Первый. Удар монтировкой по ключице. Резкий хруст, приглушенный крик. Тело обмякло, рука безвольно повисла. Джек уже тянулся ко второму. Прицельный удар под колено. Тот взвыл, скорчился. Джек прижал его к полу. Третий, услышав шум, поднял голову. Глаза расширились. Он потянулся к обрезку трубы.
Джек уже был там. Удар ногой в грудь. Тот отлетел к стене, хрипя.
Он не убивал их. Просто выводил из строя. Быстро. Безжалостно. Использовал куски проволоки, найденные тут же, чтобы связать их. Грязные тряпки для кляпов. Они были слишком слабы. Слишком неорганизованны.
Когда он закончил, тяжело выдохнул. В помещении повисла тишина. Лишь слабое, прерывистое дыхание связанных мужчин. И его собственный тяжёлый, прерывистый вздох. Он огляделся, и его взгляд скользнул по «арсеналу».
Несколько ржавых пистолетов. Пара обрезков. Один старый АК, перемотанный изолентой. Куча самодельных взрывных устройств. Неуклюжих. Пахнущих серой и чем-то ещё, очень дешёвым.
Никакого серьёзного электронного оборудования. Ничего, что указывало бы на крупную операцию. На диверсию масштаба Клайпеды.
Ярость закипала в нём. Медленная. Холодная. Не столько на этих жалких бандитов, сколько на себя. За то, что повёлся. Потерял драгоценные часы, преследуя эту дешёвую приманку.
Он чувствовал себя обманутым. Использованным. Его паранойя, годами точившая его изнутри, усилилась. Но теперь она была направлена не только на ЦРУ. А на тех, кто так ловко его использовал. Так хладнокровно манипулировал.
Он думал, что видит всю игру. Что понимает её правила. Но оказался пешкой. В чужой, куда более безжалостной игре.
— Суки, — прошептал Джек. Голос низкий. Почти неслышный. — Суки.
Его рука непроизвольно потянулась к больному плечу. Сжал его. Боль. Она была его неизменным спутником.
Джек не останавливался. Нельзя было. Времени всегда было в обрез. Он начал быстро осматривать помещение. Его взгляд скользил по беспорядку. Он искал что-то, что не вписывалось. Что не вписывалось в этот деревенский бардак.
Куча старых шин. Перевёрнутый стол, покрытый пятнами от пива. Разбитое радио.
Ничего.
Он двинулся к дальнему углу. Туда, где лежал тот, третий, кого он обезвредил. Под грудой грязных тряпок. Рядом со старым, пожелтевшим плакатом с полуголой женщиной. Валялся небольшой предмет.
Джек присел. Его пальцы, привыкшие к оружию, осторожно раздвинули тряпьё. Оно лежало там.
Небольшое. Размером с ладонь. Чёрное, гладкое. Устройство из матового пластика. Явно высокотехнологичное. Одноразовое. С крошечным, сейчас не горящим светодиодом. Джек взял его. Лёгкое. Но ощущалось солидно. Идеально чистое. Без отпечатков. Словно его только что оставили. Или уронили в спешке.
Его взгляд метнулся к примитивному арсеналу «экстремистов». К ржавым стволам. К грязным бутылкам. И обратно. К этому крошечному, совершенному предмету.
Это не их.
Джек глубоко выдохнул. Прерывисто. Пот проступил на его висках.
— Чёрт… — снова прошептал он. Потёр больное плечо. — Это не их. Это… это слишком чисто. Слишком… — его взгляд метался по примитивному арсеналу, затем возвращался к устройству. — Слишком сложно. Они… они меня использовали.
Голос стал тихим. Почти рычащим. Слова выходили с трудом.
— Суки. Я… я потерял время.
Он сжал устройство в руке. Пальцы дрожали от ярости. От усталости, что въелась в каждую его кость.
— Мне… мне нужно знать. Кто. Кто это сделал.
Джек понимал: его время было потрачено впустую. Его ловко одурачили. И настоящая угроза была куда более коварна. Опасна. Его цель усложнилась. Теперь он должен был не только остановить их. Но и понять, кто именно его подставил. И зачем.
Может быть, это устройство. Этот маленький, безмолвный кусок пластика. Может быть, оно было ключом. Или хотя бы нитью, ведущей к разгадке. Он сунул его во внутренний карман куртки. Ближе к телу. Словно оно могло согреть его. Или сжечь.
Серый фургон ЦРУ остановился на разбитой просёлочной дороге. Двери распахнулись. Аня Ковач, в тактическом жилете, с планшетом в руке, вышла первой. За ней – её команда.
Запах пороха, смешанный с запахом застарелой мочи и дешёвого алкоголя, обрушился на них, как только они приблизились к сараю. Ковач на мгновение скривилась. Это место пахло… убого. Отвратительно.
Внутри царил хаос. Опрокинутая мебель. Разбросанные предметы. Но ни одного трупа. Только связанные, беспомощные мужчины. Один стонал. Другой пытался выплюнуть кляп.
— Протокол, — голос Ковач был ровным. Но в нём чувствовалась лёгкая тревога. — Обыскать всё. Ничего не трогать. Только зафиксировать.
Она не просто смотрела. Она анализировала. Каждый след. Каждую деталь. Сравнивала увиденное со своими моделями поведения Бауэра. С официальной информацией, которую ей предоставил Новак. Джек Бауэр — террорист, скрывающийся, устроивший диверсию в Клайпеде.
Ковач осмотрела оружие. Ржавое. Самодельные бомбы. Неуклюжие. Она слушала растерянные, бессвязные показания «экстремистов». Через слюнявые кляпы они умудрялись бормотать что-то о «большом человеке», который «дал им деньги» и сказал «ждать». Подтверждение: они были лишь приманкой.
