С каждой строчкой его лицо становилось всё более непроницаемым.
— Ковач, — наконец произнёс он. Голос низкий, почти шёпотом. Он массировал виски. — Ваш отчёт по Клайпеде. У меня есть… некоторые вопросы. Формулировки. Они… э-э… весьма… смелы.
По спине пробежал холодок. Аня поправила очки. Пальцы начали теребить воротник форменной блузки, её тело отзывалось на давление, но не страхом.
— Сэр, я… я предоставила все данные, — голос был чуть выше обычного, но твёрдый. — Согласно… согласно моему анализу. Это… это наиболее точное описание. Событий. Которые… имели место.
Робертс поднял взгляд. Глаза, отягощённые усталостью, но пронзительные, смотрели прямо в её.
— Смелость. В таких делах. Это… опасно, Ковач. — Он выдержал паузу, его взгляд скользнул по её лицу, проникая в самую суть. — Вы понимаете, что это… это может иметь… последствия. Для вашей карьеры. И… для агентства.
Мысли Ани, словно загнанные звери, искали убежище в логике. В той самой безупречной последовательности фактов, которую Новак так отчаянно пытался исказить. Это было её единственной защитой от нарастающего хаоса, от угрозы, что разум, её единственный оплот, вот-вот рухнет.
— Сэр. Я… я не могу. Игнорировать. Факты. — Голос дрогнул, но она усилием воли выровняла его. — Истина… она… она должна быть раскрыта. Даже если… если это неудобно.
Робертс смотрел на неё долгим, оценивающим взглядом. В её глазах он увидел незыблемую решимость. Понял: она не отступит. Он тяжело вздохнул. Его челюсти сжались.
— Хорошо, Ковач. Отчёт принят. — Он кивнул, коротко, резко. — Но я вас предупредил.
Аня вышла из кабинета. Дверь закрылась за ней с тихим, но зловещим щелчком. По спине пробежал ледяной холодок. Словно она шагнула за край. Она выбрала истину. И эта истина теперь сделает её мишенью. Внутри системы. Той самой, чьи лабиринты она так жаждала понять.
Кабинет Новака был слишком просторен. Слишком чист. Слишком пуст. Вид на Вашингтон из окна – город, который он защищал – казался теперь насмешкой. Город, чья безопасность строилась на его лжи и подставах. Он сидел за своим зеркально полированным столом. Отчёт Ковач лежал перед ним. Белые страницы. Чёрные буквы. Лицо ничего не выражало. Лишь лёгкое презрение.
Он читал. Медленно. Вдумчиво. Глаза скользили по строчкам. Когда дошёл до абзаца о “неподтверждённой роли” и “аномалиях”, уголки его губ медленно поползли вниз. Взгляд заледенел, стал жёстким.
— …неподтверждённая роль третьих лиц… — тихо пробормотал он себе под нос. Голос был стальным, лишённым тепла. — …предположительно связанная с частными военными контракторами…
Его челюсти сжались. Эта самоуверенная девчонка. Не назвала его имени. Нет. Но её формулировки были настолько точны. Настолько выверены. Любой, кто владел контекстом, кто знал, что произошло на самом деле, прочтёт между строк. Увидит его имя. Укажет пальцем.
Ярость клубилась внутри. Холодная, безмолвная, она жгла его. Желание стереть её. Раздавить. Из реальности. Но она была слишком умна. Слишком осторожна. Никаких прямых улик. Ничего, что можно было бы легко опровергнуть.
Рука медленно потянулась. Он взял свои дорогие наручные часы, лежавшие рядом с отчётом. И начал яростно натирать их. Круговыми движениями. Быстро. Жёстко. Металл заблестел. Дрожь. Едва заметная. В руках. Она выдавала скрытое бешенство.
— Эта… эта самоуверенная девчонка… — выдохнул он. Беззвучно.
Он вспомнил свой собственный секрет. Отчёт. Поддельный. Много лет назад. Чтобы спасти карьеру. Скрыть ошибку. И теперь… теперь он сам стал уязвимым. Ковач не просто спасла Бауэра. Она подставила его. Новака. Он – следующий. Следующий “остаточный риск”. Который система может “устранить”, чтобы избежать скандала. Он это знал. Это знание разъедало его.
Он потянулся к телефону на столе. Голос был спокоен. Слишком спокоен. Но в нём пульсировала скрытая угроза.
— Подготовьте… э-э… внутренний аудит. — Слова прозвучали приговором. — По всей команде. Ковач. Начните с неё. С особой тщательностью.
