Она почувствовала глубокую ответственность. За то, что вновь втянула его в этот ад.
Угроза была гораздо сложнее, чем просто физический саботаж. Это была многоуровневая гибридная война. Включающая информационную кампанию и манипуляцию общественным мнением. Это усложняло её задачу. Она не могла просто найти данные. Она должна была бороться с ложью, которая распространялась стремительно.
Телефон тихо вибрировал. Сообщение от её племянника-подростка. Он жаловался на сложную домашнюю работу по математике.
Хлоя бросила на телефон короткий, раздражённый взгляд. Затем вздохнула.
Она не ответила сразу. Её взгляд снова был прикован к экрану, где мелькало изображение Джека. Контраст с жалобами племянника и её повседневной, утомительной ответственностью был особенно резким.
Она начала ритмично постукивать пальцами по столу. Сложный, почти лихорадочный паттерн. Её способ справиться с перегрузкой. Восстановить контроль.
Тишина.
Ожидание.
Что дальше?
Глава 5
Холод. Проникал глубоко, насквозь. Под промокшей, грязной тканью одежды, он сковывал мышцы, превращал каждую кость в пульсирующий очаг боли. Джек прижимался к шершавой, влажной стене, спрятавшись в узкой, заброшенной подворотне. Вязкий воздух здесь был тяжёлым — смесь ржавчины, мазута, застарелой гнили. Прогорклый привкус порта.
Где-то далеко, за громоздкими, бетонными коробками складов, одинокий фонарь бросал бледный, дрожащий свет. Он падал на клубы пара, вырывающиеся изо рта Джека с каждым выдохом, и тут же растворялся в сырой мгле.
Пальцы его дрожали, когда он с трудом активировал свой старый, потрескавшийся телефон. Не только от пронизывающего холода. Резкий, металлический привкус крови, смешанный с горечью анальгетиков, которые уже почти не действовали, стоял на языке. Тело молило о покое, о тишине. О забвении.
— Хлоя.
Голос хрипел, сдавленный, еле слышный. Слова выходили с трудом, словно из перебитой гортани.
— Я… я в дерьме.
Короткий, сухой кашель вырвался из груди, отдавшись острой болью в рёбрах. Жгло. Джек прикрыл глаза. Почувствовал, как пульсирует старая рана на плече. Он потёр его большим пальцем, инстинктивно, пытаясь заглушить приступ.
На другом конце провода, за тысячи километров, послышался быстрый, напряжённый голос Хлои. Даже сквозь помехи, сквозь фоновый шум серверов, можно было различить её нервный ритм. Джек знал этот звук. Он означал, что она стучит пальцами по клавиатуре. Бешено.
— Я видела новости, Джек! — в её голосе слышалась тревога, смешанная с привычным раздражением, словно она ругалась не на него, а на весь этот абсурдный мир. — Ты… ты понимаешь, что они сделали? Это… это чистый абсурд! Они связали тебя с Клайпедой! Это… это отвлекающий манёвр, Джек! Они подставили тебя! Как?
Джек перебил её. Резко. Его голос был низким, отрывистым. Взгляд метнулся по узкому проходу, цепляясь за тени, выхватывая очертания мусорных баков, облупившейся краски на стенах. Он слышал отдалённый скрип. Или это паранойя?
— Я знаю, Хлоя! Я… я видел их… — ещё один болезненный кашель вырвался наружу, глубокий, прерывистый выдох. Казалось, лёгкие горят. — …их игру. Подстава. Мне… мне нужно уйти. Исчезнуть. Просто… исчезнуть.
Тишина. Только шум далёкого ветра, свистящего в разбитых окнах склада. Шуршание чего-то невидимого в мусоре. Джек замер, все его мышцы напряглись.
— Куда?! — голос Хлои повысился, почти истеричен. Слова сыпались быстро, резко. — Куда ты пойдёшь, Джек? Они тебя не отпустят! Это… это не про тебя! Это про… про контроль! Про европейские энергосети! Они… они используют тебя, чтобы отвлечь внимание от своих… своих грязных схем! Они хотят…
Джек снова перебил её. Зло. Голос дрожал от усталости, от нарастающего, медленного гнева на собственное бессилие. Он был на грани.
— Какого чёрта?! Ты… ты говоришь о… о контроле? — он почувствовал, как нерв дёрнулся на виске. — Я… я просто хочу… — голос сорвался, затем снова стал низким, почти рычащим, — …хочу выжить. Мне… мне нужен покой.
По ту сторону линии Хлоя глубоко вздохнула. Джек слышал, как её пальцы отбивают бешеный, почти безумный ритм по столу, даже через помехи. Он знал этот ритм. Ритм её нервозности.
— Я знаю, Джек. Я… я понимаю, — её голос смягчился, но стал ещё твёрже, обретая стальную ноту. — Но… ты не можешь выжить, если не будешь действовать. Они… они не остановятся. Это… это не просто саботаж. Это… это гибридная война, Джек. И ты… ты единственный, кто может это остановить. Понимаешь?
Джек молчал. Холод пронизывал его насквозь. Тело молило о покое. Каждая мышца ныла от желания сдаться. Он представил себе: раствориться в безвестности. Найти крохотную дыру в этом мире, где нет новостей, нет угроз, нет прошлого. Просто пустота. Темнота. Небытие.
Но слова Хлои. Эти проклятые слова о «гибридной войне» и «контроле». Они цеплялись за него. Не отпускали. Подстава. Его использовали. Как инструмент. Как расходный материал. Гнев, медленно созревавший под слоями усталости и боли, наконец прорвался. Холодный, обжигающий. На тех, кто манипулировал им. Кто играл чужими судьбами. Кто считал Джека Бауэра лишь инструментом. Списанным.