М-м.
Её взгляд упал на стену заброшенного склада. Среди выцветших граффити висела старая, пожелтевшая фотография.
Аня подошла. На ней была изображена молодая, улыбающаяся женщина. С букетом полевых цветов в руках. Светлые, словно пшеница, волосы распущены. Лицо чистое. Невинное.
Фотография выглядела совершенно неуместной в этом грязном, жестоком месте.
Ковач, чьи эмоции редко прорывались наружу, замерла на мгновение. Её взгляд на долю секунды потерял обычную остроту, став мягче. Едва заметно.
Она взяла фотографию. Задумчиво рассматривала её. На её лице появилось выражение, которое она обычно скрывала — смесь меланхолии и сожаления. Словно в этой фотографии она увидела отголоски давно потерянного: невинности, простоты, личного счастья.
Она положила фотографию в карман своего тактического жилета. Не объясняя зачем.
Её уверенность в «профиле Бауэра». В приказах Новака. Она дала трещину. Джек не «организовывал» этих людей. Он «зачищал» их. Это противоречило официальной версии. Версии Новака о «террористе Бауэре».
Она начала подозревать, что её используют. Что ей лгут.
Лояльность системе вступила в конфликт с её жаждой правды и логики.
— Это… это не сходится. — Голос Ковач был тихим. Почти неслышным. Но в нём звучала решимость. — Ничего не сходится. Новак… он что-то скрывает. Это… это не тот Бауэр, которого я изучала.
Она поправила очки. Взгляд стал напряжённым. Холодным. Пронзительным. Её мозг перестроился. Искать не подтверждения. А несоответствия.
Глава 11
Сырость въелась под кожу. Не просто прохлада, а вязкий, тяжёлый холод. От гнилой древесины. От чего-то кислого, пропитавшего воздух. Джек сидел на полу, привалившись к шершавой стене заброшенного сарая. Каждый мускул ныл. Непрерывно. Глухо. Тупая, старая боль прорастала из костей, и ментальная, та, что была глубже, отзывалась в каждой клеточке.
Он только что выбрался из этого чёртова гнезда – убежища экстремистов. Пустого.
Его использовали. Подставили. Заставили бегать по ложному следу, как зверя, пока настоящие игроки делали своё грязное дело. Внутри клокотала ярость, такая же вязкая, как этот воздух, смешиваясь с глубокой, изматывающей усталостью. Он чувствовал себя загнанным. Пойманным в ловушку, где каждый выход — лишь новый капкан. Но он не мог просто лечь.
Сдаться.
Джек достал старый, едва работающий телефон. Металлический корпус был холодным. Липким. Пальцы дрожали от напряжения, когда он набирал номер Хлои. Сигнал рвался. Дрожал. Трещал. Раздражение закипало с каждой секундой.
— Хлоя, — голос Джека был хриплым, низким, почти неслышным шепотом. — Это… это ложный след. Они… они были приманкой. Меня… меня использовали.
Голос Хлои, искажённый помехами, пробивался сквозь треск. Он был быстрым, нервным, но Джек уловил в нём проблеск облегчения. Или что-то похожее на это.
— Я… я знаю, Джек. Я… я это вижу. Данные… — резкий треск на линии, — …не сходятся. Это… это не их уровень. Я… я обошла… — помехи усилились. Слова Хлои начали пропадать, исчезая в шипении.
Джек резко подался вперёд. Гнев закипал, его голос стал ещё ниже, гортанным, словно он говорил из самой глотки.
— Нет, не сходятся! Это… это грёбаный цирк! Меня… меня подставили! — его рука непроизвольно сжалась в кулак. Плечо пронзила боль, но он не обращал на неё внимания. Лишь сильнее потирал ноющее место. Привычный рефлекс. — Скажи мне, что… что это значит?! Кто… кто за этим стоит?!
Голос Хлои стал выше, в нём слышалась тревога, но и странная, навязчивая решимость. Она говорила быстро, словно торопилась.
— Это… это больше, чем саботаж, Джек. Гораздо больше. — очередной треск, похожий на выстрел. — Они… они не просто… хотят… разрушить… они… хотят… — ещё один резкий, финальный скрежет. Связь оборвалась.
Телефон затих. Тяжёлым, безжизненным грузом лежал в руке.
Джек попытался крикнуть в трубку, но голос лишь хрипел, теряясь в сырой, удушающей тишине сарая.
— Хлоя! Чёрт! Говори! Что… что ты видишь?!
Он яростно ударил кулаком по грязной, шершавой стене. Боль пронзила костяшки, но он не почувствовал её. Только привычную, тупую, ту, что всегда была с ним. Он смотрел на экран телефона, на свои шрамированные, потрепанные руки.
Бросить всё.
Исчезнуть.
Позволить миру сгореть к чёртовой матери. Его тело требовало покоя. Забвения. Конца этой изнуряющей борьбы. Он чувствовал, как каждая мышца ноет от усталости, как пульсирует старая рана. Но слова Хлои, эти обрывки фраз – «контроль», «Европа», «первый шаг» – засели в его разуме, впились, как осколки. Он презирал систему, которая его сломала. Предала. Использовала. Но внутри что-то, тот самый «остаточный риск», не позволял ему просто отступить. Он не мог стоять в стороне, когда видел, как мир, который он когда-то защищал, разрушает себя изнутри. Он считал себя сломленным и бесполезным, но его инстинкты, его болезненная воля к справедливости, всё ещё были живы. Они отзывались в нём, как фантомная боль от ампутированной конечности.