о в тугой узел, но инстинкты, хоть и притупившиеся, всё ещё жили в нём, отказываясь умирать, даже когда он сам чувствовал, как распадается. Джек не тратил времени. Его движения были точны и жестки.
Первый. Удар монтировкой по ключице, резкий хруст, приглушенный крик, и тело обмякло, рука безвольно повисла. Джек уже тянулся ко второму, нанося прицельный удар под колено. Тот взвыл, скорчился, и Джек прижал его к полу. Третий, услышав шум, поднял голову, его глаза расширились, и он потянулся к обрезку трубы.
Джек уже был там. Удар ногой в грудь, и тот отлетел к стене, хрипя.
Он не убивал их, просто выводил из строя — быстро, безжалостно, используя куски проволоки, найденные тут же, чтобы связать их, и грязные тряпки для кляпов. Они были слишком слабы, слишком неорганизованны.
Когда он закончил, то тяжело выдохнул. В помещении повисла тишина, нарушаемая лишь слабым, прерывистым дыханием связанных мужчин и его собственным тяжёлым, прерывистым вздохом. Он огляделся, и его взгляд скользнул по «арсеналу».
Несколько ржавых пистолетов, пара обрезков, один старый АК, перемотанный изолентой, и куча неуклюжих самодельных взрывных устройств, пахнущих серой и чем-то ещё, очень дешёвым.
Никакого серьёзного электронного оборудования, ничего, что указывало бы на крупную операцию масштаба Клайпеды.
Ярость закипала в нём, медленная и холодная, не столько на этих жалких бандитов, сколько на себя — за то, что повёлся, потерял драгоценные часы, преследуя эту дешёвую приманку.
Он чувствовал себя обманутым и использованным. Его паранойя, годами точившая его изнутри, усилилась, но теперь она была направлена не только на ЦРУ, а на тех, кто так ловко и хладнокровно манипулировал им.
Он думал, что видит всю игру, что понимает её правила, но оказался пешкой в чужой, куда более безжалостной игре.
— Суки, — прошептал Джек. Голос был низким, почти неслышным. — Суки.
Его рука непроизвольно потянулась к больному плечу и сжала его. Боль была его неизменным спутником.
Джек не останавливался, нельзя было, времени всегда было в обрез. Он начал быстро осматривать помещение, его взгляд скользил по беспорядку. Он искал что-то, что не вписывалось в этот деревенский бардак.
Куча старых шин, перевёрнутый стол, покрытый пятнами от пива, разбитое радио.
Ничего.
Он двинулся к дальнему углу, туда, где лежал тот, третий, кого он обезвредил, под грудой грязных тряпок, рядом со старым, пожелтевшим плакатом с полуголой женщиной. Там валялся небольшой предмет.
Джек присел. Его пальцы, привыкшие к оружию, осторожно раздвинули тряпьё. Оно лежало там.
Небольшое, размером с ладонь, чёрное, гладкое устройство из матового пластика. Явно высокотехнологичное, одноразовое, с крошечным, сейчас не горящим светодиодом. Джек взял его. Лёгкое, но ощущалось солидно. Идеально чистое, без отпечатков, словно его только что оставили или уронили в спешке.
Его взгляд метнулся к примитивному арсеналу «экстремистов», к ржавым стволам, к грязным бутылкам, и обратно, к этому крошечному, совершенному предмету.
Это не их.
Джек глубоко и прерывисто выдохнул, пот проступил на его висках.
— Чёрт… — снова прошептал он, потирая больное плечо. — Это не их. Это… это слишком чисто. Слишком… — его взгляд метался по примитивному арсеналу, затем возвращался к устройству, — …слишком сложно. Они… они меня использовали.
Голос стал тихим, почти рычащим, слова выходили с трудом.
— Суки. Я… я потерял время.
Он сжал устройство в руке, пальцы дрожали от ярости и усталости, что въелась в каждую его кость.
— Мне… мне нужно знать. Кто. Кто это сделал.
Джек понимал: его время было потрачено впустую, его ловко одурачили, и настоящая угроза была куда более коварна и опасна. Его цель усложнилась. Теперь он должен был не только остановить их, но и понять, кто именно его подставил и зачем.
Может быть, это устройство, этот маленький, безмолвный кусок пластика, было ключом или хотя бы нитью, ведущей к разгадке. Он сунул его во внутренний карман куртки, ближе к телу, словно оно могло согреть его или сжечь.
Серый фургон ЦРУ остановился на разбитой просёлочной дороге. Двери распахнулись, и Аня Ковач, в тактическом жилете, с планшетом в руке, вышла первой. За ней – её команда.
Запах пороха, смешанный с запахом застарелой мочи и дешёвого алкоголя, обрушился на них, как только они приблизились к сараю. Ковач на мгновение скривилась. Это место пахло… убого. Отвратительно.
Внутри царил хаос: опрокинутая мебель, разбросанные предметы, но ни одного трупа. Только связанные, беспомощные мужчины, один из которых стонал, а другой пытался выплюнуть кляп.
— Протокол, — голос Ковач был ровным, но в нём чувствовалась лёгкая тревога. — Обыскать всё. Ничего не трогать, только зафиксировать.
Она не просто смотрела, она анализировала каждый след, каждую деталь, сравнивая увиденное со своими моделями поведения Бауэра и с официальной информацией, которую ей предоставил Новак. Джек Бауэр — террорист, скрывающийся, устроивший диверсию в Клайпеде.
