— Суки, — прошептал Джек. Голос был низким, почти неслышным. — Суки.
Его рука непроизвольно потянулась к больному плечу и сжала его. Боль была его неизменным спутником.
Джек не останавливался, нельзя было, времени всегда было в обрез. Он начал быстро осматривать помещение, его взгляд скользил по беспорядку. Он искал что-то, что не вписывалось в этот деревенский бардак.
Куча старых шин, перевёрнутый стол, покрытый пятнами от пива, разбитое радио.
Ничего.
Он двинулся к дальнему углу, туда, где лежал тот, третий, кого он обезвредил, под грудой грязных тряпок, рядом со старым, пожелтевшим плакатом с полуголой женщиной. Там валялся небольшой предмет.
Джек присел. Его пальцы, привыкшие к оружию, осторожно раздвинули тряпьё. Оно лежало там.
Небольшое, размером с ладонь, чёрное, гладкое устройство из матового пластика. Явно высокотехнологичное, одноразовое, с крошечным, сейчас не горящим светодиодом. Джек взял его. Лёгкое, но ощущалось солидно. Идеально чистое, без отпечатков, словно его только что оставили или уронили в спешке.
Его взгляд метнулся к примитивному арсеналу «экстремистов», к ржавым стволам, к грязным бутылкам, и обратно, к этому крошечному, совершенному предмету.
Это не их.
Джек глубоко и прерывисто выдохнул, пот проступил на его висках.
— Чёрт… — снова прошептал он. — Это не их. Это… это слишком чисто. Слишком… — его взгляд метался по примитивному арсеналу, затем возвращался к устройству, — …слишком сложно. Они… они меня использовали.
Голос стал тихим, почти рычащим, слова выходили с трудом.
— Суки. Я… я потерял время.
Он сжал устройство в руке, пальцы дрожали от ярости и усталости, что въелась в каждую его кость.
— Мне… мне нужно знать. Кто. Кто это сделал.
Джек понимал: его время было потрачено впустую, его ловко одурачили, и настоящая угроза была куда более коварна и опасна. Его цель усложнилась. Теперь он должен был не только остановить их, но и понять, кто именно его подставил и зачем.
Может быть, это устройство, этот маленький, безмолвный кусок пластика, было ключом или хотя бы нитью, ведущей к разгадке. Он сунул его во внутренний карман куртки, ближе к телу, словно оно могло согреть его или сжечь.
Серый фургон ЦРУ остановился на разбитой просёлочной дороге. Двери распахнулись, и Аня Ковач, в тактическом жилете, с планшетом в руке, вышла первой. За ней – её команда.
Запах пороха, смешанный с запахом застарелой мочи и дешёвого алкоголя, обрушился на них, как только они приблизились к сараю. Ковач на мгновение скривилась. Это место пахло… убого. Отвратительно.
Внутри царил хаос: опрокинутая мебель, разбросанные предметы, но ни одного трупа. Только связанные, беспомощные мужчины, один из которых стонал, а другой пытался выплюнуть кляп.
— Протокол, — голос Ковач был ровным, но в нём чувствовалась лёгкая тревога. — Обыскать всё. Ничего не трогать, только зафиксировать.
Она не просто смотрела, она анализировала каждый след, каждую деталь, сравнивая увиденное со своими моделями поведения Бауэра и с официальной информацией, которую ей предоставил Новак. Джек Бауэр — террорист, скрывающийся, устроивший диверсию в Клайпеде.
Ковач осмотрела ржавое оружие и неуклюжие самодельные бомбы. Она слушала растерянные, бессвязные показания «экстремистов», которые через слюнявые кляпы умудрялись бормотать что-то о «большом человеке», который «дал им деньги» и сказал «ждать». Это было подтверждением: они были лишь приманкой.
М-м.
Её взгляд упал на стену заброшенного склада, где среди выцветших граффити висела старая, пожелтевшая фотография.
Аня подошла. На ней была изображена молодая, улыбающаяся женщина с букетом полевых цветов в руках, её светлые, словно пшеница, волосы были распущены, а лицо — чистым и невинным.
Фотография выглядела совершенно неуместной в этом грязном, жестоком месте.
Ковач, чьи эмоции редко прорывались наружу, замерла на мгновение. Её взгляд на долю секунды потерял обычную остроту, став мягче. Едва заметно.
Она взяла фотографию и задумчиво рассматривала её. На её лице появилось выражение, которое она обычно скрывала — смесь меланхолии и сожаления, словно в этой фотографии она увидела отголоски давно потерянного: невинности, простоты, личного счастья.
Она положила фотографию в карман своего тактического жилета, не объясняя зачем.
Её уверенность в «профиле Бауэра» и в приказах Новака дала трещину. Джек не «организовывал» этих людей, он «зачищал» их, что противоречило официальной версии Новака о «террористе Бауэре».
Она начала подозревать, что её используют и что ей лгут.
Лояльность системе вступила в конфликт с её жаждой правды и логики.
— Это… это не сходится, — голос Ковач был тихим, почти неслышным, но в нём звучала решимость. — Ничего не сходится. Новак… он что-то скрывает. Это… это не тот Бауэр, которого я изучала.
Она поправила очки, её взгляд стал напряжённым, холодным и пронзительным. Её мозг перестроился, чтобы искать не подтверждения, а несоответствия.