Он был сломлен. Да. Его тело было мешком с болью. Его разум — лабиринтом паранойи. Но что-то внутри, глубоко запрятанное, что не позволяло ему игнорировать несправедливость, начинало шевелиться. Слабый толчок. Потом ещё один. Жестокая, неумолимая сила.
— Скажи, — голос Джека был низким, почти шёпотом, но в нём появилась стальная нота. Решимость. Неумолимая воля. — Что… что мне нужно сделать?
На другом конце провода Хлоя замерла. Ритм её пальцев прервался. Замер. Затем она выдохнула. Тяжело. Словно сбросила тяжкий груз.
— Мы… мы найдём способ. Джек. Я… я сделаю всё, что смогу. Просто… держись.
Тишина.
Только свист ветра в разбитых окнах. Затем связь оборвалась.
Джек опустил телефон. Холод. Сырость. Но внутри него теперь тлел медленный, холодный огонь. Он не хотел этого. Он не просил этого. Но у него не было выбора.
Кабинет Новака был стерилен. Как операционная. Только вместо запаха антисептика — лёгкий, едкий привкус озона от работающей электроники. Холодный, почти невидимый. За окном — безликий, серый городской пейзаж, смазанный утренней дымкой. Ни одной чёткой детали, ни одного живого цвета.
Аня Ковач стояла прямо, руки сложены перед собой. Едва заметное напряжение в плечах, словно невидимая сила удерживала её неподвижно. На столе Новака несколько планшетов мигали красными индикаторами, сигнализируя о тревоге. Тихие, назойливые вспышки.
— Он ускользнул, сэр, — голос Ани был ровным, безэмоциональным, но она чувствовала, как по телу разливается холод. Ледяной. — Несоответствие профилю. Он… он действовал непредсказуемо. Наши… наши модели…
Новак резко ударил ладонью по столу. Негромко. Но звук был резким, пронзительным, словно сухой хлыст. Аня вздрогнула.
— Непредсказуемо?! — его голос не повышался, но каждое слово было чеканным, полным скрытой, леденящей ярости. — Ковач, вы гарантировали результат! Вы… вы клялись, что просчитали его! Что он всего лишь… м-м… остаточный риск!
Он поднялся, подошёл к окну. Его фигура на фоне размытого городского пейзажа казалась высеченной из камня. Безликой. Монолитной.
— Это должно было произойти через три дня, Ковач! — он резко обернулся, его глаза были ледяными, пронизывающими. — А не сейчас! Бауэр всё испортил! Но мы… мы это используем.
Аня почувствовала, как что-то внутри неё сжалось. Желудок свело. Три дня. Новак говорил о Клайпеде. О диверсии. Но официальные новости… они подали это как спонтанный акт. Почему Новак так уверен в дате? И почему она так важна? В голове пронеслись обрывки данных, фактов, которые не сходились.
— Сэр, я… я понимаю, что это… — начала она, но он не дал ей закончить.
— Вы ничего не понимаете, Ковач! — Новак перебил её, его голос был тихим, но смертельно опасным. От него исходил холод. — Бауэр. Он теперь… он наш козёл отпущения. Мы усилим охоту. Публично. Он… он будет объявлен международным террористом. А затем… мы его найдём. И уберём. Тихо. Вы понимаете?
Аня кивнула. Её горло сжалось. Она понимала. Она видела, как Новак переформатирует провал в оружие. Как он поворачивает каждое событие в свою пользу. Он использовал Джека. Как инструмент. И её… он использовал её, чтобы поймать Джека. И прикрыть собственные махинации.
Её карьера, её амбиции, её желание превзойти отца, доказать, что её аналитические способности чего-то стоят — всё это разбилось о ледяную реальность. Она была частью этого. Частью лжи. Чувство вины, то самое, что она так тщательно запрятала после того инцидента с хакерской группой, когда её действия привели к чужим смертям, начало проступать. Безупречность. Она так к ней стремилась. А теперь? Каждое её решение, каждая её модель казалась запятнанной.
— Выполняйте, — отрывисто бросил Новак. Его взгляд был пуст, но требователен. — И без ошибок. Никаких. Больше. Аномалий.
Аня вышла из кабинета. Её руки слегка дрожали. Она поправила очки, едва удерживая их на переносице. В отсеке было почти пусто. Раннее утро, редкие коллеги ещё не добрались до своих столов. Тишина, нарушаемая лишь тихим гудением серверов. Она села за свой, почувствовав, как её тело тяжелеет. Каждое движение казалось неимоверно тяжёлым.
Вместо того чтобы сразу начать выполнять приказы, она медленно выдвинула ящик стола. Скрипнула пластмасса. Достала маленький, потёртый блокнот. Чёрный. На его обложке — никаких опознавательных знаков. Внутри — только чёрно-белые, хаотичные зарисовки. Абстрактные фигуры, линии, узлы. Искажённые, неразборчивые формы, словно тени её собственных мыслей.
Она провела пальцем по толстой бумаге. Затем быстро, почти лихорадочно, сделала ещё несколько штрихов, карандаш царапал бумагу. Пыталась выплеснуть своё внутреннее смятение, отчаяние. Навязать хоть какой-то порядок хаосу, который она не могла понять. Никто из коллег не видел этого. Это был её иррациональный элемент. Её способ не сойти с ума. Она знала, что это не изменит ничего. Но это позволяло ей дышать. Хотя бы на мгновение.