Ковач осмотрела ржавое оружие и неуклюжие самодельные бомбы. Она слушала растерянные, бессвязные показания «экстремистов», которые через слюнявые кляпы умудрялись бормотать что-то о «большом человеке», который «дал им деньги» и сказал «ждать». Это было подтверждением: они были лишь приманкой.
М-м.
Её взгляд упал на стену заброшенного склада, где среди выцветших граффити висела старая, пожелтевшая фотография.
Аня подошла. На ней была изображена молодая, улыбающаяся женщина с букетом полевых цветов в руках, её светлые, словно пшеница, волосы были распущены, а лицо — чистым и невинным.
Фотография выглядела совершенно неуместной в этом грязном, жестоком месте.
Ковач, чьи эмоции редко прорывались наружу, замерла на мгновение. Её взгляд на долю секунды потерял обычную остроту, став мягче. Едва заметно.
Она взяла фотографию и задумчиво рассматривала её. На её лице появилось выражение, которое она обычно скрывала — смесь меланхолии и сожаления, словно в этой фотографии она увидела отголоски давно потерянного: невинности, простоты, личного счастья.
Она положила фотографию в карман своего тактического жилета, не объясняя зачем.
Её уверенность в «профиле Бауэра» и в приказах Новака дала трещину. Джек не «организовывал» этих людей, он «зачищал» их, что противоречило официальной версии Новака о «террористе Бауэре».
Она начала подозревать, что её используют и что ей лгут.
Лояльность системе вступила в конфликт с её жаждой правды и логики.
— Это… это не сходится, — голос Ковач был тихим, почти неслышным, но в нём звучала решимость. — Ничего не сходится. Новак… он что-то скрывает. Это… это не тот Бауэр, которого я изучала.
Она поправила очки, её взгляд стал напряжённым, холодным и пронзительным. Её мозг перестроился, чтобы искать не подтверждения, а несоответствия.
Глава 11
Сырость въелась под кожу — не просто прохлада, а вязкий, тяжёлый холод от гнилой древесины и чего-то кислого, пропитавшего воздух. Джек сидел на полу, привалившись к шершавой стене заброшенного сарая, и каждый его мускул непрерывно и глухо ныл. Тупая, старая боль прорастала из костей, а ментальная, та, что была глубже, отзывалась в каждой клеточке.
Он только что выбрался из этого чёртова пустого гнезда – убежища экстремистов.
Его использовали, подставили, заставили бегать по ложному следу, как зверя, пока настоящие игроки делали своё грязное дело. Внутри клокотала ярость, такая же вязкая, как этот воздух, смешиваясь с глубокой, изматывающей усталостью. Он чувствовал себя загнанным, пойманным в ловушку, где каждый выход — лишь новый капкан. Но он не мог просто лечь и сдаться.
Джек достал старый, едва работающий телефон. Металлический корпус был холодным и липким. Пальцы дрожали от напряжения, когда он набирал номер Хлои. Сигнал рвался, дрожал и трещал, и раздражение закипало с каждой секундой.
— Хлоя, — голос Джека был хриплым, низким, почти неслышным шепотом. — Это… это ложный след. Они… они были приманкой. Меня… меня использовали.
Голос Хлои, искажённый помехами, пробивался сквозь треск. Он был быстрым, нервным, но Джек уловил в нём проблеск облегчения или что-то похожее на это.
— Я… я знаю, Джек. Я… я это вижу. Данные… — резкий треск на линии, — …не сходятся. Это… это не их уровень. Я… я обошла… — помехи усилились, слова Хлои начали пропадать, исчезая в шипении.
Джек резко подался вперёд, гнев закипал, его голос стал ещё ниже, гортанным, словно он говорил из самой глотки.
— Нет, не сходятся! Это… это грёбаный цирк! Меня… меня подставили! — его рука непроизвольно сжалась в кулак, плечо пронзила боль, но он не обращал на неё внимания, лишь сильнее потирал ноющее место — привычный рефлекс. — Скажи мне, что… что это значит?! Кто… кто за этим стоит?!
Голос Хлои стал выше, в нём слышалась тревога, но и странная, навязчивая решимость. Она говорила быстро, словно торопилась.
— Это… это больше, чем саботаж, Джек. Гораздо больше, — очередной треск, похожий на выстрел. — Они… они не просто… хотят… разрушить… они… хотят… — ещё один резкий, финальный скрежет, и связь оборвалась.
Телефон затих, тяжёлым, безжизненным грузом лежа в руке.
Джек попытался крикнуть в трубку, но голос лишь хрипел, теряясь в сырой, удушающей тишине сарая.
— Хлоя! Чёрт! Говори! Что… что ты видишь?!
Он яростно ударил кулаком по грязной, шершавой стене. Боль пронзила костяшки, но он не почувствовал её, только привычную, тупую боль, что всегда была с ним. Он смотрел на экран телефона, на свои шрамированные, потрепанные руки.
Бросить всё. Исчезнуть. Позволить миру сгореть к чёртовой матери. Его тело требовало покоя, забвения, конца этой изнуряющей борьбы. Он чувствовал, как каждая мышца ноет от усталости, как пульсирует старая рана. Но слова Хлои, эти обрывки фраз – «контроль», «Европа», «первый шаг» – засели в его разуме, впились, как осколки. Он презирал систему, которая его сломала, предала и использовала, но что-то внутри, тот самый «остаточный риск», не позволял ему просто отступить. Он не мог стоять в стороне, когда видел, как мир, который он когда-то защищал, разрушает себя изнутри. Он считал себя сломленным и бесполезным, но его инстинкты, его болезненная воля к справедливости, всё ещё были живы, отзываясь в нём, как фантомная боль от ампутированной конечности.