Глава 11: Горькое прозрение
Сырость въелась под кожу — не просто прохлада, а вязкий, тяжёлый холод от гнилой древесины и чего-то кислого, пропитавшего воздух. Джек сидел на полу, привалившись к шершавой стене заброшенного сарая, и каждый его мускул непрерывно и глухо ныл. Тупая, старая боль прорастала из костей, а ментальная, та, что была глубже, отзывалась в каждой клеточке.
Он только что выбрался из этого чёртова пустого гнезда – убежища экстремистов.
Его использовали, подставили, заставили бегать по ложному следу, как зверя, пока настоящие игроки делали своё грязное дело. Внутри клокотала ярость, такая же вязкая, как этот воздух, смешиваясь с глубокой, изматывающей усталостью. Он чувствовал себя загнанным, пойманным в ловушку, где каждый выход — лишь новый капкан. Но он не мог просто лечь и сдаться.
Джек достал старый, едва работающий телефон. Металлический корпус был холодным и липким. Пальцы дрожали от напряжения, когда он набирал номер Хлои. Сигнал рвался, дрожал и трещал, и раздражение закипало с каждой секундой.
— Хлоя, — голос Джека был хриплым, низким, почти неслышным шепотом. — Это… это ложный след. Они… они были приманкой. Меня… меня использовали.
Голос Хлои, искажённый помехами, пробивался сквозь треск. Он был быстрым, нервным, но Джек уловил в нём проблеск облегчения или что-то похожее на это.
— Я… я знаю, Джек. Я… я это вижу. Данные… — резкий треск на линии, — …не сходятся. Это… это не их уровень. Я… я обошла… — помехи усилились, слова Хлои начали пропадать, исчезая в шипении.
Джек резко подался вперёд, гнев закипал, его голос стал ещё ниже, гортанным, словно он говорил из самой глотки.
— Нет, не сходятся! Это… это грёбаный цирк! Меня… меня подставили! — его рука непроизвольно сжалась в кулак. — Скажи мне, что… что это значит?! Кто… кто за этим стоит?!
Голос Хлои стал выше, в нём слышалась тревога, но и странная, навязчивая решимость. Она говорила быстро, словно торопилась.
— Это… это больше, чем саботаж, Джек. Гораздо больше, — очередной треск, похожий на выстрел. — Они… они не просто… хотят… разрушить… они… хотят… — ещё один резкий, финальный скрежет, и связь оборвалась.
Телефон затих, тяжёлым, безжизненным грузом лежа в руке.
Джек попытался крикнуть в трубку, но голос лишь хрипел, теряясь в сырой, удушающей тишине сарая.
— Хлоя! Чёрт! Говори! Что… что ты видишь?!
Он яростно ударил кулаком по грязной, шершавой стене. Боль пронзила костяшки, но он не почувствовал её, только привычную, тупую боль, что всегда была с ним. Он смотрел на экран телефона, на свои шрамированные, потрепанные руки.
Бросить всё. Исчезнуть. Позволить миру сгореть к чёртовой матери. Его тело требовало покоя, забвения, конца этой изнуряющей борьбы. Он чувствовал, как каждая мышца ноет от усталости, как пульсирует старая рана. Но слова Хлои, эти обрывки фраз – «контроль», «Европа», «первый шаг» – засели в его разуме, впились, как осколки. Он презирал систему, которая его сломала, предала и использовала, но что-то внутри, тот самый «остаточный риск», не позволял ему просто отступить. Он не мог стоять в стороне, когда видел, как мир, который он когда-то защищал, разрушает себя изнутри. Он считал себя сломленным и бесполезным, но его инстинкты, его болезненная воля к справедливости, всё ещё были живы, отзываясь в нём, как фантомная боль от ампутированной конечности.
Едкий, сырой запах гниющей соломы и заплесневелой древесины въедался в его лёгкие, смешиваясь с металлическим привкусом крови на языке – он, кажется, прикусил его в ярости. Джек чувствовал, как крошечные частицы грязи впивались в его кожу, словно он сам становился частью этого разложения, частью этой гнили. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать дурноту.
На мгновение он позволил себе просто быть. Не думать, не бежать, просто дышать этим тяжёлым воздухом, чувствовать боль, позволить ей заполнить собой всё.
А потом открыл глаза, и мир снова требовал от него действий.
Стерильный, холодный офис сиял. Каждая отполированная поверхность отражала безликий свет флуоресцентных ламп, словно пытаясь стереть любую индивидуальность. Тихий, постоянный гул серверов заполнял пространство, создавая ощущение механического дыхания. И в центре этого корпоративного безмолвия – Хлоя. Она сидела за своим слегка помятым ноутбуком, обклеенным стикерами с кибер-конференций, выделяясь среди серой униформы. Её пальцы летали по клавиатуре, сливаясь со строчками кода на экране. Она не замечала ничего вокруг, только мелькающие символы и свою собственную нервозность, передающуюся клавишам.
После обрыва связи с Джеком она лихорадочно пыталась восстановить соединение, но это было бесполезно. Тогда она углубилась в новые данные, вгрызаясь в них, словно голодный зверь.
Монотонный гул серверов вдруг начал казаться зловещим, предвещая нечто большее, чем просто системный сбой.