Василиса наблюдала, как рассыпается в прах ее мастерски слепленный обман. Как воспоминания – настоящие воспоминания! – наваливаются Роме на плечи, прижимая его к дешевому креслу. Как с лица у него сходит краска.
– Про снег я в курсе, – негромко произнесла она, но больше для самой себя, чем для парня.
– Да что там… Софа! Я же к Софе ехал! С родителями вон поругался перед отъездом! Потому и в реку не сиганул: как, думаю, поругавшись-то, умирать… Или как это получается? Ты снова, да?
Он остановился, тяжело дыша, и повернулся к собеседнице, с лица которой так и не сошло выражение крайнего энтузиазма и гордости.
– Ты же все разрушила, демон!
– Ой, да брось… Что «все»? Все живы, все здоровы. Отняла одну иллюзию, зато дала две другие, ну? Да какие! Тут и любовь тебе, и чудовища, и… да все что хочешь!
Рома выл. Он кричал, дергая себя за волосы и раскачиваясь взад и вперед, как сумасшедший, впавший в глубокую кататонию.
– Какую иллюзию, дура?! Это же правда была, а не иллюзия!
Василиса хитро ухмыльнулась:
– Я только иллюзии разрушать умею.
Но в тот момент Ромка не понял намека. Расходясь все сильнее, он орал так, что в обычной общаге соседи девушки уже наверняка вызвали бы полицию.
– Но за что?! За что-о-о?! Мы ведь даже незнакомы с тобой!
На лице лисьехвостой появилось беспокойство. Подавшись вперед, она попыталась рукой тронуть парня за локоть, но он успел отпрыгнуть.
– Как это незнакомы? Мы же с тобой очень даже знакомы… Ну, про любовь я выдумала, но в целом…
– Да о чем ты?! – провыл Рома.
– А ты не помнишь? – Василиса растерялась. – Мы же с тобой с год назад переписывались. Про литературу, про букинистику… Кстати! У меня новые книги появились, хочешь покажу?
– Чего?
– Книги! Новые! Показать те…
– Да какие книги… Господи… Почему я-то?..
– А что мне, незнакомых людей выбирать для рассказа? И по какому принципу прикажешь это делать?
Рома жалко всхлипнул и прошептал так тихо, что едва расслышал сам себя:
– Зачем же ты все это?..
Василиса пожала плечами:
– Натура творческая.
Рома замер. Абсурд ситуации достиг своего предела. Подняв на девушку покрасневшие глаза, он выдохнул:
– Слушай, ты…
Что еще сказать демонице, разрушившей его жизнь, он не придумал.
Сидеть на мокрых ступеньках было холодно, но Ромка не уходил. И когда скрипнула, открываясь, дверь, даже не оглянулся. Из этого старого здания могло выйти что угодно, но ему было уже плевать. Хоть черт рогатый, хоть девка хвостатая… Шурша хвостами, легкая на помине лиса уселась рядом с ним, поджав ноги, и положила подбородок на колени:
– Чего сидишь?
Парень покачал головой, потом протянул задумчиво:
– Вот ты мне скажи, я же тебя ненавидеть должен? А чувство такое, будто ты меня спасла…
Василиса усмехнулась:
– Это защитная реакция. Пройдет скоро, поненавидишь всласть.
– Да? – Рома побарабанил пальцами по ступенькам крыльца. – Ну, может. А я про Софу вот думал… Так с ней странно вышло. Она же первой мне написала. Неграмотная – жуть! Какие-то глупости про книги спрашивала. Как про колбасу, я не знаю: «Почем брал?» Я решил – ну дура дурой. И тут вдруг – раз! – я еду в Питер. И у нас с ней любовь. Я даже не понял, как это вышло. А потом случилось… ну, ты случилась. И все. Теперь вообще не понятно ни черта.
Лиса коротко хмыкнула:
– Езжай с родными мирись. Не поминай лихом, все такое.
– Ага… – Молодой человек помолчал еще, задумчиво разглядывая уродливое дерево во дворе Общаги: – По-моему, ты чего-то недоговариваешь.
– Это тебе кажется. Я – страшный демон, который сломал тебе жизнь. Все. Иди уже. Еще успеешь на вечерний поезд.
Рома вздохнул, словно хотел сказать еще что-то, но передумал. Вместо этого он махнул рукой, поднялся и пошел прочь от Общаги. Парень ни разу не обернулся. Наверное, потому, что боялся увидеть на месте неприметного грязного здания пустырь. А может, был слишком занят, распутывая теснящиеся в голове воспоминания, старательно отделяя настоящие от поддельных.
Василиса дождалась, пока он скроется за углом, встала и с удовольствием потянулась, распушив хвосты. Новый день уже вступил в свои права, от хандры и скуки не осталось и следа. Лисья душа требовала игры. Натура требовала творчества…
Августа ТитоваЛевиафан и соседи
У дурака был большой живот, женская сумка в сверкающих стекляшках и слишком теплая куртка. Из его пасти разило – хоть святых выноси. Над верхней губой топорщились жидкие светлые усики. Он брел вдоль рядов с продуктами эконом-класса, трогал товары пальцами и гуняво ругался, все больше распаляясь. Редкие посетители косились на него с отвращением, а Боря не косился – может, потому дурак его и выбрал.
– Здесь мандой воняет! – выкрикнул он Боре в ухо, обдав того густым смрадом.
– П-потому что т-ты з-зашел.
