Он сидел на скрипучем стуле в своей крохотной, навязчиво чистой комнате, его взгляд был прикован к ржавеющему портовому крану за окном, словно он искал в нём ответы или просто ждал, когда тот рухнет.
Старый, едва работающий телефон, используемый только для экстренных случаев, завибрировал.
Номер был неизвестен, но сообщение было зашифровано уникальным, старым алгоритмом — почерком Хлои, её невидимой подписью.
Джек открыл его.
— Клайпеда.— Неминуемая угроза.— Ты на мушке.— Они знают, что ты здесь.
Короткие, обрывочные фразы. Хлоя никогда не писала лишнего.
Но сейчас это было не просто предупреждение, а прямой, наотмашь нанесённый вызов его хрупкому, выстраданному покою.
На мгновение Джек застыл, как пойманная в ловушку дичь, воздух выбило из легких. Он сомневался: не ловушка ли это, подстроенная, чтобы выманить его? Паранойя, усиленная ПТСР, кричала в мозг: Исчезни. Снова. Никто не должен тебя найти.
Он уже начал мысленно прокладывать маршруты отхода, как раствориться в потоке мигрантов, как снова стать тенью.
Но затем в его глазах на мгновение мелькнуло что-то, что осталось от того, кем он был: непосильное ощущение ответственности.
Он был сломлен, да, но ещё не до конца.
Он ненавидел себя за этот отголосок, за эту слабость, что заставляла его чувствовать себя живым.
— Сукин сын.
Слова сорвались почти неслышно, но он не мог иначе.
Джек сжал телефон в руке, пальцы свело судорогой, и боль пронзила запястье, но он почти не заметил её.
Решение было принято.
Резкий, электрический запах работающих принтеров смешивался с тонким, почти невидимым ароматом дорогого одеколона Новака — контраст между холодной технологической мощью и осязаемой человеческой, властной сущностью.
Марк Новак сидел в своём кабинете. Лицо его было спокойным, а взгляд неумолимым, когда он изучал отчет, где красным было выделено — Бауэр, Гданьск.
Аня Ковач стояла перед ним, внешне спокойная. За окном виднелся безликий, бетонный фасад другого крыла здания, словно стена, отрезающая от мира.
— Агент Ковач. Мы… э-э… получили подтверждение. Бауэр. В Гданьске. И он… — Новак сделал короткую, властную паузу, его большой палец начал свой ритмичный счет, потирая безымянный, — …он не просто там прячется. Он активен. Ищет контакты с… нежелательными элементами.
Ковач теребила ручку, её голос был чуть выше, чем обычно.
— Сэр… но… ну, это… это не соответствует нашему… нашему профилю. Его… его поведенческие паттерны… они не предполагают такой… такой открытости. Мы… мы должны перепроверить источник.
Новак посмотрел на неё холодным и непреклонным взглядом.
— Мы. Не. Будем. Перепроверять. Ковач. Времени. Нет. Его присутствие там недопустимо. Он… он остаточный риск, который может подорвать всю операцию. Поймите мою позицию, — его тон стал тише, но жестче, словно натянутая струна.
— Но… ну, сэр, если это… если это подстава… тогда мы… мы можем… — Ковач запнулась, её слова оборвались.
— Ваши… м-м… ваши гипотезы сейчас не имеют значения, — Новак перебил её без повышения голоса, но с убийственной четкостью, каждое слово — удар. — Мне нужен Бауэр. Взятым или… — очень короткая, леденящая пауза, — …нейтрализованным. Сегодня. Это приказ.
Ковач чувствовала, как её академические модели рушатся под давлением реальности и приказов Новака. Она видела несоответствия, но боялась открыто бросить вызов. Её амбиции и желание превзойти отца столкнулись с растущим чувством морального дискомфорта и сомнениями в правильности их действий.
Новак кивнул, отпустив её.
Ковач вернулась в свой отсек, её руки слегка дрожали. Она села за стол, сделала несколько глубоких вдохов, воздух казался слишком разреженным.
Затем, почти незаметно, на своём личном, зашифрованном планшете она открыла файл с редкими старинными криптографическими текстами. Её взгляд скользнул по сложным, забытым символам. Тишина.
Это была её личная, независимая цель — найти порядок в хаосе, который не имел отношения к ЦРУ. Это был единственный момент, когда её разум обретал покой, пытаясь разгадать головоломку, созданную столетия назад, в отличие от тех, что разрушали её мир сейчас. Она чувствовала, как напряжение медленно отступает от её висков, но лишь на мгновение.
Напряжение не отступило, оно лишь свернулось тугим узлом, ожидая.
Глава 4: Подстава
Холод просачивался в старое общежище Гданьска, цеплялся за кожу и оседал на стёклах окон невидимой плёнкой. За окном — ржавый портовый кран, неподвижный, как гигантский скелет.
Джек едва успел вернуться в свою крохотную комнату, пропитанную сыростью и запахом дешёвого пива. Он хотел провалиться в сон хотя бы на пару часов, свернуться на жёстком, продавленном матрасе.
Но едва переступив порог, он ощутил колючий холод, пронзивший позвоночник, и это был не сквозняк.
Что-то было не так.