Он повесил трубку. Яростно. Продолжил полировать часы до изнеможения. Пытаясь навести порядок там, где его уже не было.
Воздух был влажным. Холодным. Пахло старым бетоном. И витало одиночество. Джек лежал на узкой койке. Тело ныло от хронической боли. Каждый сустав. Каждая мышца. Как будто его скрутили, выжали, а потом бросили. Он проглотил очередную таблетку, не обращая внимания на горький привкус. Только бы боль ушла. Только бы дать мозгу отдохнуть.
Из старого, шипящего радиоприёмника на тумбочке доносился искажённый голос диктора. Новости. О “предотвращённой промышленной диверсии в порту Клайпеды”. Ни слова о нём. Ни имени. Система снова скрыла правду. Сделала его невидимым. Как всегда.
Джек тяжело вздохнул. Хрипло. Глубоко. Вымученно. Глаза закрылись. Усталость. Глубокая. Пронизывающая. Но где-то глубоко внутри… мелькнуло едва заметное удовлетворение. Сделано. Цель достигнута. Хотя и ценой его привычной свободы – свободы бежать.
Он взял в руку свой сломанный морской хронометр. Тот самый, что нашёл на блошином рынке в Гданьске. Холодный, тяжёлый металл. Он перебирал его пальцами, чувствуя каждую царапину. Каждый изгиб. Стрелки замерли. В одном положении. Символ. Его собственного потерянного времени. И его неспособности вернуться к нормальной жизни. Он прижал его к груди. Чувствуя тяжесть металла. И пустоту внутри.
Закрытые веки. Вспышка. Лицо ребёнка-солдата в Африке. Глаза. И приказ. Который он не выполнил. А потом… потом кровь его товарища. Чувство вины. Оно всегда было с ним. Точило его. Разъедало. Источник боли. И движущая сила.
Он сломлен. Так он думал. Так убеждал себя. Бесполезен. Но нет. Не сломлен. Не окончательно. Искра. Она мерцала. Эта проклятая искра. Отчаянная. Ненавистная.
Джек открыл глаза. Встал. Медленно. Боль пронзила спину. Скрипнула кровать. Он подошёл к окну. За ним – серый европейский город. Варшава? Прага? Неважно. Просто ещё одно место, где он мог спрятаться. От мира. От самого себя.
Его взгляд был отрешённым. Но в нём зажглась решимость. Горькая. Вымученная. Несгибаемая.
Борьба продолжалась. Всегда.
Монотонный гул серверов. Шелест бумаг. Стерильный, бездушный офис банка. И Хлоя. За своим столом. Её старый, обклеенный стикерами ноутбук выглядел как островок анархии в море корпоративной униформы. Она просматривала новости. Те же самые. Официальные. О “предотвращённой диверсии” в Клайпеде.
Уголок её губ слегка приподнялся. Едва заметная, усталая улыбка. Она знала: её “хлебные крошки” сработали. Аня Ковач получила информацию. И, видимо, сделала с ней то, что нужно.
— Она справилась, — тихонько пробормотала Хлоя себе под нос.
Она закрыла вкладку с новостями. Пальцы, её всегда занятые пальцы, начали быстро, почти лихорадочно отбивать сложный, почти музыкальный ритм по клавишам ноутбука. Это был её способ сосредоточиться. Навести порядок в хаосе. Её “иррациональный элемент” теперь служил высшей цели.
Она открыла новую, тщательно зашифрованную программу. На экране появились графики. Схемы. Линии, соединяющие точки. Отслеживание. Финансовых потоков. Связанных с Марком Новаком. И его известными связями. Корпорации. Лоббисты. Фонды. Она искала его “остаточный риск”. Искала слабые места в его сети. Ту самую дыру, которую он сам оставил.
Коллеги сидели вокруг. Перекладывали бумаги. Разговаривали о квартальных отчётах. О погоде. Для них это был просто ещё один день. Для Хлои – это была война. И в ней она чувствовала себя по-настоящему живой. Наконец-то.
Она вспомнила гибель своего коллеги из CTU. Как его “устранили” свои же. Как она расследовала это. Тайно. Как эта информация осталась только у неё. Теперь она будет охотиться. За Новаком. Раскрывая его собственные “остаточные риски”.
Хлоя сделала глубокий вдох. Её взгляд горел. Нет. Борьба не окончена. Это лишь начало нового раунда. Невидимой войны.
И она была готова.