Боря повернул к нему голову, и дурак вдруг побледнел, отшатнулся, бросился на улицу, изрыгая проклятия.
Боря двинулся к кассе. «Лейз» с крабом, «Принглс» с луком, «Кириешки» со стейком, «Читоз», луковые кольца, рисовые хлебцы с томатом по акции, арахис, фисташки, кальмары, начосы с нежнейшим сыром, три «Балтики», пакет. Кассирша глянула на него с жалостью, и он добавил в набор «Твикс».
За порогом магазина ждала засада. Стеклянная бутылка сверкнула в оранжевом свете фонаря и обрушилась Боре на голову. Пакет со снеками упал в грязь. Посыпались осколки. В глазах потемнело. Дурак протаранил Борю брюхом, как борец сумо, и тот медленно осел в лужу.
– Прочь от меня, отродье! Левиафан! – заорал дурак и неуклюже бросился бежать, шаркая стоптанными ботинками, придерживая штаны и задыхаясь от собственной вони.
К Боре поспешил кто-то из прохожих. Макушка намокла, но не от крови. Что-то плескалось в той бутылке.
– Йуй, с-сука… с-сожру! – крикнул Боря ему вслед.
Собственный голос отозвался звенящей болью в затылке.
Прохожий хвалил крепость его черепа, помогая встать и засунуть начосы обратно в пакет.
– Я б-боксер, – сказал Боря.
Прохожий заике не поверил и немного испугался.
– Я з-заикался и д-до удара по б-башке, – успокоил его Боря.
Потом они оба замерли, уставившись на взмыленную старую азиатку в костюме белки из «Ледникового периода». Та неторопливо прошла мимо, неся в руке свою «голову». Она была бледна, курила на ходу, ее волосы прилипли ко лбу, а черный макияж вокруг глаз растекся от пота или от слез. На них она даже не взглянула, и Боря подумал, что прохожий ее, наверно, вовсе не видит. Потом он сделал неуверенный шаг. Боль угасала. Боря хотел домой, а жил он в той стороне, куда убежал дурак, где скрылась белка, где скрываются и не такие твари. Далеко.
– Н-найду и ж-жопу откушу, – сердито бормотал Боря, потирая затылок. – Д-дурака к-кусок откушу.
После дождя стало тепло и душно. В лужах уже плавали первые желтые листья. Последнее время Боря часто ходил здесь по маршруту от городского офиса завода по переработке бытовых отходов до Общаги, иногда затаривался в этом магазине, но дурака встретил впервые. Психи просто бредят или правда видят то, чего не видят другие? Левиафан – это, конечно, чересчур, но все же.
– Сентябрь не просыхает, и я не буду! – хрипло каркнули неподалеку.
Выпивший мужик поцарапал машину. Теперь он ругался по телефону с женой и все время нагибался к царапине в надежде, что та исчезнет.
А так улица была пуста. Боря открыл банку пива, вылил содержимое себе в рот, следом запихнул жестянку, прожевал с хрустом и закусил нераскрытой пачкой сухарей.
Затем он свернул во дворы и вскоре очутился в темном месте, таком темном, что даже ночное небо отсюда казалось не черным, а серым. Тени облаков ползли над изломанным контуром крыш. Четырехэтажная развалюха после пожара превратилась в исписанную граффити заброшку с закопченными стенами, мертвую, беззвучную и пустую. Втиснута между двумя домами, вроде бы жилыми, но Боря ни разу не видел в их окнах движения или света. В самом мрачном углу притаился синий мусорный контейнер. Идеальное местечко без людей, без фонарей и без камер.
Боря подошел к контейнеру, положил руки на край и выпустил когти. Спина изогнулась, шея и голени удлинились, колени, хрустнув, выгнулись назад. Из ботинок показались крупные копыта. Штаны из Финки тихонько трещали на нем, распираемые чудовищными ногами, но держались. Попружинил, разминая затекшие суставы. Принюхался. Вместо бледного лица зияла зубастая пасть и отсвечивали желтым две узкие щелки глаз. Черным питоном из пасти выполз мясистый язык с присосками снизу. Он извивался, обследуя мусорные пакеты, затем подцепил один, стремительно отправил в пасть и затолкал в глотку. Тухлые банановые шкурки, картонные коробки, полиэтилен, что-то твердое и холодное. Обрезки прогорклого сала. Боря часто думал, что мог бы достигнуть большего в жизни, если бы не постоянная нужда набивать Утробу. И все же – слава большим городам! Слава миллионам непрестанно гадящих людей! Слава темным углам!
За спиной раздался грохот, и с верхнего этажа заброшки с воплем выпал человек. С глухим ударом он приземлился на мокрый асфальт, кровь брызнула в стороны, как сок из разбитого арбуза. Боря резко развернулся, не успев от неожиданности натянуть личину. Его вымазанный в помоях язык, изумленно выгнутый у основания, концом стелился по земле и достигал почти двух метров.
Человек упал на спину, рубашка на толстом животе задралась, обнажив пупок. Лицо уцелело, и Боря, подойдя поближе, узнал в нем дурака. Неожиданно. И странно. Душа его от удара уже улетела к боженьке дураков, а тело… тело осталось. Груда жирного мяса.
– Ух, н-нашел и откушу, – прошептал Боря, потирая когтистые лапы и пытаясь себя раззадорить.
Злость на дурака уже испарилась. Аппетит почему-то не приходил. Совершенно не хотелось есть этот мешок с дерьмом. Как так? Есть ведь хотелось всегда.