Сначала это было лишь чувство, тревога без причины. Воздух казался чужим. Он медленно прошёлся по комнате, его взгляд скользил по знакомым предметам. Всё было на месте, но ощущение неправильности не проходило. Его навязчивая аккуратность — почти ритуальная, граница между ним и хаосом мира — была нарушена. Комната казалась убранной, но она была слишком чиста, стерильна, как больничная палата.
Он провёл пальцем по полке — пыли не было. Слишком чисто. Подушка лежала чуть иначе, чем он её оставил. Старый, потрёпанный томик польской поэзии был слегка сдвинут. Он начал более методичный осмотр, ощупывая жёсткие швы матраса, заглядывая под кровать.
И он нашёл.
Подброшенные улики лежали там, где их быть не могло: запечатанный пакет, внутри которого был фальшивый паспорт на чужое имя, но с его фотографией. Рядом — небольшой, явно высокотехнологичный детонаторный модуль, оборудование, совершенно не соответствующее его нынешнему статусу портового рабочего.
И затем — старый, дешёвый кнопочный телефон, на экране которого был список исходящих вызовов на литовские номера, все связанные с портом Клайпеды.
Воздух в комнате, обычно тяжёлый от сырости и металла, теперь отдавал тонким, клиническим запахом хлорного дезинфектанта. Этот чужой, резкий, неуместный запах кричал о вторжении. Они были здесь, они зачистили и оставили за собой лишь ложный след чистоты.
Холодное, горькое осознание пронзило Джека.
Они знают, где я.
И они хотят меня подставить.
Паранойя, что годами была его проклятием, теперь оказалась жестокой, неоспоримой реальностью. Он почувствовал прилив злости, но она быстро ушла, сменившись знакомой, костной усталостью, что давила на каждую клеточку тела. Его взгляд зацепился за тонкую, ветвистую трещину в стене.
Инцидент в Клайпеде уже произошёл, и доказательства указывали на завершённое событие. Его обвиняли в том, что он это сделал, и это меняло всё. Его задача теперь была не предотвращение, а оправдание и разоблачение. Это была не просто попытка поймать его, а тщательно спланированная информационная операция, холодный, продуманный удар.
Его инстинкт требовал: Беги. Исчезни. Спрячься.
Но подброшенные улики, эта наглая, циничная ложь и отвращение к несправедливости, которая вновь, словно яд, растеклась по его венам, разбудили в нём тусклую, но упрямую волю к сопротивлению.
Он разрывался между обманчивым желанием покоя и болезненной, зудящей потребностью сражаться за правду, даже если это означало вновь стать чудовищем в глазах мира.
Тишину старого общежития разорвал внезапный, брутальный удар где-то в коридоре. Дверь вылетела с петель, послышались крики, глухой топот тяжёлых ботинок и лязг оружия.
Оперативная группа ЦРУ штурмовала здание. Джек, насторожённый и знающий, был готов. Его измождённое, но готовое к действию тело напряглось.
По рации звучал чёткий, уверенный голос Ани Ковач, в котором проскальзывало скрытое, едва уловимое волнение. Это был её шанс, её момент доказать свою теорию. Она ожидала сломленного, предсказуемого человека, соответствующего её моделям.
— Отряд А, зачистите третий этаж, — произнесла Ковач спокойно, с оттенком менторства, словно читала лекцию. — Отряд Б, перекройте все выходы. Согласно профилю, он будет избегать прямого столкновения. Его цель — не победа, а выживание. Он будет использовать окружение, чтобы скрыться, а не атаковать. Ищите его в слепых зонах, а не на линии огня.
Внезапный, резкий крик где-то в глубине общежития, затем приглушённый выстрел и глухие, жестокие удары.
— Ковач! — голос агента по рации был задыхающимся, полным шока. — Он… он не соответствует! Он… он прорвался! Мы… мы потеряли двоих! Он… он как зверь!
Голос Ковач чуть повысился, в нём проскользнуло раздражение, но она пыталась его подавить. — Что значит «не соответствует»?! Перегруппироваться! Он… он должен быть… — она лихорадочно теребила ручку, — …он должен быть загнан! Это… это иррационально! Найдите его! СЕЙЧАС!
Джек двигался по знакомым, тесным коридорам общежития почти неслышно, скользя и используя каждый угол и каждую трещину в штукатурке. Это был не открытый бой, а отчаянный, грязный побег. Он не стрелял, а использовал всё, что попадалось под руку: опрокидывал шкафы, бросал вёдра с грязной водой, чтобы ослепить, использовал старые, рассохшиеся доски как рычаги. Его движения не были такими быстрыми, как раньше, но их эффективность и брутальность шокировали. Каждый удар был выверенным и тяжёлым.
Он бил тяжело и точно, используя вес своего измождённого тела и инерцию, оставляя за собой хаос и несколько стонущих агентов ЦРУ.
Едкий запах пороха от выстрелов смешивался с тошнотворно-сладким запахом свежей крови и пыли, оседая в узком коридоре, где только что прошёл Джек, и пропитывая воздух жестокостью и хаосом.
Джек исчез, нырнув в старый, заброшенный мусоропровод и выбравшись в грязные, пахнущие сыростью и гнилью переулки верфи.